Чтение 198–й страницы книги ~Граф Монте-Кристо~

- Можете просить меня о чем угодно.

- Тогда, дорогой граф, представьте меня вашей княжне.

- Охотно. Но только при двух условиях.

- Заранее принимаю их.

- Во-первых, вы никогда никому не расскажете об этом знакомстве.

- Отлично. (Альбер поднял руку.) Клянусь в этом!

- Во-вторых, вы ей не скажете ни слова о том, что ваш отец был на
службе у ее отца.

- Клянусь и в этом.

- Превосходно, виконт; вы будете помнить обе свои клятвы, не правда
ли?

- О граф! - воскликнул Альбер.

- Отлично. Я знаю, что вы человек чести.

Граф снова ударил по звонку; вошел Али.

- Предупреди Гайде, - сказал ему граф, - что я приду к ней пить кофе,
и дай ей понять, что я прошу у нее разрешения представить ей одного из
моих друзей.

Али поклонился и вышел.

- Итак, условимся: никаких прямых вопросов, дорогой виконт. Если вы
хотите что-либо узнать, спрашивайте у меня, а я спрошу у нее.

- Условились.

Али появился в третий раз и приподнял драпировку в знак того, что его
господин и Альбер могут войти.

- Идемте, - сказал Монте-Кристо.

Альбер провел рукой по волосам и подкрутил усы, а граф снова взял в
руки шляпу, надел перчатки и прошел с Альбером в покои, которые, как
верный часовой, охранял Али и немного дальше, как пикет, три французских
горничных под командой Мирто.

Гайде ждала их в первой комнате, гостиной, широко открыв от удивления
глаза: в первый раз к ней являлся какой-то мужчина, кроме Монте-Кристо;
она сидела па диване, в углу, поджав под себя ноги и устроив себе как бы
гнездышко из великолепных полосатых, покрытых вышивкой восточных шелков.
Около нее лежал инструмент, звуки которого выдали ее присутствие. Она
была прелестна.

Увидев Монте-Кристо, она приподнялась со своей особенной улыбкой - с
улыбкой дочери и возлюбленной; Монте-Кристо подошел и протянул ей руку,
которой она, как всегда, коснулась губами.

Альбер остался стоять у двери, захваченный этой странной красотой,
которую он видел впервые и о которой во Франции не имели никакого предс-
тавления.

- Кого ты привел ко мне? - по-гречески спросила девушка у Монте-Крис-
то. - Брата, друга, просто знакомого или врага?

- Друга, - ответил на том же языке Монте-Кристо.

- Как его зовут?

- Граф Альбер; это тот самый, которого я в Риме вызволил из рук раз-
бойников.

- На каком языке ты желаешь, чтобы я говорила с ним?

Монте-Кристо обернулся к Альберу.

- Вы знаете современный греческий язык? - спросил он его.

- Увы, даже и древнегреческого не знаю, дорогой граф, - сказал
Альбер. - Никогда еще у Гомера и Платона не было такого неудачного и,
осмелюсь даже сказать, такого равнодушного ученика, как я.

- В таком случае, - заговорила Гайде, доказывая этим, что она поняла
вопрос Монте-Кристо и ответ Альбера, - я буду говорить по-французски или
по-итальянски, если только мой господин желает, чтобы я говорила.

Монте-Кристо секунду подумал.

- Ты будешь говорить по-итальянски, - сказал он.

Затем обратился к Альберу:

- Досадно, что вы по знаете ни новогреческого, ни древнегреческого
языка, ими Гайде владеет в совершенстве. Бедной девочке придется гово-
рить с вами по-итальянски, из-за этого вы, быть может, получите ложное
представление о ней.

Он сделал знак Гайде.

- Добро пожаловать, друг, пришедший вместе с моим господином и пове-
лителем, - сказала девушка на прекрасном тосканском наречии, с тем неж-
ным римским акцентом, который делает язык Данте столь же звучным, как
язык Гомера. - Али, кофе и трубки!

И Гайде жестом пригласила Альбера подойти ближе, тогда как Али уда-
лился, чтобы исполнить приказание своей госпожи. Монте-Кристо указал
Альберу на складной стул, сам взял второй такой же, и они подсели к низ-
кому столику, на котором вокруг кальяна лежали живые цветы, рисунки и
музыкальные альбомы.

Али вернулся, неся кофе и чубуки; Батистену был запрещен вход в эту
часть дома. Альбер отодвинул трубку, которую ему предложил нубиец.

- Берите, берите, - сказал Монте-Кристо, - Гайде почти так же цивили-
зованна, как парижанка; сигара была бы ей неприятна, потому что она не
выносит дурного запаха; но восточный табак - это благовоние, вы же знае-
те.

Али удалился.

