в Червонную Русь склонять тамошнее население под власть польской короны.
Ее сопровождали старый краковский каштелян Добыслав с сыном Кржеславом,
каштеляном сендомирским, оба Леливита: Спытко из Мельштына, краковский
воевода, с братом Яськом Тарновским, воеводою сендомирским, Топорчики:
Сендзивой из Шубина, воевода Калишский и Дрогош из Хробржа, краковский
судья, был и прежний заступник Вильгельма, Гневош из Далевиц (позднее он
попытается рассорить короля с королевой и на суде чести будет вынужден,
признаваясь во лжи, залезть под стол и лаять собакой). Наконец, Кристин из
Острова, маршалок двора королевы.
Именно она провожала отъезжающих на родину русичей: княжича Василия с
дружиной (Василий был на Москве уже девятнадцатого января), которых под
Полоцком встретило посланное за ними князем Дмитрием боярское посольство.
Но спустя четыре недели королева уже распоряжалась во Львове, столице
Червонной Руси.
большею частью ехала верхом, в обитом бархатом и украшенном лентами седле,
и весело смеялась, когда снег из-под копыт скачущих всадников попадал ей в
лицо. Только в самую метель юная королева слезала с седла, садилась в
сани. В своей собольей шапке и расшитых рукавицах, в богатом зимнем наряде
Ядвига, разгоревшаяся на морозе, была чудно хороша. Рыцари соревновались
перед нею в галантности, шутили, смеялись, расточали похвалы ее красоте и
умению ездить верхом. Червонная Русь, богатейшая земля, ныне опустевшая от
татарских набегов, без боя сдавалась юной польской королеве. Венгерские
вельможи, памятуя, что Елизавета с дочерью захвачены кроатами в плен,
переходили к ней, добровольно присягая на верность, или сдавались при
первом блеске оружия. Редко приходилось прибегать к силе меча.
Западнее Львова стояли богатые города: Перемышль, Ярослав. На Востоке же
даже под редкими тут, замками рыли потайные пещеры для хранения скота и
хлеба. Здесь добывали дорогую краску червец (по имени которой, как
уверяют, и Русь получила название Червонной), лишь позже вытесненную из
обихода морским пурпуром. Разноплеменный Львов славился торговлей. И сюда
Ядвига вступала как раз в то время, когда Владислав крестил Вильну.
налезали на улицы. Немцы, жиды, русины, сербы и армяне - все старались,
хоронясь от набегов, забраться за стены города. Через Львов шли потоком
шелк и камка, ковры и парча, коренья, ладан, бумажные ткани, морская рыба,
валашский скот. С Запада сюда везли полотно, сукно, янтарь и оружие. Шум и
великий крик по всякий день стоял над местным торгом. Ремесленники ковали
и лудили, славилась местная выделка кож.
епископию), принимали Ядвигу у себя, угощали бастурмою, восточными
сластями и фруктами. Ядвига дала городу прежние, Казимировы, вольности и
двинулась дальше, покоряя город за городом. Заупрямился только Галич.
Венгерский управитель Галича Бенедикт месяц не отворял ворота Ядвиге, но,
окруженный военною силой, в конце концов сдался и он. Теперь начался дележ
захваченного добра. Поместья и земли передавались польским панам. Приехал
Витовт, предъявив свои права на Подолию. В подданство польской короны
перешла и Мультанская, или Волошская, земля (Молдавия), вслед за своим
воеводой Петром, присягнувшим Ядвиге вместо не существующего ныне
венгерского короля.
и литовские князья, были Ягайло с Ядвигой, Витовт и прочие. Явился и
молдавский господарь Петр, были латинский епископ из Галича и вездесущий
митрополит Киприан, от имени Ягайлы приводивший к присяге воеводу Петра,
как принадлежащего к греческой церкви.
встретились уже зимою, в Кракове, где до Ягайлы дошли слухи и сплетни,
распускаемые Гневошем из Далевиц, почему он и устроил Ядвиге сразу при
встрече сцену ревности, подслушанную из-за двери камеристкою королевы.
перечисляя возможных любовников Ядвиги.
