плебейскую ярость. Он отвечал нападением. Он подкапывался под своих про-
тивников. Он с диким злорадством разоблачал политические и финансовые
происки короля-нефтяника, как он называл сэра Генри Батавского. (Это бы-
ло еще самое ласковое название - обычно он прибегал к другим.) С каждым
днем он все больше втягивался в борьбу против лагеря антисоветской коа-
лиции. Это не исключало его неприязни к коммунизму, но он ненавидел и
презирал его противников. Теперь у него уже не было иного выбора. Борьба
завязалась не на жизнь, а на смерть. Он чувствовал, что противники окру-
жили его своими шпионами, своими полицейскими, и тоже окружил их своими
агентами, и нередко эти агенты служили обеим сторонам. За последние пят-
надцать лет политика и аферы так тесно переплелись с государственной и
частной полицией, что все эти звери в конце концов образовали единое це-
лое. И уже нельзя было разобрать, кто кого держит в руках. Чаще всего их
усилия сводит на нет взаимный шантаж. И это хорошо! Разве в наших госу-
дарствах нет отважных префектов полиции, которые никого и ничего не бо-
ятся, потому что располагают секретными документами и могут скомпромети-
ровать всех политических деятелей, из всех партий? Разве сами эти ви-
сельники не держат шантажиста в петле, которая болтается под переклади-
ной?.. Враги вступают между собой в тайные союзы, в существование кото-
рых трудно было поверить. Но для Тимона такие союзы перестали существо-
вать. Он разорвал эти "клочки бумаги". Он сам себя поставил вне закона
джунглей. Британский трест, который его содержал, бросил на произвол
судьбы его газету. Тимон немедленно передал ее враждебному лагерю -
крупному американскому тресту, и тот поднял ее на прежнюю высоту. Тимон
стал вести подкоп под своих вчерашних союзников. Но затея оказалась ги-
бельной. Новые союзники пользовались им только в своих целях. Он риско-
вал быть раздавленным между двумя враждующими лагерями. Он уже не
чувствовал себя спокойно в Париже и сколотил новое предприятие - обшир-
ный промышленный картель, который должен был повести борьбу против геге-
монии англосаксонских дельцов. Дело требовало его переселения за грани-
цу.
тельное участие. У нее не хватало времени думать о выпадах газет, кото-
рые понемногу стали брать ее под обстрел. Тимон больше беспокоился за
нее, чем она сама, и бушевал; у него были свои способы внушать головоре-
зам уважение. Но Аннета не видела никаких оснований ставить наемников
Тимона выше наемников его врагов: "Капулетти!.. Монтекки!.." И те и дру-
гие - бандиты!
ников!
мнения?.. Впрочем, нет, одно уязвимое место у нее было - своя ахиллесова
пята; что о ней станет думать ее мальчик? И из-за него презираемое ею
общественное мнение приобретало силу. Вонь могла дойти до Марка. Ей надо
было соблюдать большую осторожность, чтобы не подать никаких поводов ду-
мать, будто из своей службы у Тимона она извлекает какие-то неблаговид-
ные выгоды. И хотя Марк больше к ней не приходил и не мог ничего знать,
одна мысль о том, что она может его обмануть, приводила Аннету в ужас, и
она отказывалась от всех подарков, которые ей предлагал Тимон, хотя и
считала их естественными и честно заслуженными. В самом деле, что ж тут
такого? Разве ее труд и опасности, с ним сопряженные, не окупали их сто-
рицей? Нужно ли говорить, что ей больше всего было жаль нарядов, от ко-
торых она раза два отказалась? Кому был нужен ее отказ? Если бы дело ка-
салось только ее одной, она предоставила бы волю злым языкам. Но однаж-
ды, всего лишь один раз, она приняла простое, красивое, хорошо сшитое
платье, которое ей понравилось, и надо же было, чтобы именно в этот день
она встретила Марка! И каким взглядом он смерил ее с головы до ног! У
нее от этого взгляда все тело залилось краской. Она заторопилась домой,
чтобы поскорей снять злосчастное платье, повесила его в шкаф и больше
никогда не надевала. (Иногда она открывала все-таки шкаф, чтобы взгля-
нуть на него - с нежностью и с досадой.) Но это не помогло. Ревнивый сын
не забыл. Она категорически запретила Тимону делать ей какие бы то ни
было подарки. Она обрекла себя на скромную жизнь, какую вела и раньше,
все в той тесной квартирке. Она отчетливо представляла себе, каким инк-
визиторским взглядом Марк стал бы все осматривать, если бы пришел к ней.
Она не скрывала от Тимона причину своего "воздержания", которое ей самой
было не по душе (она не отказалась бы от некоторого комфорта: в пятьде-
сят лет ценишь его лучше, чем в молодые годы). А Тимон смеялся над ним.
собиралась наставить рога своему мужу!
