седая голова склонялась передо мной, которая моложе вас. Умоляю вас,
встаньте; позвольте мне помочь вам. - С этими словами она подняла миссис
Кленнэм на ноги и, чуть-чуть отстранясь, посмотрела на нее с печалью и
сожалением.
мольба, которая, я надеюсь, найдет отклик в вашем добром и отзывчивом
сердце: пока я жива, не рассказывайте Артуру о том, что вы сейчас узнали.
Обдумайте все хорошенько, и если вы придете к мысли, что для его блага лучше
рассказать ему, не откладывая, - расскажите. Но я знаю, вы не придете к
такой мысли; обещайте же, что пощадите меня, пока я жива.
Доррит, - что я не могу сейчас твердо ничего сказать. Если я буду уверена,
что мистеру Кленнэму не послужит на благо узнать об этом...
всего думаете об его интересах. Так и должно быть. Я сама этого хочу. Но
если бы, взвесив все, вы убедились, что не в ущерб ему можете избавить меня
от этого последнего испытания, - обещаете ли вы поступить так?
но в голосе, произнесшем эти четыре слова, дрогнуло что-то, похожее на
слезы, хотя казалось, глаза ее так же отвыкли от слез, как ее недужные ноги
от ходьбы.
голосом, - что мне легче признаться во всем этом вам, перед которой я
виновата, чем сыну той, которая виновата передо мною. Ибо она виновата - да,
виновата! Она не только грешна перед господом богом, но и виновата передо
мной! Из-за нее отец Артура отвернулся от меня. Из-за нее он боялся и
ненавидел меня со дня нашей свадьбы. Я превратила их жизни в пытку - и это
тоже из-за нее. Вы любите Артура (я вижу румянец на вашем лице; пусть это
будет заря счастья для вас обоих!), и вас, верно, удивляет, отчего я не хочу
довериться ему, в чьем сердце не меньше доброты и сострадания, чем в вашем.
Не задавали вы себе этот вопрос?
довериться во всем, потому что его доброта, благородство и великодушие не
имеют границ.
которого мне хотелось бы скрыть правду, пока я не покину этот свет. Я
твердой и непреклонной рукой направляла его первые жизненные шаги. Я была
строга с ним, зная, что дети должны нести кару за грехи родителей, а он с
рождения отмечен печатью греха. Я стояла между ним и его отцом, следя, чтобы
отец по своей слабости не изнежил его и не помешал бы ему страданиями и
покорностью спасти свою душу. Я узнавала в нем материнские черты, когда он
со страхом глядел на меня из-за своих книжек, и материнскую повадку, когда
он пытался умилостивить меня и тем лишь заставлял быть к нему еще суровее.
поток слов, произносимых глухим, словно доносящимся из прошлого голосом.
Ибо что значила я и мои личные чувства по сравнению с проклятьем небес? И
мальчик рос - пусть не праведником божьим (наследие греха мешало ему), но,
во всяком случае, честным, прямым и неизменно послушным моей воле. Он
никогда меня не любил, хотя было время, когда я почти мечтала об этом -
человек слаб, и наши земные страсти порой вступают в борьбу с заветами,
данными свыше, - но он всегда был почтителен и верен тому, что считал своим
сыновним долгом. Да он и сейчас такой же. Чувствуя пустоту в сердце, которую
он не мог себе объяснить, он решил расстаться со мной и идти своей дорогой;
но даже и тут он поступил бережно и с полным уважением. Таковы мои отношения
с Артуром. С вами дело обстоит совсем иначе. Наши отношения не были ни столь
длительными, ни столь глубокими. Сидя за работой в моей комнате, вы меня
побаивались, но думали, что я делаю вам добро. Теперь вы из этого
заблуждения выведены и знаете, что я причинила вам зло. Но если вы не
поймете или ложно истолкуете те чувства и побуждения, которые заставили меня
это сделать, - пусть; только бы не он! Для меня невыносима мысль, что я могу
в одно мгновение пасть с той высоты, на которой всегда стояла в его глазах,
и обратиться в разоблаченную и опозоренную преступницу, заслуживающую лишь
презрения. Я не хочу, чтобы это случилось, пока я еще могу это
почувствовать! Я не хочу знать, что я заживо умерла для него, перестала
существовать так же безвозвратно, как если бы меня сожгла молния или
поглотила разверзшаяся земля!
