Не покажешь ли ты ко мне свой носик? Если ты считаешь, что я в чем-ни-
будь виновата (думаю, что ты ошибаешься, но не настаиваю на этом), то
прости меня. Но, простишь или не простишь, все равно приходи, поцелуй
меня!"
мо церкви св. Евстафия, Марк прочитал, что там будут исполнять "Заповеди
блаженства" Цезаря Франка. Он горел желанием послушать музыку. Это была
жажда измученной души. У входа на дешевые места толпилась масса народа.
Воспользовавшись давкой, Марк сумел проскользнуть "зайцем"; его оклика-
ли, но он протиснулся вперед и затерялся в толпе, - теперь уже другие
прорывали плотину, а о нем забыли. Вместе с сотнями слушателей он погру-
зился в озеро грустной музыки, чистой, как ребенок, и мудрой, как глаза
старца. И бессолнечный свет потухавшего дня колыхался, подобно Христу,
шествующему по водам. Марку эта музыка была почти незнакома, она была
слишком далека от современной молодежи. Но сердце его было правдиво,
чутье достаточно верно, и он даже еще острей мог постичь красоту чуждой
ему души, почувствовать, что его душе не хватает надежд, не хватает хотя
бы страданий, которые облагораживали ушедший век, увенчанный тем самым
терновым венцом, каким был увенчан его бог. И он не без зависти думал:
"Блаженна скорбь, если она несет в себе обетованную радость!.." Хор пел:
"Блаженны плачущие, ибо они утешатся..."
повернулся лицом к колонне, возле которой стоял, и закрыл глаза рукой.
Никому не пришло бы в голову засмеяться, увидев его в эту минуту, но
гордец злился на себя; он всхлипывал, сопел и вытирал пальцами слезы -
он стыдился их... И в эту минуту, выпрямившись, он в нескольких шагах от
себя, по другую сторону колонны, увидел своими проясневшими после дождя
глазами такую же росу, такие же слезы: они текли по скорбному лицу его
матери... Она была здесь. Его она не видела... Он спрятался и из-за ко-
лонны осматривал ее, изучал, ловил каждое переживание, отражавшееся на
ее лице...
в сердце Марка. Она воскресала-она сама и вся ее прошлая жизнь. Всякое
неумирающее произведение создано из самой сущности своего времени; ху-
дожник был не один, когда создавал его; он вписал в него все муки, всю
любовь, все мечты своих современников, целого поколения. И Аннета тоже
внесла свою кровь в эту музыку. Она видела в ней самое себя, как на
портрете, который сопоставляют с постаревшим лицом, несущим отпечаток
долгих лет разочарования. Она различала в этой музыке вопли скорби разу-
верившегося в справедливости человека и утешающий голос Судии. Она вспо-
минала, что когда-то слышала эти звуки в Страсбурге, который тогда был
городом немецким, - за девять лет до войны. В ту пору немцы, упоенные
гордостью, торжествующие, еще не понимали этой песни попранной справед-
ливости. Аннета, затерянная в толпе крупных белокурых людей, опьяненных
радостью победы, думала:
слова. И через это мы, побежденные, становимся вашими победителями. Нам
достался лучший удел..."
ливости, народ Аннеты, ныне сам совершал несправедливость. И "Заповеди
блаженства", эта песнь отчаяния и утешения, уже больше к нему не относи-
лись. Христос побежденных перешел на другой берег. Увы! Люди лишь в той
мере чутки к справедливости, в какой она совпадает с их интересами. Ан-
нета выросла среди поколения, воспитанного на великодушном лозунге
"Сlona yna". И она с болью в душе смотрела, как в глубине своего
черствого эгоизма ее народ, народ-победитель, безотчетно воспринимает
лозунг галльского полководца Бренна. Невидимое колесо Судьбы вращалось,
вращалось, и могли снова вернуться Мрачные дни... Аннету пронзали семь
мечей: воспоминания, отступничество, стыд, угрызения совести, жестокая
насмешка, страх искупления, которое все приближалось, и смиренное отре-
чение от жизни. А ее сын прятался за колонной и ловил на лету каждую ее
мысль. Он впивал их, он сливался с ними; все, что исходило от нее, каза-
лось ему своим, кровным, - он был в этом уверен. Он испытывал ту же го-
речь, что и она, - и в одно и то же мгновение, и он знал, почему текут
эти слезы, ибо сам скрывал слезы... Внезапно бурный порыв толкнул его к
ней. Он пробрался сквозь публику и, подойдя сзади, взял мать за руку.
Она вздрогнула и, обернувшись, увидела лицо сына, который почти касался
подбородком ее плеча. Она поцеловала его благодарными глазами, они обме-
нялись братскими взглядами и, рука в руке, не двигаясь, прослушали ора-
торию до конца.
уже не разъединялись. Не было сказано ни слова о прошлом, не последовало
никаких объяснений, никаких упреков, никаких просьб о прощении: оба пе-
речеркнули все старое и поставили на нем крест. Они говорили о том, что
перечувствовали только что, - о горечи победы... Ах, если бы побежденные
немцы догадывались об этом, если бы они догадывались, что Франции затк-
нули рот, что ее осквернили своей несправедливостью, своим лицемерием,
своим хищничеством политические деятели, которые издают законы, прикры-
ваясь ее именем! Но так обстоит дело у всех народов в послевоенную эпо-
ху. И почти ни один из них уже не имеет сил дать отпор. Это как песок, в
котором тонут благие намерения. Марк сказал:
лову и грудь! Освободиться - это дело всей жизни. Оно будет завершено
только со смертью. Большинство - живые мертвецы: они позволяют могильным
червям высасывать у них кровь. А мы, мы вырвемся, мы не отдадим себя на
съедение болотным пиявкам!.. (Она вспомнила румынские болота.) Поступай,
как я! Никогда не уставай! И помогай выбраться тем, кто увяз!
Аннеты. Ее присутствие ободряло его. И он смотрел на нее с любовью, он
гордился тем, что она сказала. Как мог он ее заподозрить? Он опирался на
ее руку. Ему не было стыдно. Ведь это так приятно - опереться на нее
всей тяжестью!
рижа. Он почувствовал горечь сожаления, детский страх. Она заметила, что
он вздрогнул, и спросила:
заставила его спохватиться. Он ответил:
как она бедствовала тогда в Париже. Она улыбнулась:
погоня за наживой и наслаждениями кончилась. Сразу - точно ветром сдуло.
Крах в делах и надорванное здоровье решительно напоминали ей, что пора
остепениться. "Что толку бегать! Нужно уметь... остановиться вовремя!.."
Она слишком вкусно ела, слишком вкусно пила. А теперь кровь приливала к
голове. Внезапно на нее нападал буйный гнев или буйный смех... После од-
ного из таких приступов на званом ужине ее чуть не хватил удар. Она
прекрасно все понимала, она отлично видела себя самое, без прикрас. Даже
в минуты ярости, когда она переставала владеть собой, Сильвия твердила
себе:
нести околесицу... Стоп!.. Однажды ночью она, наконец, решилась, и
предприятие было ликвидировано, особняк продан, все было обращено в
деньги. Ее дурак Ги Кокий лопнул, как пузырь, во время одного из кризи-
сов, которые обрушивались и на банки и на правительство. Время было та-
кое, когда парфюмеров снедало тщеславное желание играть роль в политике.
Для этого они содержали правительство, как берут на содержание девку.
Но, положив в карман то, что им причиталось, господа министры надували
их самым бессовестным образом... Так им и надо! Не это тревожило сон
Сильвии... А сон у нее был тревожный, машина нуждалась в отдыхе, ее надо
было всю разобрать и смазать... Сильвия приняла слабительное, поставила
себе горчичники, пиявки. И зажила спокойной, буржуазной семейной жизнью.
ление. Трое детей в возрасте от четырнадцати до семнадцати лет. Мать,
Перпетю Пассеро (она украсила свой бельвильский носище именем Кармен -
именем, за которым неизменно встает образ женщины с цветком граната в
волосах, и оно ей шло, как ослице соломенная шляпка), была одной из ста-
рых подруг Сильвии по работе и похождениям. С ней были связаны воспоми-
нания молодости, первые схватки с жизнью, трудное начало. Двадцатипяти-
летняя дружеская верность... Сильвия не забывала своих старых собак, да-
же если это была гладко причесанная, немного сумасшедшая, неуклюжая,
бестолковая и надоедливая собака вроде Перпетю, которую она молотила ку-
лаками, а та преданно лизала ей щеку. Перпетю глупейшим образом вышла
замуж, но от мужа господь ее избавил, а вот от своего сумасбродного нра-
ва она так и не избавилась. Муж, волокита и пьяница, не вернулся с вой-
ны. Кармен поспешила заменить его другим. Она не была наделена опасной
рассудочностью Сильвии, но подражала ее фантазиям и ее разорительному
примеру. Она стала добычей своих любовников. Один из них у игрок, обоб-