Чтение 200–й страницы книги ~Графиня Де Шарни~

глубже надвинул шляпу.

А тот убедился, что перед ним действительно вождь якобинцев.

- Да здравствует Робеспьер! - завопил он.

Робеспьер предпочел бы встретиться с врагом, нежели с таким другом.

- Робеспьер! - закричал еще один фанатик. - Да здравствует Робеспьер!

Если уж нам так нужен король, пусть он станет им.

О бессмертный Шекспир! Цезарь мертв, его убийца "пусть станет Цезарем"!

Если кто-то когда и проклинал свою популярность, то это был Робеспьер.

Вокруг него собралась большая группа, его уже хотели с триумфом понести
на руках.

Он бросил испуганный взгляд направо, налево, ища открытую дверь,
какой-нибудь темный переулок, чтобы убежать, скрыться.

И тут он почувствовал, как его взяли за руку и потащили в сторону, и
чей-то дружеский голос тихо произнес:

- Идемте!

Робеспьер подчинился, позволил увести себя; за ним закрылась дверь, и он
увидел, что находится в мастерской столяра.

Столяру было от сорока двух до сорока пяти лет. Рядом с ним стояла жена,
а в задней комнате две дочери, одна пятнадцатилетняя, другая
восемнадцатилетняя, накрывали стол для ужина.

Робеспьер был страшно бледен; казалось, он вот-вот лишится чувств.

- Леонора, стакан воды! - велел столяр.

Леонора, старшая дочка, дрожащей рукой поднесла Робеспьеру стакан.

Вполне возможно, что губы сурового трибуна коснулись руки м-ль Дюпле.

Дело в том, что Робеспьер оказался в доме столяра Дюпле.

Покуда г-жа Ролан, понимающая, какая опасность грозит главе якобинцев,
ждет его в Сен-Клод, чтобы предложить убежище у себя, оставим Робеспьера,
который пребывает в полной безопасности у семейства Дюпле, ставшего
вскорости его семейством, и вернемся в Тюильри.

И на этот раз королева ждала, но поскольку ждала она не Барнава, то
находилась не в комнатах г-жи Кампан, а в своих покоях, и не стоя, держась
за ручку двери, а сидя в кресле и подперев подбородок рукой.

Она ждала Вебера, которого послала на Марсово поле и который все видел с
холма Шайо.

Чтобы отдать справедливость Марии Антуанетте, чтобы сделать понятнее
ненависть, которую, как утверждали, она питала к французам и за которую ее
так упрекали, мы, рассказав, что она вынесла при возвращении из Варенна,
расскажем, что она вынесла после возвращения.

Историк может быть пристрастным, мы же являемся всего лишь романистом, и
пристрастность для нас недопустима.

После ареста короля и королевы весь народ жил одной только мыслью:
однажды сбежав, они способны сбежать снова и на сей раз вполне могут
оказаться за границей.

Королева же вообще в глазах народа выглядела колдуньей, способной,
подобно Медее, улететь из окна на колеснице, влекомой парой драконов.

Подобные подозрения живы были не только среди народа, к ним склонялись
даже офицеры, приставленные охранять Марию Антуанетту.

Г-н де Гувьон, который упустил ее, когда она бежала в Варенн, и любовница
которого, служительница гардеробной, донесла про поездку к Байи, заявил, что
снимает с себя всякую ответственность, если к королеве будет иметь право
входить какая-либо другая женщина, кроме г-жи де Рошрель; так звали, как
помнит читатель, эту даму из гардеробной.

Перед лестницей, ведущей в покои королевы, он велел повесить портрет г-жи
де Рошрель, чтобы часовой мог свериться по нему, та или не та женщина
направляется наверх, и не пропускал никого другого.

Королеве сообщили об этом, она тотчас отправилась с жалобой к королю.

Людовик XVI не поверил услышанному и спустился вниз, чтобы убедиться,
правда ли это. Оказалось, правда.

Король пригласил г-на де Лафайета и потребовал убрать портрет.

Портрет убрали, и камеристки королевы вновь получили возможность
прислуживать ей.

Но взамен этого унижения было придумано другое, не менее уязвляющее
королеву: офицеры батальона, который нес караул в салоне, смежном со
спальней королевы и именовавшемся большим кабинетом, получили приказ все
время держать открытой дверь в спальню, чтобы постоянно иметь королевское
семейство под присмотром.

Как-то король случайно закрыл дверь.

Дежурный офицер тотчас же открыл ее.

Король вновь закрыл ее.

Офицер же, снова открыв ее, объявил:

- Государь, дверь закрывать бесполезно: сколько раз вы ее закроете,
столько раз я ее открою. Таков приказ.

Дверь осталась открытой.

