джентльмена, если он может и будет столь любезен, передать этой молодой
женщине, что я прощаю ей вину ее передо мной и призываю ее раскаяться...
взываете, глубоко чувствует то, что вам удалось так хорошо выразить, и все
мы должны это почувствовать, - сказал в заключение джентльмен в очках. - Мы
вас больше не задерживаем.
вам, джентльмены, доброго здравия. Надеюсь, вы вместе с вашими близкими
узрите свои прегрешения и исправитесь!
Урией. Похоже было на то, что они нашли способ сообщаться между собой и
знали друг друга. А когда за мистером Литтимером захлопнулась дверь камеры,
вокруг меня зашептались о том, что это человек весьма респектабельный и этот
случай заслуживает всяческого внимания.
сделать? - заговорил мистер Крикл, выдвигая на опустевшую сцену своего
фаворита. - Говорите!
Урия, тряхнув гнусной головой.
не спасется. Кто-то неосторожно спросил:
моей матери было такое же душевное состояние, как у меня. Если бы я сюда не
попал, я не был бы в таком состоянии. Я хочу, чтобы сюда попала и моя мать.
Какое счастье для каждого попасть сюда!
удовольствие, чем все, что здесь до сей поры происходило.
взгляд, способный испепелить весь мир, в котором мы жили, - я вел себя как
человек безрассудный. Но теперь я осознал свое безрассудство. В мире много
греха. И моя мать тоже повинна в грехе. Всюду один только грех - всюду, но
не здесь.
надежды.
кто-то.
Номер Двадцать Седьмой, с мистером Копперфилдом. Может быть, вы хотите ему
что-нибудь сказать?
здесь изменился, - обратился ко мне Урия и поглядел на меня так, что более
мерзкого выражения лица мне же приходилось ни у кого видеть, даже у него. -
Вы меня знали, когда, несмотря на свои безрассудства, я был смиренным с
гордецами и кротким с людьми необузданными. Необузданны были вы, мистер
Копперфилд. Помните, однажды вы дали мне пощечину?
чудовищно сравнивая себя, всепрощающего, с Тем, имя которого я не буду здесь
называть *. - Я всем прощаю. Не к лицу мне быть злопамятным. Я прощаю вам и
надеюсь, что в будущем вы обуздаете свои страсти. Надеюсь, что раскается и
мистер У., и мисс У., и все остальные из этой греховной компании. Вас
постигло несчастье, надеюсь, это пойдет вам на пользу. Но лучше, если вы
попадете сюда. И для мистера У. и для мисс У. будет лучше, если они попадут
сюда. Я от души желаю вам, мистер Копперфилд, и всем вам, джентльмены,
очутиться здесь. Когда я думаю о своем прошлом безумии и о теперешнем своем
состоянии, я уверен, это будет самое для вас лучшее. Как мне жаль всех, кто
еще не попал сюда!
Трэдлсом почувствовали великое облегчение, когда за ним заперли дверь.
за какие преступления осуждены эти два человека. Но, несомненно, этот вопрос
интересовал джентльменов меньше всего. Тогда я обратился к одному из двух
сторожей; по их лицам я заключил, что они прекрасно понимают, чего стоит вся
эта болтовня.
Номера Двадцать Седьмого? - спросил я сторожа, когда мы шли по коридору.
он подбил остальных. Злоумышление на большую сумму. Приговор - каторжные
работы пожизненно. Номер Двадцать Седьмой - продувная бестия, он чуть-чуть
было не выкрутился, а все-таки не вышло. Банку удалось схватить его за
хвост... но это было нелегко.
коридору, и поглядел через плечо назад, боясь, не услышит ли Крикл и
компания, как он непозволительно отзывается об этих непорочных созданиях. -
Номер Двадцать Восьмой - он тоже приговорен к каторжным работам пожизненно -
поступил на службу к молодому человеку и накануне отъезда за границу ограбил
его на двести пятьдесят фунтов. Я хорошо помню это дело, потому что
преступника задержала карлица.
белокуром парике и с баками, право же, вам никогда не приходилось видеть,
чтобы кто-нибудь так менялся. Но в Саутгемптоне крошечная женщина встретила
его на улице, сразу узнала, бросилась ему под ноги, он упал, а она вцепилась
в него прямо как смерть!
ложе для свидетелей во время суда. Когда она его схватила, он исполосовал ей
лицо и зверски избил, но она его не отпускала, пока его не заперли на замок.
Она так в него вцепилась, что полицейским пришлось забрать их вместе. Вы
послушали бы, как она смело давала показания! Весь суд ее хвалил, а потом ее
доставили прямо домой. На суде она заявила, что, будь он Самсон, а у нее
только одна рука, все равно она задержала бы его - так много дурного она о
нем знает. И я думаю, что это так.
достойного мистера Крикла, что Номера Двадцать Седьмой и Двадцать Восьмой
нисколько не изменились, что они остались такими же, как раньше, и что
именно здесь лицемерные мошенники и должны делать такого рода излияния; во
всяком случае, не хуже, чем мы, они знают рыночную цену таких излияний и
знают, какую службу они им сослужат за океаном. Короче говоря, все это
вместе взятое было дутой, гадкой затеей, наводившей на прискорбные мысли. Мы
покинули их с их "системой" и, ошеломленные, отправились домой.
дурацкой выдумке. Тем скорей с ней будет покончено.
ГЛАВА LXII
возвращения домой. С Агнес я встречался часто. Как бы ни ободряло меня
всеобщее признание и как бы ни вдохновляло на дальнейшую работу, но выше
всего я ставил самую слабую ее похвалу.
вечер. Обычно я возвращался от нее верхом ночью, ибо знакомые тяжелые мысли
неуклонно овладевали мной теперь - еще более печальные, когда я ее покидал,
- и я предпочитал быть ночью в дороге, но не жить прошлым в мучительные часы
бессонницы или горестных сновидений. В этих поездках я провел большую часть
многих длинных и грустных ночей, предаваясь тем же размышлениям, которые не
покидали меня во время моих долгих странствий.
отзвукам этих размышлений. Они доносились ко мне издалека. Я отстранился от
них и занял предназначенное мне место. Когда я читал Агнес написанное мной и
видел, как внимательно она слушает, плачет и смеется, когда я слышал ее
задушевные слова по поводу событий, происходивших в воображаемом мире, где я
жил, - я мечтал о том, как могла бы сложиться моя жизнь... Но только мечтал,
подобно тому, как, женившись на Доре, мечтал о том, какова должна быть моя
жена.
которая никогда бы не оправилась, если бы я смутил ее, оскорбив своим
эгоизмом; зрело все обдумав, я понял, что в своей судьбе повинен я сам и что
я добился того, чего когда-то так страстно жаждало мое сердце, а потому не
могу роптать и должен нести свою ношу - бремя чувств, которые я испытываю, и
знаний, которые приобрел. Но ведь я ее любил, и моим утешением были неясные
мечты о том, что в отдаленном будущем наступит день, когда все будет позади
и, не оскорбляя ее, я смогу сделать признание и сказать: "Агнес! Так было,
когда я вернулся домой. Теперь я стар и с той поры никого не любил".
она была для меня тою же, что прежде; тою же, что всегда.