эту минуту, пронзая ее невыразимой болью. И та же боль прозвучала в ее
голосе, когда она добавила:
действиях одну жестокость.
свой ужас перед неукротимостью этих страстей, пылавших так яростно и так
долго. Они предстали вдруг перед ней во всей своей наготе, не прикрытые
никакою софистикой.
Кленнэм. - Я ополчилась против зла, не против добра. Я была орудием божьей
кары. Я не первая грешница, которую господь бог избрал своим орудием, чтобы
покарать грех. Так было во все времена!
себя водило моей рукой, разве мне нет оправдания? А как было в те далекие
дни, когда невинные гибли вместе с виновными, по тысяче на одного? Когда
даже кровь не могла утолить гнев гонителей зла, и все-таки с ними была
милость господня?
злоба и непримиримость - не утешение и не пример для нас. Я выросла в этой
унылой тюрьме и училась лишь от случая к случаю; но позвольте мне привести
вам на память более поздние и более светлые дни. Пусть вам примером служит
тот, кто исцелял больных, воскрешал мертвых, был другом всем заблудшим и
страждущим, терпеливый учитель, скорбевший о наших немощах. Будем помнить о
нем, забыв все остальное, и мы никогда не совершим ошибок. Я уверена, в его
жизни не было места ненависти и мщению. Следуя по его стопам, мы не собьемся
с пути.
глаза к небу, и ее легкая фигурка, озаренная мягкими отсветами заката,
составляла резкий контраст с черной фигурой, полускрытой в тени; но не более
резкий, чем контраст между ее жизнью и учением, в ней претворенной, - и
историей этой черной фигуры.
Зазвонил колокол, предупреждающий посетителей о закрытии ворот.
что у меня есть еще одна просьба. И такая, что не терпит промедления.
Человек, который принес вам этот пакет и у которого в руках все
доказательства, сидит сейчас в моем доме и ждет денег. Если не купить у него
эти доказательства, Артур узнает все. Но он требует огромную сумму, которую
я не могу собрать за один день; а на отсрочку он не соглашается, угрожая,
если сделка не состоится, пойти к вам. Помогите мне. Пойдемте со мной и
скажите ему, что вам уже все известно. Пойдемте со мной и постарайтесь
уговорить его. Я не смею просить вас об этом ради Артура, но я прошу именем
Артура!
вернувшись, сказала, что готова. Они спустились по другой лестнице, в обход
караульни, прошли через наружный двор, теперь пустынный и тихий, и очутились
на улице.
ночной тьмой. Силуэт моста четко рисовался в конце улицы на фоне ясного,
чистого неба. У всех дверей стояли и сидели люди, вышедшие подышать
воздухом; иные играли с детьми или прогуливались, наслаждаясь вечерней
прохладой; дневная суета утихла, и, кроме миссис Кленнэм и ее спутницы,
никто никуда не торопился. Когда они шли через мост, казалось, будто шпили
окрестных церквей вынырнули из мглы, постоянно окутывавшей их, и подступили
ближе. Дым, поднимавшийся к небу, утратил свой грязный цвет и розовел в
последних солнечных лучах. Длинные светлые облака, тянувшиеся над
горизонтом, не портили мирной красоты заката. Оттуда, из яркого центра,
среди первых звезд, расходились вширь и вдаль по безмятежному небосводу
широкие полосы света, знаменуя радостный союз мира и надежды, превративший
терновый венец в лучезарный нимб.
привлекала внимание, тем более что была не одна, и никто не задевал ее на
пути. Скоро они свернули с оживленной улицы и углубились в дебри безлюдных,
тихих переулков. Они подходили к воротам дома, когда вдруг послышался
какой-то грохот, похожий на раскат грома.
спутницу за руку и удержала ее на месте.
этажа, человека, курившего на подоконнике; потом снова раздался грохот, - и
дом содрогнулся, вздыбился, треснул сразу в пятидесяти местах, зашатался и
рухнул. Оглушенные грохотом, ослепшие от пыли, кашляя, задыхаясь, они стояли
как вкопанные и только прикрывали руками лицо. Туча пыли, заволокшая все
кругом, в одном месте прорвалась, и мелькнул лоскут звездного неба. Придя в
себя, они стали звать на помощь, но тут большая дымовая труба, которая одна
еще высилась, словно башня среди бури, дрогнула, покачнулась и упала,
рассыпавшись на сотни обломков, словно для того, чтобы еще крепче придавить
погребенного под развалинами негодяя.