Офицеры позволили закрывать двери, только когда королева одевается или
раздевается.

Чуть только королева оделась или легла в постель, дверь распахивалась.

Это было невыносимо.

Королеве пришло в голову поставить кровать горничной рядом со своей,
чтобы та находилась между нею и дверями.

Полог кровати горничной являл собой заслон, за которым королева могла
одеваться и раздеваться.

Однажды ночью дежурный офицер, видя, что горничная спит, а королева
бодрствует, воспользовался этим и подошел к королевской постели.

Королева взглянула на него так, как могла взглянуть лишь дочь Марии
Терезии, когда видела, что кто-то недостаточно почтителен с нею, но отважный
офицер, которому и в голову не приходило, что он проявляет непочтение к
королеве, ничуть не испугался, а, напротив, посмотрел на нее с жалостью,
которую королева сумела почувствовать.

- Государыня, - обратился он к ней, - раз уж мы с вами сейчас одни, я дам
вам несколько советов.

И тут же, не интересуясь, желает ли королева слушать его, он объяснил ей,
что бы сделал, будь он на ее месте.

Королева, которая с гневом смотрела на него, когда он подходил, услышав
его вполне добродушный тон, позволила ему говорить, а потом уже слушала с
глубокой печалью.

Но тут проснулась горничная и, увидев у постели королевы мужчину,
вскрикнула и хотела позвать на помощь.

Королева остановила ее:

- Нет, Кампан, позвольте мне послушать, что говорит этот господин...

Он хороший француз, и, хотя заблуждается, как многие другие, относительно
наших намерений, его слова свидетельствуют о неподдельной преданности
королю.

И офицер высказал королеве все, что собирался сказать.

До отъезда в Варенн у Марии-Антуанетты не было ни одного седого волоса.

В ночь, последовавшую за описанной нами сценой между ею и Шарни, она
почти вся поседела.

Заметив эту печальную метаморфозу, королева горько улыбнулась, отрезала
прядь волос и послала ее в Лондон принцессе де Ламбаль, сопроводив такой
запиской:

"Поседели от горя!"

Мы явились свидетелями того, с каким нетерпением она ожидала Барнава; мы
знаем, какие он питал надежды, однако ему стойло большого труда заставить
королеву разделить его надежды.

Мария-Антуанетта боялась сцен насилия; до сих пор все они оборачивались
против нее; свидетельство тому - 14 июля, 5 - 6 октября, арест в Варение.

До Тюильрийского дворца донесся роковой залп на Марсовом поле; сердце
королевы отчаянно забилось. Путешествие в Варенн в конце концов оказалось
для нее весьма поучительным. До сих пор Революция не выходила, по ее мнению,
за рамки системы г-на Питта, за пределы интриги герцога Орлеанского; ей
казалось, что Париж попал в руки каких-то негодяев; в разговоре с королем
она говорила: "Наша славная провинция!"

И вот она увидела провинцию: провинция была настроена еще более
революционно, чем Париж!

Национальное собрание устарело, оно было слишком болтливым и дряхлым и не
могло взять на себя смелость исполнить обязательства, принятые Барнавом от
имени Собрания; кроме того, не доживало ли Учредительное собрание последние
дни? Поцелуй умирающего пугал королеву!

Как мы уже сказали, королева беспокойно ожидала возвращения Вебера.

Дверь отворилась; она бросила в ту сторону торопливый взгляд, но вместо
добродушной расплывшейся физиономии своего молочного брата увидела строгое и
холодное лицо доктора Жильбера.

Королева не любила этого роялиста, до такой степени горячо
проповедовавшего конституционные теории, что она считала его республиканцем;
однако она испытывала к нему некоторое уважение; она не стала бы посылать за
ним в трудную минуту, но когда он оказывался рядом, она подпадала под его
влияние.

При виде доктора она вздрогнула.

Она не видела его с того самого вечера, как вернулась из Варенна.

- Это вы, доктор? - прошептала она. Жильбер поклонился.

- Да, ваше величество, - молвил он, - это я... Я знаю, что вы ждали
Вебера; однако новости, которые вы ожидаете услышать от него, могу вам
сообщить я и с еще большими подробностями. Вебер наблюдал за всем со стороны
Сены, откуда не было видно бойни; я же, напротив, находился в самой гуще.

- Что же там произошло, сударь? - спросила королева.

- Большая беда, ваше величество: партия двора одержала победу!

- И вы называете это несчастьем, господин Жильбер?

- Да, потому что победа была одержана страшными средствами, раздражающими
победителя, а иногда и склоняющими его на сторону побежденного!

- Да что же все-таки произошло?

- Лафайет и Байи стреляли в народ; таким образом, и тот и другой не могут