Чтение 200–й страницы книги ~Тысяча и одна ночь~

му он принадлежит и где мы находимся на обширной земле Аллаха. Мы узна-
ем, через какие мы прошли страны, пересекая эту гору: ведь если бы мы
шли вокруг ее подножия, мы бы не достигли этого города в целый год. Хва-
ла же Аллаху за благополучие". - "О брат мой, - сказал аль-Асад, - никто
не спустится и не войдет в этот город, кроме меня. Я выкуп за тебя, и,
если ты меня оставишь и сейчас спустишься и скроешься от меня, я буду
делать тысячу предположений и меня затопят мысли о тебе. Я не могу вы-
нести, чтобы ты от меня удалился". И аль Амджад сказал ему: "Иди и не
задерживайся!"

И аль-Асад спустился с горы, взяв с собой денег, и оставил брата ожи-
дать его. И он пошел и шел под горой, не переставая, пока не вошел в го-
род и не прошел по его переулкам. И по дороге его встретил один человек
- глубокий старец, далеко зашедший в годах, и борода спускалась ему на
грудь и была разделена на две части, а в руках у старика был посох, и
одет был старик в роскошную одежду, а на голове у него был большой крас-
ный тюрбан. И, увидев этого старика, аль-Асад подивился его одеянию и
облику и, подойдя к нему, приветствовал его и спросил: "Где дорога на
рынок, о господин мой?" - и когда старик услыхал его слова, он улыбнулся
ему в лицо и сказал:

"О дитя мое, ты как будто чужеземец?" - "Да, я чужеземец", - ответил
ему аль-Асад..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести двадцать седьмая ночь

Когда же настала двести двадцать седьмая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что старик, встретивший аль-Асада, улыбнулся
ему в лицо и сказал: "О дитя мое, ты как будто чужеземец?" - и аль-Асад
отвечал ему "Да, я чужеземец". - "О дитя мое, - сказал старик, - ты воз-
веселил наши земли и заставил тосковать земли твоих родных. Чего же ты
хочешь на рынке?" - "О дядюшка, - ответил аль-Асад, - у меня есть брат,
которого я оставил на горе. Мы идем из далеких стран, и путешествию на-
шему уже три месяца, и когда мы подошли к этому городу, я оставил моего
старшего брага на горе и пришел сюда купить еды и еще кое-чего и вер-
нуться к брату, чтобы мы могли этим питаться".

И старик сказал ему: "О дитя мое, радуйся полному благополучию и уз-
най, что я устроил пир и у меня много гостей и я собрал для пира самые
лучшие и прекрасные кушанья, которых желают души. Не хочешь ли ты отпра-
виться со мною в мое жилище? Я дам тебе то, что ты хочешь, и не возьму
от тебя ничего и никакой платы и расскажу тебе о положении в этом горо-
де. Хвала Аллаху, о дитя мое, что я нашел тебя и никто тебя не нашел,
кроме меня". - "Совершай то, чего ты достоин, и поспеши, так как мой
брат меня ожидает и его ум целиком со мной", - ответил аль-Асад.

И старик взял его за руку и повернул с ним в узкий переулок. И он
стал улыбаться в лицо аль-Асаду и говорил ему: "Слава Аллаху, который
спас тебя от жителей этого города!" - и до тех пор шел с ним, пока не
вошел в просторный дом, где был зал.

И вдруг посреди нею оказалось сорок стариков, далеко зашедших в го-
дах, которые сидели все вместе, усевшись кружком, и посреди горел огонь,
и старики сидели вокруг огня и поклонялись ему, прославляя его.

И когда аль Асад увидел это, он оторопел и волосы на его теле подня-
лись, и не знал он, каково их дело, а старик закричал этим людям: "О
старцы огня, сколь благословен Этот день!" Потом он крикнул: "Эй, Гад-
бан!" - и к нему вышел черный раб высокого роста, ужасный видом, с хму-
рым лицом и плоским носом. И старик сделал рабу знак, и тот повернул
аль-Асада к себе спиною и крепко связал его, а после этого старик сказал
рабу: "Спустись с ним в ту комнату, которая под землею, и оставь его
там, и скажи такой-то невольнице, чтобы она его мучила и ночью и днем".

