малыш.
одного на другое, уже поднимал камень. Он увидел фонарь.
подчиняетесь правилам, друзья. Это непорядок. А ну-ка разобьем это светило!
обыватели, засевшие в своих укрытиях в доме напротив, запричитали: "Вот и
начинается девяносто третий год!"
колпак - И, повернувшись к Жану Вальжану, спросил:
улицы? Архив, что ли? Пообломать бы эти толстые дурацкие колонны и соорудить
баррикаду - вот было бы славно!
пятифранковую монету.
в темноте, и поблескивание большой монеты ослепило его. Понаслышке он знал о
пятифранковых монетах; их слава была ему приятна, и он пришел в восхищение,
видя одну из них так близко.
Жану Вальжану, протянул ему монету и с величественным видом сказал:
Меня не подкупишь. Он о пяти когтях, но меня не оцарапает.
человек был без шляпы. Это внушило ему доверие.
карман.
запустив всю пятерню в волосы, ограничился восклицанием:
такие озарения.
имя!
- Давай его сюда.
Затем он взял под козырек.
народа. Мы, мужчины, воюем, но уважаем слабый пол. У нас не так, как в
высшем свете, где франтики посылают секретики всяким дурищам.
дождется.
пирожок - не лепешка. Это письмо с баррикады на улице Шанврери, и я
возвращаюсь туда. Покойной ночи, гражданин!
вырвавшаяся на свободу птица, туда, откуда прилетел. Он вновь погрузился в
темноту, словно просверливая в ней дыру с неослабевающей быстротой
метательного снаряда; улица Вооруженного человека опять стала безмолвной и
пустынной; в мгновение ока этот странный ребенок, в котором было нечто от
тени и сновидения, утонул во мгле между рядами черных домов, потерявшись,
как дымок во мраке. Можно было подумать, что он растаял и исчез, если бы
через несколько минут треск разбитого стекла и удар фонаря о мостовую вдруг
снова не разбудили негодующих обывателей. Это орудовал Гаврош, пробегая по
улице Шом.
Глава третья. ПОКА КОЗETTA И ТУСЕН СПЯТ...
поднялся по лестнице, тихонько отворил и закрыл дверь своей комнаты,
прислушался, нет ли какого-нибудь шума, и установил, что, по всей видимости,
Козетта и Тусен спят. Ему пришлось обмакнуть в пузырек со смесью Фюмада
несколько спичек, прежде чем он зажег одну, -так сильно дрожала его рука;
то, что он сейчас делал, было похоже на воровство. Наконец свеча была
зажжена, он облокотился на стол, развернул записку и стал читать.
набрасывается на бумагу, сжимает ее, словно жертву, мнет ее, вонзает в нее
когти ненависти или ликования; он перебегает к концу, перескакивает к
началу. Внимание его лихорадочно возбуждено; оно схватывает в общих чертах,
приблизительно, лишь самое существенное; оно останавливается на чем-нибудь
одном, все остальное исчезает. В записке Мариуса Жан Вальжан увидел лишь
следующие слова:
подле тебя..."
когда стремительная смена чувств словно раздавила его, и он смотрел на
записку Мариуса с изумлением пьяного; ему представилось великолепное
зрелище-смерть ненавистного существа.
наступила скорей, чем он смел надеяться. Существо, ставшее на его пути,
исчезнет. Мариус уходит из жизни сам, без принуждения, по доброй воле. Без
его, Жана Вальжана, участия, без какой бы то ни было вины с его стороны,
"этот человек" скоро умрет. А может быть, уже умер. Тут, в лихорадочном
своем возбуждении, он стал прикидывать в уме. Нет. Он еще не умер. Письмо
было, по-видимому, послано с расчетом на то, чтобы Козетта прочла его завтра
утром; после двух залпов, раздавшихся между одиннадцатью часами и полуночью,
ничего не произошло; баррикаду по-настоящему атакуют только на рассвете, но
все равно, с той минуты, как "этот человек" вовлечен в восстание, можно
считать его погибшим -он между зубчатых колес. Жан Вальжан почувствовал, что
пришло его освобождение. Итак, он опять будет вдвоем с Козеттой. Конец
соперничеству, будущее открывалось перед ним вновь. Для этого надо лишь
спрятать в карман записку. Козетта никогда не узнает, что случилось с "этим
человеком". "Остается только не препятствовать тому, чему суждено
совершиться, -думал он. -Этот человек не может спастись. Если он еще не
умер, то, несомненно, умрет. Какое счастье!"
полной форме национального гвардейца. Привратник без труда раздобыл для него
у соседей недостающие части снаряжения. У него было заряженное ружье и
сумка, полная патронов. Он направился в сторону Центрального рынка.
Глава четвертая. ИЗЛИШНИЙ ПЫЛ ГАВРОША
Вьейль-Одриет и, не встретив там "даже собаки", нашел уместным затянуть одну
из тех песенок, которые он знал. Пение не замедлило его шагов, наоборот,
ускорило. И он пошел вдоль заснувших или напуганных домов, оделяя каждый
зажигательным куплетом: