что он будет удивлен, да я и сам не удивился, ибо в противном случае
следовало признать, что мои знания уродливых жизненных явлений крайне
недостаточны. Мы сговорились о дне нашего посещения и в тот же вечер я
написал мистеру Криклу.
Трэдлсом отправились в тюрьму, где мистер Крикл был лицом всемогущим. Это
было огромное, внушительное здание, стоившее весьма недешево. Когда я
подходил к воротам, у меня мелькнула мысль: ну и шум бы поднялся, если бы
какой-нибудь простак предложил истратить половину тех денег, которых стоило
это здание, на постройку ремесленной школы для юношей или богадельни для
достойных старцев.
Вавилонской башни, - столь солидна была вся постройка, - мы встретились с
нашим старым школьным учителем. С ним было два-три деловых на вид чиновника
и несколько посетителей, которых те привели с собой. Он принял меня как
человек, воспитавший в былые времена мой ум и нежно меня любивший. Когда я
представил ему Трэдлса, он тем же тоном, но менее восторженно заявил, что
был руководителем, учителем и другом Трэдлса. Наш уважаемый наставник
значительно постарел, но внешность его от этого не выиграла. Лицо
по-прежнему было злое, глазки такие же маленькие и еще более заплывшие.
Сальные, редкие, с проседью волосы, - такие для меня памятные! - почти
совсем исчезли, а вздувшиеся вены не очень красили голый череп.
свете нет ничего более важного, чем забота о комфорте арестантов, чего бы
этот комфорт ни стоил, и что на всем земном шаре за стенами тюрьмы делать
решительно нечего. Затем мы начали осмотр. Был обеденный час, и прежде всего
мы направились в огромную кухню, где с точностью часового механизма
приготовляли обед, - для каждого заключенного особо, - который затем
относили в камеры. Я шепотом сказал Трэдлсу, что меня удивляет разительный
контраст между этой обильной трапезой и обедом (о бедняках я уже не говорю)
солдат, матросов, крестьян да и всего честного трудового люда: из пятисот
человек ни один не имел обеда, хоть сколько-нибудь напоминавшего этот. Но я
узнал, что "система" требовала хорошей пищи, и, - короче говоря, чтобы раз
навсегда покончить с этой системой, - я обнаружил, что в этом отношении, как
и во всех прочих, она пресекала решительно все сомнения и не имела никаких
недостатков. По-видимому, никому и в голову не приходило, что может быть
другая система, кроме вышеупомянутой.
друзей, в чем заключаются главные преимущества этой всемогущей и самой
передовой системы. В ответ я услышал, что эти преимущества заключаются в
строгой изоляции арестанта - ни один заключенный ничего не должен знать о
других - и в оздоровлении его души, а следствием такого режима является
сожаление о совершенном и раскаяние.
которыми эти камеры сообщаются, и узнали, каким путем они идут в тюремную
церковь, я стал подозревать, что арестанты могут узнать решительно все друг
о друге и легко между собой общаться. Теперь, когда я пишу, думается мне,
это вполне доказано, но тогда - во время моего посещения - такое подозрение
сочли бы глупым кощунством, оскорбляющим "систему", и я старательно пытался
обнаружить в арестантах раскаяние.
костюм одного и того же образца, подобно тому как по одному образцу были
сшиты сюртуки и жилеты, выставленные в лавках готового платья за стенами
тюрьмы. Я установил, что многочисленные излияния арестантов весьма мало
различаются по своему характеру и даже форме (а это уже совсем
подозрительно). Я нашел много лисиц, говоривших с пренебрежением о
виноградниках, где на каждом кусте в изобилии висят спелые гроздья; но я не
нашел ни одной лисицы, которую можно было бы подпустить хотя бы к одной
виноградной кисти. А кроме того, я пришел к заключению, что наиболее
сладкоречивые люди привлекали к себе наибольшее внимание, и сметливость этих
людей, тщеславие, отсутствие развлечений, любовь ко лжи (у многих из них она
безгранична, в чем можно убедиться, зная их прошлую жизнь) - все это толкало
их к упомянутым выше излияниям и приносило им немалую выгоду.
