рал ее до нитки и довел до того (довел не принуждая, а это особое ис-
кусство), что она стала торговать собой, чтобы содержать его. Во всем
остальном это была женщина добрая, работящая и вечно во хмелю жизнера-
достности. Даже в самую трудную пору не теряла она своего фаталистически
доброго расположения духа. Когда же ей пришло время уйти из жизни, она
спокойно умерла на руках у одного славного, отзывчивого священника, но
не смогла искренне раскаяться в своих грехах. Она так чистосердечно и
сказала священнику, но тот сделал вид, что не слышал. Зато она послушно
пробубнила за ним "Меа culра", "чтобы доставить ему удовольствие", как
она выразилась. Она знала, что умирает, но это ее не волновало. И,
только вспомнив о детях, она пролила слезу. Ее утешало то, что она ос-
тавляла их на попечение Сильвии. И до последней минуты она беседовала с
Сильвией; они говорили о том, что жизнь все-таки хороша (несмотря на все
мерзости), говорили о том, как приятно трудиться, говорили и о любовни-
ках.
Каждый из них воспринимал по-своему ее безалаберную жизни, которую они
слишком рано увидели во всей наготе. Двое младших, Анж и Коломб, были
близнецы; когда мать умерла, им было лет тринадцать-четырнадцать. Берна-
детте было шестнадцать. Анж, мальчик послушный, прилежный, привязанный к
семье, проявлял склонность к религии и мистике, и духовенство уловило
его в свои сети, - он с ранних лет готовился принять сан священника. Он
оказывал влияние на свою сестру-близнеца, умилительно глупенькую,
чувственную брюнетку с прекрасными глазами осленка. Брат и сестра жили
своей особой жизнью. Они любили друг друга в боге. Благочестивый Анж лю-
бил в своей сестре Коломб именно бога. Однако инстинкт Коломб, который
не покидал ее всю жизнь, уже подсказывал ей, что надо любить мальчика,
чтобы любить бога, ибо это его образ и подобие. Старшая смотрела на это
целомудренное, манящее, вполне невинное таинство с насмешливым безразли-
чием. Она была создана для одиночества. У нее была своя жизнь, и только
своя. Она никого не посвящала в нее. Да и сама не очень в нее вникала.
Она не хотела знать себя слишком хорошо. И никто в мире не понял бы ее.
Она была замкнута. Такой ее сделало соприкосновение с теми кругами Пари-
жа, которые в 19191920 годах праздновали окончание войны в сплошных раз-
нузданных оргиях; она насмотрелась на этих обезумевших птичек, которые
сжигали себя на огне, и инстинкт оберегал ее от огня. Она не осуждала
других с моральной точки зрения. Мораль была у нее на самом последнем
месте. Для нее это был вопрос порядка, благоразумия, чистоты, в особен-
ности - чистоты внешней, телесной и чистоты всего житейского обихода...
Слишком уж она настрадалась из-за безалаберной и беспутной жизни своей
матери. Поэтому, не будучи по-настоящему глубоко верующей, она все же
взяла от религии ее внешнюю броню. Она видела в религии некую сдерживаю-
щую силу, необходимую ей для того, чтобы оградить себя от пагубных испы-
таний, через которые прошла ее мать. Не думать ни о чем таком, чему было
бы неблагоразумно открыть доступ в свою жизнь, - таково было правило
спасения, которое она себе выработала. Оно нисколько не мешало ей (как
раз наоборот!) относиться к своему миру с холодным и горьким чувством, а
мир этот был узенький, простенький и размеренный, каким только и бывает
мирок скромной мещаночки, проживающей в квартале Мэн. И на ее страстях
это тоже не отражалось. Эту сторону своей жизни она держала на замке, а
ключи спрятала. Кошелек был крепко зажат в ее сухой руке. Она была от-
нюдь не лишена способности питать нежные чувства, и даже весьма пылкие.
Но и самым близким людям она уделяла внимание лишь постольку, поскольку
их жизни соприкасались с ее жизнью. Остальное ее мало трогало: мистичес-
кие игры младшей сестры и брата, сумасбродные капризы Сильвии, духовная
жизнь Марка, которого Сильвия (мы еще к этому вернемся) нацепила на крю-
чок, водя удочкой перед самым ее носом. Бернадетта не имела ни малейшего
желания вступать с ними в какие бы то ни было споры по поводу их образа
мыслей. Сюда она своего носа не совала, хотя этот маленький, остренький,
крючковатый носик, похожий на клюв ястреба, мог бы, если бы только захо-
тел, быстро все пронюхать. Но каждому свое! Она всецело была занята сво-
им. Впрочем, у нее хватало ума понять, что гораздо приличнее не слишком
выпячивать исключительный интерес к своей особе. Перед людьми надо де-
лать вид, что тебя интересуют именно они. Даже Сильвия и та дала ввести
себя в заблуждение, по крайней мере в том, что касалось ее лично. А что
касается других, то Сильвия смотрела благосклонно, как ловко ее воспи-
танница дергает их за ниточки. (Сильвия не любила простачков, которые
даются в обман, - и сама попалась.) Бернадетта смекнула, в чем ее сла-
бость; она делилась с Сильвией язвительными замечаниями, соразмеряя,
впрочем, их язвительность со скрытыми чувствами Сильвии к тому, кого эти
замечания касались. А для Сильвии она приберегала свои ласки - ласки ху-
денькой кошки, которая трется у ног хозяина, держащего в руках тарелку.
