им: "Один из вас двоих сложит голову на эшафоте - Марк с испуга схватил-
ся бы своими нервными руками за шею. Он был так уверен в Симоне и так не
уверен в себе! Что сделал Симон? Что сделали с ним? Кто сделал? Все!
Весь этот ужасный послевоенный мир. И мы первые...
террасе кафе и усмехнулся, заметив Марка. А Марк пробрался к нему между
столиками и, не садясь, сказал сдавленным голосом:
ринулся на Верона, схватил его за толстую шею и прижал к стенке, крича:
своими здоровенными кулаками в грудь, потом швырнул на стол, и Марк
уселся на блюдца и пивные кружки. Посетители шумно запротестовали, и
непрошеный гость был сейчас же удален. С тротуара, где уже стал соби-
раться народ, Марк снова увидел Верона. У того глаза вылезали на лоб, он
потрясал кулаком и кричал Марку:
лицию...
Он пристально посмотрел на Верона через головы тех, что стояли между ни-
ми, и сказал:
А тот ждал его, скрестив руки на груди. Но тут в дело вмешалась женская
рука. Проститутка, которая знала Марка, оттащила его.
чать! Тебя изуродуют!
ничего из того, что она говорила. Лишь позднее, пройдя две улицы, он
вспомнил эти усталые, припухшие веки и кроваво-красную краску на тонких
губах, которые на прощанье братски улыбнулись ему. Он подумал:
бы спасен".
гедии Бушара затмила ее образ и ее имя. Он все продолжал повторять: "Си-
мон... Симон..." А насмешка Верона поднимала в нем неистовую злобу. Он
говорил себе:
Он привил ему жажду золота и женщин. Так библейским лисицам привязывали
пылающие факелы к хвостам... Потом он бросил его, обезумевшего от муче-
ний, отпустил на все четыре стороны - в поля, поджигать хлеб. А теперь
ему, прохвосту, нет дела ни до казни, ни до пожара - он потирает ру-
ки..."
тил, что на него смотрят, сделал над собой огромное усилие, вонзил ногти
в ладони и, сразу обретя хладнокровие, стал обдумывать план действий.
щей... Всех товарищей! А где они? И остались ли они товарищами?..
Жан-Казимир служил в Праге, он был вторым секретарем посольства. Адольф
Шевалье, личный секретарь одного министра, вечно в разъездах и на банке-
тах. Очень им нужен Бушар! Но надо их заставить. Где их найти? О Жан-Ка-
зимире и думать было нечего! Марк нацарапал ему в почтовой конторе бесс-
вязную и дерзкую открытку, которая могла лишь оскорбить. Когда он опус-
тил ее в ящик, ему захотелось вынуть ее. Поздно!.. Поздно или не поздно,
на Жан-Казимира рассчитывать нельзя... Этот не потратит вечера, чтобы
спасти утопающего. Марк стал охотиться за Шевалье. Правда, он не прояв-
лял особой симпатии к Бушару, но всегда признавал, по крайней мере в
принципе, чувство товарищества. Быть может, это чувство подскажет ему,
что лучше затушить скандальное дело? Кроме того, через жен министров он
может проникнуть всюду... Марк побежал в министерство на улице Гренель.
Там его толкнули, как бильярдный шар, и он покатился на проезд Булонско-
го леса, к Шевалье, в его роскошную квартиру. Но не застал дома. Тогда
он кинулся во Дворец правосудия и там нашел наконец Шевалье. Тот сидел
на важном совещании, окруженный разглагольствующими тогами. Репортеры в
надежде поживиться слушали их, вытянув свои головы, как у ржавых селе-
док. Шевалье, не прерывая речи, сделал Марку покровительственный знак
рукой, а потом, закончив тираду, увел его; широко шагая, слушая одним
ухом, со страшно деловым видом он спросил:
ждал. Шевалье не спешил возвращаться. Марк ждал. Шевалье пенял, что эта
скотина будет ждать до вечера. Он вернулся, но как только Марк снова об-
ратился к нему с просьбой, остановил его, сделав широкий патетический
жест и как бы говоря: "Вот несчастье!" Но этот жест вполне мог означать
и другое: "До чего ты мне надоел!"
слово принадлежит закону...
