ее и ушел. И я твердо знаю - раз уж вы спросили и она сказала, что шкатулки
у нее нет, она бы ни за что вам ее не отдала. Но теперь она у вас! Добрый
мой господин, добрая моя госпожа, примите меня опять к себе! Пусть эта
шкатулка будет за меня порукой. Ведь она теперь у вас!
свои объятия смирившейся строптивице.
чьи слезы хлынули после этого с удвоенной силой. - Как я горевала и как
раскаивалась! Мисс Уэйд с первой нашей встречи внушала мне страх. Она сразу
почувствовала самое дурное, что во мне есть, это и дало ей власть надо мной.
На меня порой находили приступы бешенства, и она умела вызывать эти приступы
по своей воле. А в такие минуты мне представлялось, что все презирают меня
за обстоятельства моего рождения, и чем больше мне выказывали доброты, тем
горше казалась обида. Во всем я усматривала лишь желание унизить меня,
разбудить во мне зависть; а ведь я прекрасно знаю - да и тогда в глубине
души знала, - что никому это и в голову не приходило. И подумать только, что
моя милая барышня живет не так счастливо, как того заслуживает, а я ее
бросила, ушла от нее! Каким неблагодарным животным я должна ей казаться! Но
вы замолвите за меня словечко, уговорите ее простить мне, как сами простили.
Я, право, теперь лучше, чем была, - взывала Тэттикорэм. - То есть, я далеко
не хороша, но все же лучше, чем была. Меня многому научил пример мисс Уэйд:
я словно видела, какой сама стану с годами, если, так же, как она, буду все
выворачивать наизнанку и в добрых побуждениях искать только злые. Меня
многому научил ее пример, ее старания сделать из меня такое же несчастное
существо, как она сама - беспокойное, подозрительное, терзающее себя и
других. Впрочем, это было нетрудно. - воскликнула Тэттикорэм в последней
бурной вспышке отчаяния. - По натуре я немногим уступала ей. Но я хочу
сказать, что все эти испытания не прошли для меня бесследно; надеюсь, я уже
кой в чем исправилась и постепенно исправлюсь совсем. Я буду стараться изо
всех сил, сэр! Буду считать не то что до двадцати пяти, а до двухсот
пятидесяти, до двух с половиной тысяч!
Доррит; мистер Миглз, сияя торжеством, протянул ей шкатулку, и свет радости
разлился по ее нежному лицу. Теперь можно было не опасаться разоблачений! Та
часть тайны, которая относится к ней, навсегда останется тайной для Артура,
он никогда не узнает об ее личной потере; придет время, и она откроет ему
то, что касается его самого, но о себе никогда не упомянет ни словом. Все
это ушло в прошлое, прощено и забыто.
человек деловой - по крайней мере в прошлом - хотел бы незамедлительно
заняться делами. Могу я сегодня же повидать Артура?
себя чувствует. Но мне кажется, лучше повременить день-другой.
сидел в этой противной комнате, вместо того чтобы сразу поспешить к нему.
Только уж тогда нашу встречу придется отложить не на день-другой, а
несколько больше. Но я не хочу задерживать вас - объясню, когда вы
вернетесь.
Миглзу было видно, как она проходила по тюремному двору. Не оглядываясь, он
тихонько позвал:
она идет по двору - такая маленькая, хрупкая, тихая. Смотри. Люди отходят в
сторону, уступая ей дорогу. Мужчины (до чего же они жалки и обтрепаны,
бедняги!) почтительно снимают перед ней шляпу. Вот она вошла в дом. Ты ее
разглядела, Тэтти?
в этой тюрьме и жила в ней долгие годы. А мне вот нечем дышать здесь.
Печальная судьба - родиться и вырасти в таком месте, а, Тэттикорэм?
нее взгляды, отыскивая в них презрение и насмешку - какое это было бы
мучительное да, пожалуй, и бесполезное существование! А между тем говорят,
вся ее еще недолгая жизнь была образцом бескорыстия, доброты,
самоотверженной любви и служения. Сказать ли тебе, Тэттикорэм, что,
по-моему, так светится в этих прекрасных глазах, которые ты только что
видела?
никакие обстоятельства твоего прошлого или настоящего не принизят тебя перед
всевышним и перед самим собою.
состраданием глядя на слонявшихся но двору арестантов, пока не увидели
Крошку Доррит. Минутой спустя последняя вошла в комнату и сказала, что
Артуру лучше, но все же не стоит его сегодня беспокоить.
этом уверен. Позвольте же просить вас, милая сиделка, передать мой дружеский
привет вашему больному; я знаю, что могу на вас в этом положиться. Я завтра
утром снова уезжаю.
потерял эту способность, как только переступил порог тюрьмы, и больше не
вздохну свободно, пока Артур отсюда не выйдет.
переночуем в гостинице. А завтра утром мамочка с Тэттикорэм отправятся в
Туикнем, где миссис Тикит, коротающая у окна свой досуг в обществе доктора
Бухана, решит, что перед нею два привидения; я же покачу за границу - за
Дойсом. Нужно, чтобы Дэн приехал сюда. Поверьте мне, моя милочка, писать
письма, и ожидать ответов, и судить да рядить издалека, как и что - из этого
никакого толку не будет. Нужно, чтобы Дэн приехал сюда. Потому я и решил
завтра же на рассвете пуститься в путь. А уж разыскать Дэна за границей для
меня проще простого. Я бывалый путешественник, и мне что один иностранный
язык, что другой, безразлично: я ни на одном ни полслова не понимаю. Так что
этот вопрос меня не смущает. Вот и выходит, что медлить нечего - не могу же
я, в самом деле, жить, не дыша свободно, а дышать свободно мне не придется,
пока Артур не выйдет из Маршалси. Я и то уже почти задохся - только и могу,
что кое-как докончить свою речь и снести эту драгоценную шкатулку в вашу
карету.
Миглз, несший шкатулку, несколько удивился, не обнаружив никакой кареты. Он
остановил проезжавший мимо наемный экипаж, помог Крошке Доррит сесть и
поставил шкатулку на сиденье рядом.
принимать подобный знак уважения от вас, и где - у ворот Маршалси!
неожиданно дрогнул. - Но ведь она любит его, пытается скрыть его недостатки,
думая, что никто их не замечает; а потом он все-таки из очень хорошей семьи,
с такими связями!
если он старался найти в этом утешение, кто его осудит?
ГЛАВА XXXIV - Конец
оправившийся от болезни, сидел в кресле у окна и слушал голос, читавший ему
вслух, - погожим осенним днем, одним из тех дней ранней осени, когда сжаты
уже золотые нивы и снят летний урожай плодов в садах, когда зеленые плети
хмеля оголены усердными сборщиками, когда яблоки румянятся на деревьях, а в
желтеющей листве рощ вспыхивают алые гроздья рябины. Уже в лесных чащах
открылись неожиданные просветы, и даль, еще недавно подернутая маревом зноя,
точно спелая слива под фиолетовым налетом, теперь четко и ясно рисовалась
взгляду - первое предвестие близящейся зимы. И океан уже не дремал под
солнцем недвижной гладью, но, раскрыв мириады искрящихся глаз, весело
колыхался во всю свою ширь, от песчаной береговой кромки до самого
горизонта, где мелькали маленькие белые паруса, будто листья, подхваченные
осенним ветром.
времена года, и ничто не скрашивало ее глухого фасада, безрадостного, как
сама нищета. Деревья вокруг цвели и отцветали; кирпичные стены и железные
решетки не знали цветения жизни. Но милый голос, читавший Кленнэму вслух,
словно рассказывал ему о великих делах труженицы Природы, словно пел ту
песнь утешения, которой она баюкает человека. Природа с детских лет была ему
единственной матерью; она одна вдохновляла его надеждой, навевала светлые
мечты, лелеяла семена детского воображения, сулившие обильную жатву нежности
и любви; под ее благодетельным воздействием росли и крепли в его душе
молодые побеги, чтобы превратиться в могучий дуб, способный выстоять в
житейскую бурю. И голос, читавший ему вслух, пробуждал в нем давно забытые
воспоминания, как будто в звуках этого голоса оживали все слова ласки и
участия, слышанные им за его долгую жизнь.
насчет чересчур резкого света.
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Шилова Юлия