Кофе был уже налит в чашки; но только для Альбера была все же постав-
лена сахарница: Монте-Кристо и Гайде пили этот арабский напиток
по-арабски, то есть без сахара. Гайде протянула руку, взяла кончиками
своих тонких розовых пальцев чашку из японского фарфора и поднесла ее к
губам с простодушным удовольствием ребенка, который пьет или ест что-ни-
будь, что очень любит.

В это время две служанки внесли подносы с мороженым и шербетом и пос-
тавили их на два предназначенных для этого маленьких столика.

- Мой дорогой хозяин, и вы, синьора, - сказал поитальянски Альбер, -
простите мне мое изумление. Я совершенно ошеломлен, и есть отчего; пере-
до мной открывается Восток, подлинный Восток, какого я, к сожалению, ни-
когда не видал, по о котором я грезил. И это в самом сердце Парижа!
Только что я слышал, как проезжали омнибусы и звенели колокольчики тор-
говцев лимонадом... Ах, синьора, почему я не умою говорить по-гречески!

Ваша беседа вместе с этой волшебной обстановкой, - это был бы такой
вечер, что я сохранил бы его в памяти на всю жизнь.

- Я достаточно хорошо говорю по-итальянски и могу с вами разговари-
вать, - спокойно отвечала Гайде. - И я постараюсь, чтобы вы чувствовали
себя на Востоке, раз он вам нравится.

- О чем мне можно говорить? - шепотом спросил Альбер графа.

- Да о чем угодно: о ее родине, о ее юности, о ее воспоминаниях; или,
если вы предпочитаете, о Риме, о Неаполе или о Флоренции.

- Ну, не стоило бы искать общества гречанки, чтобы говорить с ней о
том, о чем можно говорить с парижанкой, - сказал Альбер. - Разрешите мне
поговорить с ней о Востоке.

- Пожалуйста, дорогой Альбер, это будет ей всего приятнее.

Альбер обратился к Гайде:

- В каком возрасте вы покинули Грецию, синьора?

- Мне было тогда пять лет, - ответила Гайде.

- И вы помните свою родину?

- Когда я закрываю глаза, передо мной встает все, что я когда-то ви-
дела. У человека два зрения: взор тела и взор души. Телесное зрение
иногда забывает, по духовное помнит всегда.

- А с какого времени вы себя помните?

- Я едва умела ходить; моя мать Василики - имя Василики означает
царственная, - прибавила девушка, подымая голову, - моя мать брала меня
за руку, и мы обе, закутанные в покрывала, положив в кошелек все золотые
монеты, какие у нас были, шли просить милостыню для заключенных; мы го-
ворили: "Благотворящий бедному дает взаймы Господу..." [58] Когда коше-
лек наполнялся доверху, мы возвращались во дворец и, не говоря отцу, все
эти деньги, которые нам подавали, принимая нас за бедных, отсылали мо-
настырскому игумену, а он распределял их между заключенными.

- А сколько вам было тогда лет?

- Три года, - сказала Гайде.

- И вы помните все, что делалось вокруг вас, начиная с трехлетнего
возраста?

- Все.

- Граф, - сказал шепотом Альбер, - разрешите синьоре рассказать нам
что-нибудь из своей жизни. Вы запретили мне говорить с ней о моем отце,
но, может быть, она сама что-нибудь о нем расскажет, а вы не можете себе
представить, как мне было бы приятно услышать его имя из таких прекрас-
ных уст.

Монте-Кристо обернулся к Гайде и, подняв бровь, чтобы обратить ее
особое внимание на то, что он ей скажет, произнес по-гречески:

- Отца судьбу, но не имя предателя и не предательство, поведай нам.

Гайде тяжело вздохнула, и темное облако легло на ее ясное чело.

- Что вы ей сказали? - шепотом спросил Морсер.

- Я снова предупредил ее, что вы наш друг и что ей незачем таиться от
вас.

- Итак, - сказал Альбер, - ваше первое воспоминание - о том, как вы
собирали милостыню для заключенных; какое же следующее?

- Следующее? Я вижу себя под сенью сикомор, на берегу озера; его дро-
жащее зеркало я как сейчас различаю сквозь листву. Прислонившись к само-
му старому и ветвистому дереву, сидит на подушках мой отец; моя мать ле-
жит у его ног, а я, маленькая, играю белой бородой, спадающей ему на
грудь, и заткнутым за пояс кинжалом, рукоять которого осыпана алмазами.
Время от времени к нему подходит албанец и говорит ему несколько слов; я
не обращаю на них никакого внимания, а отец отвечает, никогда не меняя
голоса: "Убейте его" или "Я его прощаю!"

- Как странно, - сказал Альбер, - слышать такие вещи из уст молодой
девушки не на подмостках театра и говорить себе: это не вымысел. Но как