Польша не Литва, ярится и топает ногами. Ядвига холодно молчит, презирая и
ненавидя мужа за то, что он вновь обращает ее, соратника, героя и
полководца, в бабу и шлюху, лишая заслуженной ею гордости. Стоит спиной к
нему у разрисованного витражами окна, выпрямившись, ожидая удара. И тогда?
Кинжал? Яд? Кончить с собою? С ним? Ягайло хватает ее за плечи, трясет.
<Убей! - молча просит она, слыша, как задыхается Ягайло. - Мерзкий! Гаже
всего! Сейчас бросит на постель, изнасилует...> Она сжимает мертвые губы,
глаза - не показывать слез! Он треплет ее деревянное тело, почти рвет
одежду... Опомнясь, бросает жену и выбегает вон. Только тут, молча, Ядвига
начинает плакать, трясясь, валится на постель, вцепившись зубами в атлас
узорной подушки, грызет твердую ткань, не давая себе воли закричать.
Камеристка, засунувшая, наконец, нос в королевскую спальню, видит королеву
с бледным лицом перед распятием. Ядвига молится и только легким кивком
головы бросает девушке: <Уйди!> И та, с сомнением, узрев беспорядок в
одежде госпожи и поваленный золоченый стульчик (а до того - сбегающего по
ступеням бешеного Владислава, почему и устремилась сюда), пятясь покидает
покой.
позднее, к суду над клеветником Гневошем, суду и примирению супругов,
после которого Ядвига вскоре подписала указ, передающий Ягайле после ее
возможной смерти королевские права на польский престол. Но, повторим, все
эти события совершились уже после возвращения княжича Василия на Москву.
ряженых, что ходили из дома в дом в харях чертей и медведей, рычали и
прыгали, хоронили козла, носили <покойника> со срамным поднятым членом и
вставленными зубами из репы, стегали плетью молодаек по мягкому месту
(носили бы больше детей!), переворачивали сани, рассыпали поленницы дров
и, словом, творили все, что разрешалось им творить год от году от
Рождества до Крещения. И под самое Крещение Василий Дмитрич воротился в
Москву.
уверенный в себе молодец, повидавший и смерть, и плен, и дальние страны,
научившийся татарскому и польскому языкам. Словом - муж, готовый принять
бразды правления из рук ослабевшего отца. Так и понял Дмитрий, целуя сына,
так и поняла Евдокия, всплакнувшая на груди у Василия, так поняли и
братья, с опаскою и с завистью взиравшие на своего потерянного было и
вновь обретенного старшего брата в польском кунтуше, уже в недалеком
будущем - великого князя Московского!
польских и литовских панов разводили на постой по боярским теремам,
одаривали портами и узорочьем.
находится в Польше, получивши за службу кошель с серебром, новую саблю и
боевого коня, не думал не гадал встретиться с княжичем теперь, по
возвращении, когда Василия окружала вся эта пышная свита. Однако на третий
день у невысокого терема в Занеглименье спешился княжеский вестоноша,
постучал рукоятью плети в ворота и на вопрос Ивана ответил кратко:
бьющимся сердцем начал собираться в княжеские хоромы. Вздел чистую
рудо-желтой тафты рубаху, вытащил береженый зипун тонкого сукна, красные
сапоги натянул на ноги, застегнул пояс, отделанный серебром. Мать с женой
расчесали ему кудри и бороду. Маша, блестя глазами, наставляла, любуя
нарядного мужа:
поговоркой.
Иди!
материной горницы, любопытно глядел на отца.
сына на руках и прижимая к себе.
на пол.
нашего к самому великому князю зовут!
за каким делом его созвали. Не давал себе воли помыслить, что попросту
старые товарищи хотят видеть его вместе со всеми за праздничным столом. Но
оказалось именно так. Не успел он, вступив в шумную горницу, церемонно, в
пояс, поклонить Василию, как его затормошили, заобнимали. Сам Данило
Феофаныч, широко раскрывши объятия, не чинясь, обнял его и расцеловал в
обе щеки. И уже садясь за стол, узревши, что боярин Остей, отстранив
слугу, торопится налить ему чару, Иван вдруг, с внезапно увлажнившимся
взором, всхлипнул и закусил губу. Такою теплотою и дружеством облило его
всего, словно горячею волною. Разом припомнились дымные ночлеги, бегство,