Не все было фальшиво в ее мурлыкании, в ее изогнутой спине: худая кошка
любила руку, которая держала тарелку. В шестнадцать лет Бернадетта гото-
ва была сделать своим идеалом султаншу из "Тысячи и одной ночи", какой
Сильвия представлялась молодым парижским портнихам. Если она Я не имела
данных, чтобы подражать Сильвии в ее Прихотях и наслаждениях, она, одна-
ко, чувствовала себя вполне в силах подобрать ее мошну. И она была бла-
годарна Сильвии за то, что та сколотила для нее такую мошну. Сильвия не
скрывала, что собирается сделать ее своей главной наследницей, так как
Аннета и Марк упорно отказывались получить от нее что бы ТО ни было. А
Сильвия не менее упорно добивалась этого и в конце концов придумала, как
заставить Марка принять деньги: положить их в постель Бернадетты.
таких делах самые умные женщины становятся глупыми) дать им это понять.
Холодная Бернадетта загорелась, как хворост. Марк презрительно отвернул-
ся. Быть может (кто знает?), он бы еще оценил мускатный виноград, если
бы сам его нашел. Но его возмутило, что решают за него, решают, не спро-
сясь. Этого было достаточно, чтобы лисица подняла на лозу ножку. Он стал
теперь замечать лишь то, что его раздражало во внешнем и внутреннем об-
лике Бернадетты.
хорошо сложена и изящна, быть может, чересчур смугла, однако приятна.
(Худоба - это в известном смысле мать сладострастия.) А главное, она от-
личалась чисто парижским умением использовать свои недостатки. Чуть-чуть
косметики, платье простое, но сшитое с большим вкусом, безукоризненные
линии... А это было не последним достоинством в глазах Сильвии. Берна-
детта была бы похожа на статуэтку из Танагры, если бы не головка, кото-
рая напоминала головку кобчика. Но даже эта круглая головка, в которой
было что-то упрямое, не нарушала общего впечатления: она сама была
стильной и в стиле всей вещицы. Когда Бернадетте этого хотелось (но это
бывало только, когда на нее смотрел Марк), ее иссиня-черные глаза заго-
рались, преисполнялись нежности, в них сверкал живой ум, их манящий
взгляд мог бы расшевелить покойника. Но на Марка они производили обрат-
ное действие: он взвивался на дыбы. И тем стремительнее, что против его
воли они волновали его: он со злостью вырывал жало.
она ему предлагала, это прочное и тонкое парижское изделие (она-то знала
толк в таких вещах!). Не дешевка какая-нибудь, материал добротный, и на-
долго: скорей человек износится, чем такой материал; девушка честная,
работящая, толковая, наделенная (кроме приданого) живым, ясным, практи-
ческим умом. И, кроме всего прочего, она приносила этой жалкой обезьяне
нетронутую девственность и сердце, не искушенное в любви, сердце, горев-
шее им одним... Вот мартышка!.. Бернадетта открылась ей во всем. И хотя
Сильвия в глубине души была восхищена, однако она ворчала и стыдила де-
вушку за то, что та загорелась страстью к такому скверному, такому нек-
расивому, глупому и гордому мальчишке, нищему, как Иов, и, как Иов,
сварливому. (Бернадетта была того же мнения и еще больше любила его за
это!) Сильвия убеждала Бернадетту, что Марк ее недостоин, что для него
было бы большой честью, если бы Бернадетта вышла за него... Однако если
бы Бернадетта поймала ее на слове и стала бы это повторять как свое
собственное мнение, Сильвия намылила бы ей шею! Сильвия сказала бы ей,
что она недостойна развязать ремень на ноге ее племянника: она чертовски
им гордилась! Сильвия считала, что поносить его может только она, потому
что она надела на него первые штанишки, когда он был малышом, и она же
сняла их с него. Он весь принадлежал ей, с головы до ног! Но почему,
черт побери, это животное отказывалось лечь в постель, которую она ему
приготовила? Сначала она стыдила Бернадетту за любовь к Марку, потом
стала стыдить ее за то, что она не умеет заставить себя полюбить. И для
самолюбия Бернадетты этот упрек был гораздо чувствительнее. Они обсужда-
ли, как залучить этого дуралея. И так как цель была благая, то все
средства были хороши: можно даже подкрашивать себе мысли, как подкраши-
вают мордочку. Сильвия внушала Бернадетте, что подцепить рыбку на крючок
можно, лишь проявляя интерес к умственной жизни Марка, к его политичес-
ким взглядам. (Бедняжка слегка помешался, но все мужчины более или менее
таковы!..) Бернадетта добросовестно старалась извлечь пользу из этих
наставлений. Но ее похвальные усилия привели к тому, что положение, и
без того неважное, стало совеем плохим. Невозможно создать себе красоту
умственную так, как создаешь себе внешнюю привлекательность. Мещаночка
была далеко не глупа, но лишь в своих естественных границах. Едва перес-
тупив их, она становилась напыщенной и начинала бестолково повторять за-
ученные истины: кобчик превращался в попугая. Марк был не настолько веж-
лив, чтобы скрывать свои впечатления. Смертельно оскорбленная, Бернадет-
та решила больше не отстаивать передовых позиций. Она послала к черту,
про себя, конечно, Сильвию и ее поучения и отступила на прежние рубежи.
И правильно сделала. Но в борьбе не имеет значения, прав ты или нет; в
борьбе нужна победа. Победы она не добилась.
ность ему (какую угодно обедню - ей это безразлично!). А она будет прис-
матривать за церквушкой, содержать ее в порядке, вытирать пыль. Ему -
Максимов Альберт
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Прозоров Александр