лево и пробормотал:
как-нибудь на днях позавтракаем вместе... Прощай, дорогой!
верным своей природе. Собака - всегда собака. Кошка - кошка. Волк -
волк. Я - волк. Что же я делаю здесь?..
когда на душе у него была такая тяжесть. Несмотря на усталость, он искал
предлога, чтобы оттянуть момент возвращения в свою комнату. Он ухватился
за мысль о Рюш. Марк давно уже перестал с ней встречаться. Между ними
был лед. Любопытно, что охлаждение началось сразу после той ночи, когда
Рюш поддержала его и когда они, взявшись за руки, лежали каждый в своей
постели. Они избегали друг друга. При случайных встречах Рюш делала вид,
что не замечает его, или же у нее появлялась враждебная улыбка. Марк ни-
чего не понимал, но не старался выяснить, в чем дело.
жить на сердце (хотя бы и враждебное) то, что его угнетало. Женщина -
всегда женщина: мать, сестра. Как бы ни была холодна ее голова, но серд-
це у нее теплое, и оно трепещет всеми страстями мужчины, оно сочувству-
ет; к нему всегда можно приникнуть головой, когда бывает тяжело ее но-
сить. Женщина - это гнездо.
нувшись, в глубине, в нише, ее короткая юбчонка задралась, ноги, длин-
ные, как у борзой, были обнажены; одна нога свешивалась на ступеньку
алькова. Генриетта не сделала ни малейшего движения, чтобы ее прикрыть.
Марк медленно приближался, она смотрела на него безразличным взглядом. И
прежде чем его расширившиеся зрачки успели освоиться с темнотой, он уло-
вил своеобразный запах и услышал потрескивание: Генриетта собиралась ку-
рить опиум. Он не стал тратить время на споры по этому поводу. Ему надо
было прежде всего выложить то, что у него было на душе. Он все говорил,
говорил, хотя она не расспрашивала. Он рассказал о Бушаре, о Вероне, о
Шевалье, о пережитых за день тревогах, о своем возмущении, о своем горе,
о своем ужасе. Он ждал от нее не совета (впрочем, кто знает? Как дочь
прокурора, она, пожалуй, лучше других понимала, чем все может кон-
читься), но хотя бы простого слова, крика жалости, даже еще меньше - ее
руки, которая в темноте нашла бы его руку и пожала, как бы говоря: "До-
рогой ты мой!.."
Он тоже ждал. Ничего не вышло. Теперь он ее видел ясно: она лежала на
спине, вытянувшись во весь рост, голова у нее была ниже живота, одна ру-
ка и нога свесились. Она лежала неподвижная, бесстыдная, безразличная,
уставив на него холодный взгляд. И в этом взгляде он прочел то, что
всегда подозревал, но чему всегда отказывался верить, в особенности пе-
ред лицом такой трагической развязки: чисто женскую антипатию к Бушару,
безмолвную, глубокую, неумолимую, не знающую снисхождения. Она всегда
его ненавидела.
тые красной чертой, холодно приоткрылись и предложили ему:
услышал, как заскрипел паркет под босыми ногами и в дверях дважды щелк-
нул ключ.
кого из троих больше ненавидит: Верона, Шевалье или Рюш... Лишь позднее,
совсем поздно ночью, он увидел лицо Рюш, которое все время силился
вспомнить, чтобы еще острей его возненавидеть. Оно показалось Марку из-
мученным. Когда он был у нее, он видел только ее жесткий взгляд, ее ко-
лючую ненависть... Теперь он увидел ее лицо. Она тоже была несчастна...
Тем хуже! Тем хуже!
его ни на минуту. Он заставлял себя работать - ничего не поделаешь, на-
до! И он работал, но машинально. Он переоценивал ценности, и это всецело
поглощало его, как навязчивая идея. Он ничего не мог предпринять.
Единственным облегчением было бы написать матери. Но что могла она ему
посоветовать? Они привыкли делиться друг с другом своими горестями. На
этот счет у них был молчаливый уговор. Марк почувствовал прилив гордости
и благодарности, когда Аннета первая написала ему о том, во что мать
Акунин Борис
Эриксон Стивен
Трубников Александр
Мацумото Сэйте
Шилова Юлия
Прозоров Александр