бог даст, он может взять и обратно. Но чего и сам не может - это отор-
ваться от сына. Сын вышел из его дома, и дом принадлежит сыну. Он обязан
сыну отчетом. А я обязана отчетом моему сыну. Муж всего только жилец. А
хозяин моего дома - сын.
его доходным.
он останется... Дружище Тимон, я тебе благодарна, но давай заниматься
твоим домом! Ты мне платишь за то, чтобы я им управляла. Не будем тра-
тить времени на болтовню!
- Тимон принуждал ее хоть немного отдохнуть. Он говорил ей:
раздавить его! Вы так тяжелы, так тяжелы, Тимон! Дышать невозможно. За-
чем вам столько земли? Одной ямки достаточно - на кладбище.
езжать в Германию, в Лондон и т.д. Аннета не без колебаний согласилась
поехать с ним. Чтобы уломать ее, он поступился всей своей гордостью. Она
уже видела его в трудные минуты (быть может, они были лучшими), когда
его охватывало мрачное желание все переломать, все сокрушить, опрокинуть
на себя дом, чтобы вместе с ним под развалинами погибли и люди. Уста-
лость, отвращение, неудачи в личной жизни, о которых он не говорил...
Покончила с собой - красивая молодая парижская актриса. Он увлекся ею,
решил ею овладеть, купил ее и отправился с ней в морскую прогулку на
своей яхте. Но в день, когда гнет хозяина оказался слишком тяжел, она
утопилась, чтобы избавиться от него... Этот несокрушимый человек был
потрясен до глубины души. Он, который без тени раскаяния переступил че-
рез столько разрушений, на сей раз не мог, неизвестно почему, освобо-
диться от укоров совести. Быть может, удар пришелся в минуту душевной
слабости. Быть может, он был слишком глубоко захвачен своей страстью, а
сам считал ее только эпизодом и потому не оберегал, и понял ее неповто-
римую ценность лишь после того, как сам все разрушил? Он открылся только
Аннете; затем последовали другие признания, и они раскрыли Аннете все
жалкое, все лучшее, все человеческое, что таилось в этом циклопе. Выслу-
шивая его исповедь, она принимала на себя перед ним известные обяза-
тельства. Но одновременно она получала и права. Он молчаливо признавал
их. Благоразумие не позволяло ей злоупотреблять ими. Она и не позволяла
себе этого, но она пользовалась ими для того, чтобы осторожно направлять
деятельность Тимона по тому пути, который считала в социальном отношении
наиболее правильным. Однако, как ни мягко было давление ее руки, оно не
ускользало от Тимона и даже нравилось ему, - он не мешал ей: это ничуть
не противоречило его самому затаенному желанию. Ему недоставало только
веры, чтобы самому хотеть того же. Аннета верила, и это не было ему неп-
риятно. Это освежало Тимона, терзаемого горьким сознанием бесплодности
своей бесцельно растрачиваемой воли; он вполне мог доставить Аннете удо-
вольствие и поступать так, как если бы он тоже верил.
становился той армией, которая переходит к врагу, - так варвар вступал в
римские легионы и собирался открыть ворота неприятелю. Теперь, не давая
себе труда скрывать это, он противодействовал империалистической коали-
ции, которая - за невозможностью организовать интервенцию - старалась
задушить СССР экономической блокадой. Он срывал блокаду, заключая с Рос-
сией торговые договоры, - конечно, не ради ее прекрасных глаз: он извле-
кал из этих договоров немалую выгоду. Своих противников он доводил до
отчаяния. Не желая уступать ему, они тоже добивались соглашения с проле-
тарским миром, как им ни хотелось его раздавить. Их перебежки на сторону
врага расшатывали коалицию. Вокруг Тимона сгущалась ненависть. Ему соби-
рались перебить хребет. Он это знал. И уж, конечно, в такую минуту, ког-
да Тимон намеревался ринуться в пекло, когда он сколачивал стальной кар-
тель, этот боевой механизм, при помощи которого он думал разрушить гос-
подство всемогущего англосаксонского механизма, - в такую минуту Аннета
не могла оставить его. Она была единственным близким человеком, которому
он мог довериться.
Хотя внутренняя отчужденность внешне еще оставалась между ними, однако у
обоих было достаточно времени, чтобы обо всем поразмыслить и даже ска-
зать: "Меа culра". Аннета готова была избавить Марка от первого шага. Но
с тех пор, как произошла история с платьем, мрачный дурачок не переста-
вал дуться в своей конуре. Неужели они так и расстанутся, не рассеяв
этого глупого недоразумения? Уходило время, уходила жизнь, а потом и сам
уйдешь навсегда... Однажды утром она ему написала:
раз я буду не так далеко. Не на много дальше, чем мы были с тобой весь
этот год. Но я больше не могу ни уехать, ни оставаться, не обняв тебя.
Маркелов Олег
Посняков Андрей
Лукин Евгений
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Посняков Андрей