Седьмом, который, несомненно, был фаворитом и, так сказать, образцовым
заключенным, что я решил не выносить окончательного приговора до лицезрения
этого Двадцать Седьмого Номера. Номер Двадцать Восьмой, как я узнал, тоже
был блестящей звездой, но, на его беду, слава его несколько тускнела в
ослепительных лучах Номера Двадцать Седьмого. О Номере Двадцать Седьмом мне
столько наговорили - о его благочестивых наставлениях всем и каждому и о
замечательных письмах, которые он постоянно пишет своей матери (по его
мнению, она шла дурным путем), что мне не терпелось его повидать.
приберегали для заключительного эффекта. Но, наконец, мы подошли к двери его
камеры, и мистер Крикл, заглянув в глазок, с восторгом сообщил, что Номер
Двадцать Седьмой читает сборник гимнов.
Двадцать Седьмой, погруженный в чтение гимнов, что голов шесть-семь
заслонили от меня глазок. Дабы устранить это неудобство, дать нам
возможность поговорить с Номером Двадцать Седьмым и убедиться в его
непорочности, мистер Крикл приказал отомкнуть дверь камеры и вызвать Номер
Двадцать Седьмой в коридор. Это было исполнено. И каково же было удивление
мое и Трэдлса, когда перед нами предстал... Урия Хип!
прежние времена, проговорил:
мне, был восхищен тем, что он отнюдь не возгордился и нас узнал.
лица у него было сентиментальное, он любовался Урией. - В каком вы состоянии
сегодня?
никогда не был так доволен, как сейчас. Теперь я вижу, какой я был
безрассудный. Вот почему я доволен.
джентльмен, вытянув шею, с чувством спросил:
оно было жестковато, но мой долг - не роптать. Я совершал безрассудства,
джентльмены, - продолжал Урия с бледной улыбкой, - и должен безропотно нести
все последствия.
Номера Двадцать Седьмого парит в небесах, а также возмущены поставщиком,
давшим Урии основание для жалобы (мистер Крикл немедленно ее записал). А тем
временем Номер Двадцать Седьмой стоял среди нас с таким видом, словно был
самым ценным экспонатом в известнейшем музее. Но вот, чтобы сразу нас,
неофитов, ослепить, был отдан приказ выпустить из камеры Номер Двадцать
Восьмой.
мистер Литтимер, погруженный в чтение какой-то душеспасительной книги.
джентльмен в очках. - На прошлой неделе, старина, вы жаловались на какао. А
как обстоит дело теперь?
прощения за смелость, сэр, но все же я должен сказать, что молоко, на
котором оно сварено, разбавлено. Впрочем, сэр, мне известно, что в Лондоне
сильно разбавляют молоко и добыть цельное молоко затруднительно.
Двадцать Восьмой против Номера Двадцать Седьмого мистера Крикла: каждый из
них выдвигал своего фаворита.
джентльмен в очках.
какой я был безрассудный. Я очень огорчаюсь, когда думаю о прегрешениях моих
прежних приятелей. Но, я надеюсь, они заслужат прощение.
головой, дабы приободрить мистера Литтимера.
Восьмой! - продолжал джентльмен в очках.
не изменяют, здесь находится джентльмен, который когда-то знал меня. Этому
джентльмену полезно будет услышать, сэр, что своим прошлым безрассудством я
целиком обязан моей легкомысленной жизни на службе у молодых людей. Я
позволял им склонять меня к слабостям, с которыми не мог бороться. Надеюсь,
что джентльмену пойдет на пользу это предупреждение, сэр, и он не будет на
меня в обиде. Это я говорю для его блага. Я сознаю свои прошлые
безрассудства. Надеюсь, он раскается в своих ошибках и прегрешениях.
перешагнул порог церкви.
очках. - Я ждал этого от вас. Не хотите ли вы еще что-нибудь сказать?
пытался спасти, сэр, но это мне не удалось, - продолжал мистер Литтимер,
слегка приподнимая брови, но по-прежнему не поднимая глаз. - Я прошу
Контровский Владимир
Корнев Павел
Березин Федор
Лукьяненко Сергей
Никитин Юрий
Шилова Юлия