Чтение 199–й страницы книги ~Графиня Де Шарни~

отечества, словно к порогу неприкосновенной святыни.

Затем со стороны реки раздался ружейный выстрел, а следом за ним залп,
дым которого поднялся к небу.

Байи был встречен улюлюканьем уличных мальчишек, обсевших откос со
стороны улицы Гренель; они продолжали улюлюкать, и вдруг прозвучал выстрел;
пуля пролетела мимо мэра Парижа и легко ранила одного драгуна.

Тогда Байи приказал открыть огонь, но стрелять в воздух, только чтобы
попугать.

Но первому залпу, словно эхо, ответил второй.

Это стреляла наемная гвардия.

В кого? Почему?

В мирную толпу, окружавшую Алтарь отечества!

После залпа раздался страшный многоголосый крик, и взорам предстала
картина, какую до той поры редко случалось видеть, но потом приходилось
видеть неоднократно.

Бегущая толпа, оставляющая позади себя неподвижные трупы и раненых,
корчащихся в лужах крови.

А среди дыма и пыли кавалерия, яростно преследующая убегающих.

Марсово поле являло собой прискорбное зрелище. Застрелены были
преимущественно женщины и дети.

И тут произошло то, что и происходит в подобных обстоятельствах: солдаты
ощутили безумную жажду крови, почувствовали сладострастную безнаказанность
резни.

Орудийная прислуга кинулась к пушкам, готовая открыть огонь.

Лафайет едва успел подскакать к батарее и встать между пушками и толпой.

После секундного замешательства обезумевшая толпа инстинктивно ринулась в
сторону позиций национальной гвардии квартала Сен-Клод и Сент-Антуанского
предместья.

Национальная гвардия разомкнула ряды и пропустила беглецов; ветер гнал
дым в ее сторону, так что она ничего не видела и думала, что людей гонит
один только страх.

Но когда дым рассеялся, она с ужасом увидела землю, залитую кровью и
усеянную трупами.

В этот момент к национальной гвардии Сен-Клод и Сент-Антуанского
предместья подскакал галопом адъютант и приказал двигаться вперед и
совместно с другими отрядами очистить поле.

Но национальные гвардейцы, напротив, взяли на прицел адъютанта и
кавалерию, преследующую толпу.

Адъютант и кавалеристы отступили перед штыками патриотов.

Все, кто бежал в эту сторону, нашли несокрушимых защитников.

Буквально в несколько минут Марсово поле опустело, на нем остались только
тела мужчин, женщин и детей, убитых или раненных залпом наемной гвардии да
порубленных саблями или растоптанных конями драгун.

И все-таки во время этой резни, не испугавшись вида падающих людей,
криков раненых, грохота выстрелов, патриоты собрали листы с петицией и
подписями, которые так же, как люди, нашли убежище сперва в рядах
национальной гвардии Сен-Клод и Сент-Антуанского предместья, а затем,
вероятнее всего, в доме Сантера.

Кто отдал приказ стрелять? Неизвестно. Это одна из тех исторических тайн,
что остаются невыясненными, невзирая на самые дотошные расследования. Ни
рыцарственный Лафайет, ни честнейший Байи не хотели крови, но все равно эта
кровь преследовала их до самой смерти.

В этот день рухнула их популярность.

Сколько жертв осталось на поле после резни? Опять же неизвестно, так как
одни занижали их число, чтобы уменьшить ответственность мэра и командующего
национальной гвардией, другие же завышали, чтобы усилить народную ярость.

Настала ночь, трупы бросили в Сену, и Сена, безмолвная сообщница, понесла
их к океану; океан поглотил их.

Тщетно Национальное собрание не только признало невинными Байи и
Лафайета, но и поздравило их, тщетно конституционалистские газеты именовали
эту акцию триумфом закона; это был позорный триумф, как позорны все подобные
же дни, когда власть убивает безвинных людей. Народ, который всему дает
истинное имя, назвал этот якобы триумф побоищем на Марсовом поле.

Глава 20

ПОСЛЕ ПОБОИЩА

Вернемся в Париж и посмотрим, что же происходило там.

Париж услыхал грохот выстрелов и содрогнулся. Париж еще точно не знал,
кто прав, а кто нет, но почувствовал, что ему нанесли рану и из этой раны
струится кровь.

Робеспьер находился все время в Якобинском клубе, словно комендант в
своей крепости, тут он был по-настоящему всемогущ. Но в тот миг в стенах
крепости народа была проломлена брешь, проломлена при уходе Барнавом,
Дюпором и Ламетом, и теперь всякий мог войти в нее.