И раб взял аль-Асада и, отведя его в ту комнату, отдал его невольни-
це, и та стала его мучить и давала ему есть одну лепешку рано утром и
одну лепешку вечером, а пить - кувшин соленой воды в обед и такой же ве-
чером. А старики сказали друг другу: "Когда придет время праздника огня,
мы зарежем его на горе и принесем его в жертву огню".

Однажды невольница спустилась к нему и стала его больно бить, пока
кровь не потекла из его боков и он не потерял сознанье, а потом она пос-
тавила у него в головах лепешку и кувшин соленой воды и ушла и оставила
его. И аль Асад очнулся в полночь и нашел себя связанным и побитым, и
побои причиняли ему боль. И он горько заплакал и вспомнил свое прежнее
величие, и счастье, и власть, и господство, и разлуку с отцом и со своей
былой властью..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести двадцать восьмая ночь

Когда же настала двести двадцать восьмая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что аль-Асад увидел себя связанным и побитым, и
причиняли ему боль. И он вспомнил свое прежнее величие, и счастье, и
славу, и господство и заплакал и произнес, испуская вздохи, такие стихи:

"Постой у следов жилья и там расспроси о нас -

Не думай, что мы в жилье, как прежде, находимся

Теперь разлучитель рок заставил расстаться нас,

И души завистников о нас не злорадствуют.

Теперь меня мучает бичами презренная,

Что сердце свое ко мне враждою наполнила.

Но, может быть, нас Аллах с тобою сведет опять

И карой примерною врагов оттолкнет от нас".

И, окончив свои стихи, аль-Асад протянул руку и нашел у себя в голо-
вах лепешку и кувшин соленой воды. Он поел немного, чтобы заполнить пус-
тоту и удержать в себе дух, и выпил немного воды и до самого утра
бодрствовал из-за множества клопов и вшей.

А когда наступило утро, невольница спустилась к нему и переменила на
нем одежду, которая была залита кровью и прилипла к его коже, так что
кожа его слезла вместе с рубахой. И аль-Асад закричал и заохал и воск-
ликнул: "О владыка, если это угодно тебе, то прибавь мне еще! О господи,
ты не пренебрежешь тем, кто жесток со мной, - возьми же с него за меня
должное". И затем он испустил вздохи и произнес такие стихи:

"К твоему суду терпелив я буду, о бог и рок,

Буду стоек я, коль угодно это, господь, тебе.

Я вытерплю, владыка мой, что суждено,

Я вытерплю, хоть ввергнут буду в огонь гада,

И враждебны были жестокие и злы ко мне,

Но, быть может, я получу взамен блага многие.

Не можешь ты, о владыка мой, пренебречь дурным,

У тебя ищу я прибежища, о господь судьбы!"

И слова другого:

"К делам ты всем повернись спиной,

И дела свои ты вручи судьбе.

Как много дел, гневящих нас,

Приятны нам впоследствии.

Часто тесное расширяется,

А просторный мир утесняется.

Что хочет, то и творит Аллах,

Не будь же ты ослушником.

Будь благу рад ты скорому -

Забудешь все минувшее".

А когда он окончил свои стихи, невольница стала бить его, пока он не
потерял сознания, и бросила ему лепешку и оставила кувшин соленой воды и
ушла от него. И остался он одиноким, покинутым и печальным, и кровь тек-
ла из его боков, и он был заковал в железо и далек от любимых.

И, заплакав, он вспомнил своего брата и прежнее величие..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести двадцать девятая ночь

Когда же настала двести двадцать девятая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что альАсад вспомнил своего брата и прежнее
свое обличие и принялся стонать и жаловаться, и охать и плакать, и, про-
ливая слезы, произнес такие стихи:

"Дай срок, судьба! Надолго ль зла и враждебна ты

И доколе близких приводишь ты и уводишь вновь?

Не пришла ль пора тебе сжалиться над разлученным

И смягчиться, рок, хоть душа, как камень, крепка твоя?

Огорчила ты мной любимого, тем обрадовав

Всех врагов моих, когда беды мне причинила ты,

И душа врагов исцелилась, как увидели,

Что в чужой стране я охвачен страстью, один совсем.

И мало им постигших меня горестей,

Отдаления от возлюбленных и очей больных,

Сверх того постигла тюрьма меня, где так тесно мне,

Где нет друга мне, кроме тех, кто в руки впивается,