Якобинцы выслали одного из членов клуба на разведку.

А вот их соседям фейанам не было нужды высылать разведчиков: они час за
часом, минута за минутой имели самые точные сведения. Именно они начали эту
партию и только что выиграли ее.

Посланец якобинцев возвратился минут через десять. Он встретил беглецов,
и те сообщили ему страшное известие:

- Лафайет и Байи убивают народ!

Что поделать! Не все могли слышать отчаянные крики Байи, не все могли
видеть, как Лафайет кинулся на пушки.

Посланец в свой черед бросил этот вопль ужаса собравшимся, не слишком,
правда, многочисленным: в старом монастыре находилось человек тридцать, от
силы сорок.

Они понимали, что это на них фейаны возложат ответственность за
подстрекательство. Ведь первая петиция вышла из их клуба. Правда, они
отозвали ее, но вторая явно была дочерью первой.

Якобинцы перетрусили.

И без того бледный Робеспьер, это, как его именовали, олицетворение
добродетели, воплощение философии Руссо, стал мертвенно-зеленым. Осторожный
аррасский депутат попытался улизнуть, но не сумел: его силой заставили
остаться и разделить общую участь. А участь эта ужасала его.

Якобинское общество заявило, что оно не имеет касательства к поддельным и
фальсифицированным печатным произведениям, приписываемым ему, что оно вновь
поклянется в верности Конституции и обязуется подчиняться декретам
Национального собрания.

Едва успели сделать это заявление, с улицы по старинному монастырскому
коридору донесся сильный шум.

Слышался смех, крики, возгласы, угрозы, пение. Якобинцы испуганно
слушали, надеясь, что толпа эта следует к Пале-Роялю и пройдет мимо.

Увы! Шумная толпа остановилась у низкой темной двери, выходящей на улицу
Сент-Оноре, и некоторые из якобинцев, усугубляя страх, царивший в собрании,
закричали:

- Это наемные гвардейцы, вернувшиеся с Марсова поля! Они требуют разнести
здание из пушек!

К счастью, у всех входов были предусмотрительно поставлены солдатские
караулы. Они не позволили разъяренному, опьяневшему от пролитой крови отряду
совершить новое кровопролитие. Якобинцы и зрители потихоньку выбрались из
монастыря, причем исход этот занял не слишком много времени: якобинцев, как
мы уже упоминали, было не больше сорока, а зрителей около сотни.

Г-жа Ролан, побывавшая в тот день всюду, находилась среди зрителей.

Она рассказала, как один из якобинцев при вести, что наемные гвардейцы
вот-вот ворвутся в зал, до того перепугался, что вскочил на трибуну для
женщин.

Г-жа Ролан пристыдила его за трусость, и он вернулся в зал.

Тем временем актеры и зрители потихоньку выскальзывали через приоткрытую
дверь.

Ушел и Робеспьер.

С секунду он пребывал в нерешительности. Направо повернуть или налево?
Идти к себе - значит, налево; Робеспьер, как известно, жил в Сен-Клод, но
тогда придется пройти через ряды наемной гвардии.

Поэтому он предпочел отправиться в предместье Сент-Оноре и попросить
приюта у жившего там Петиона.

Он повернул направо.

Робеспьеру очень хотелось остаться незамеченным, но как это было сделать
в его оливковом фраке, воплощении гражданской безупречности, - полосатый
фрак он надел гораздо позже - с очками, свидетельствующими, что сей
доблестный патриот до срока испортил себе зрение в ночных бодрствованиях, с
его крадущейся походкой то ли лисицы, то ли хорька?

Не успел он пройти по улице и двух десятков шагов, как прохожие заметили
его и стали показывать друг другу:

- Робеспьер!.. Ты видел Робеспьера!.. Вон Робеспьер!..

Женщины останавливались, молитвенно складывая руки: женщины очень любили
Робеспьера, который во всех выступлениях старался выказать чувствительность
своего сердца.

- Как! Неужели это сам господин де Робеспьер?

- Он самый!

- Где он?

- Вон. Видишь этого худого человека в напудренном парике, что из
скромности пытается проскользнуть незамеченным?

Робеспьер старался проскользнуть незамеченным вовсе не из скромности, а
от страха, но кому бы пришло в голову сказать, что добродетельный,
неподкупный Робеспьер, народный трибун, струсил?

Какой-то человек чуть ли не в лицо ему заглянул, чтобы убедиться, вправду
ли это Робеспьер.

Не зная, с какой целью этот человек приглядывается к нему, Робеспьер еще