бы плести грязные байки о каменоломнях, хулить Свободный Дархай. Ты
сообщил бы, что на нашем участке границы стража не бдительна...
потерял свой шанс и лишь теперь понял это, но слишком поздно.
Низкорослый, жалкий, в заляпанной липкой глиной куртке явно с чужого
плеча, он взвизгнул и попытался сопротивляться. Цепляясь за спинки
бамбуковых табуретов, он зависал на руках мальчишек, но те были
достаточно хорошо подготовлены. Вопящего и плюющегося живого мертвеца
рывком оторвали от земли, крепким тычком поддых заставили умолкнуть и
выволокли прочь.
визг. Глухой удар, мягкий, словно бы с сочным причмокиванием. Короткий
хрип.
в пищу шакалам, головой на восток, куда так стремился уйти, да так и не
ушел негодяй.
нею, смерть давно уже жила с ним рядом, хлебала из одного котелка, и
бояться ее было бы глупо. Как, впрочем, и особо радоваться уходу в
Темные Ущелья кого-то из живых, даже если ушедший недостоин был объедать
оставшихся. В конце концов, человек рожден жить, так сказано Любимым и
Родным... но, как бы там ни было, вовсе не исполнители справедливого
приговора, а лишь сам наказанный, и никто, кроме него, виновен в том,
что лежит сейчас на Лужайке Справедливости и не увидит больше рассвета.
Как всегда, тверды и спокойны были единственные в мире глаза, и так же
тверд был ответный взгляд Ту Самая.
прожил уже без месяца полные двадцать лет: восемь - дома, беззаботным
юнцом, и одиннадцать - в джунглях, мужчиной. Детство... оно почти
забыто: помнятся разве что сухие руки деда, накладывающие стрелу без
наконечника на тетиву первого, совсем еще игрушечного лука; помнится
еще, совсем смутно, ласковый взгляд женщины (мать?!)... вот и все, что
хранит память о тех невероятно давних днях.
смутных грез детства, вообще мало мужчин, и все они седобровы и
редкобороды, подобно деду. Старики не отвечали прямо на расспросы
ребятни; они чинно посиживали у вечерних костерков, покуривали длинные
пахучие трубки и рассказывали бесконечные сказки о славных воинах, о
добрых воинах, ушедших по зову благородных ван-туанов, под стяги
Огненного Принца, и о богатых дарах, что принесут они, вернувшись,
заждавшимся семьям...
периметру стреляющими на шорох патрулями. И был густой дым, цепко
удерживающий рвущийся в спасительное ночное небо вой заживо сгоравшей в
хлеву родни. И еще был он - первый в жизни наяву увиденный полосатый, -
громадный, потный, с полуседыми усами. Он убил деда походя, даже не
глядя, куда опускает тесак, а затем пнул Ту Самая, сбив с ног, и навис
над ним, упавшим. И было это в последний вечер детства, в тот вечер,
когда на деревню, пройдя перевал, вышла рота карателей.
лицами жителей долины, они оставили троих своих в волчьих ямах, а еще
двоих - на хитро упрятанных в траве колышках, и поэтому они были злы,
заранее решив не давать пощады никому.
уткнувшись головой в кадку с квашеными стеблями ла, лежал, и скулил, и
звал отца, но отец все не шел и не шел, и дед тоже молча лежал рядом,
разрубленный почти до пояса, а вокруг, за бамбуковыми стенами, визжали
женщины, тонкими голосами зовя кого-то на помощь, и им, распластанным на
траве, никто не спешил помочь. Но этому, усатому, нравилось, очевидно,
другое, постыдное; он довольно фыркнул, уставившись на сжавшегося в
комок мальчишку, и, неуловимым движением мохнатых рук распустив кушак,
рванул добычу к себе, раздирая ветхую домотканую одежонку. И была дикая
боль ниже спины, словно тлеющий сук воткнули в незащищенную плоть...
которые живут в долине. Тем паче что любой мальчишка с гор знает:
позволивший надругаться над собой и не отомстивший может распрощаться с
мечтой стать когда-нибудь дружинником благородного ван-туана. И жену ему
тоже очень нелегко будет подыскать...
всхлеб голодного металла, кусающего человечину. Усатый выпучил глаза,
сел, опрокинув кадку, и тихонько завыл.
рядовым борцом, затем - порученцем самого Тигра-с-Горы, легендарного
Нола! И было первое оружие: тот самый детский лук и нож, тоже тот самый.
Потом - винтовка, старенькая, но настоящая, взятая в открытом бою,
освященная вкусом печени первого поверженного врага, прожаренной
слабо-слабо, как и велит обычай гор. Потом - автомат...
отрогами гром, рубя небо фиолетовыми молниями, предвещавшими необычное,
и люди Тигра-с-Горы подобрали в зарослях изможденного каторжника,
спасенного бурей от погони, но почти умершего уже от укуса пятнистой
яррг'гхи. Знахари не захотели отпустить несчастного в Темные Ущелья, они
били в бубны и плясали у костра, и он, открыв глаза, еле слышно попросил
пить... а вскоре, меньше чем через двенадцать лун, все уже знали, что
это - Вождь. И сам Сарджо, ужас гор, неуловимый Нол, изведав силу идей
квэхва, был первым, кто назвал чужака Любимым и Родным; и другие вожаки,
поразмыслив, пришли под знамя с птицей токон и принесли с собою во
искупление былых заблуждений головы своих ван-туанов!..
обрели наконец цель и слились в могучую Армию Справедливости. Она не
отсиживалась больше в ущельях, нет, она наступала, оставляя за собою на
радость лесному зверью опаленные пятна застав и трупы в полосатых
комбинезонах...
были сначала далеко, потом ближе, потом - совсем близко.
борец, суровый шестнадцатилетний мужчина, шел во главе колонны
победителей по дымным, покорно ложащимся под ноги проспектам Пао-Туна.
Мечта стала явью, сны воплотились в быль - и вспарывала легкий
клочковатый туман распростертыми крыльями острогрудая птица токон, не
умеющая жить в неволе, символ свершившейся победы, священный знак
Свободного Дархая. И сам Любимый и Родной, единственный в мире,
достойный принять из рук Ту Самая простреленный стяг ударного дао,
близоруко щурясь, взял древко у знаменосца.
храбрость", лучший выпускник Высшей Школы Командиров, охраняет Оранжевую
линию, и это честь, которую оказали бы не каждому. Потому что война не
умерла, она лишь затаилась на время, залегла, заснула, подобно
зарывшейся под корягу змее. И он, командир, знает то, о чем не стоит
пока что думать подчиненным: жизнь подходит к пределу, она на исходе.
Стычки, частые, жестокие, пусть даже кровавые, - это пустяки, это не так
страшно, на то и граница... Но воздух сгущается день ото дня, и в
листве, по ту сторону Оранжевой линии, уже с полмесяца посверкивают
прицелы снайперских винтовок; раньше полосатые не позволяли себе
высаживать снайперов в открытую, а теперь обнаглели, словно
примериваются. Впрочем, пусть даже и так, что с того? Миру все равно не
быть прочным. Там, за Оранжевой линией, еще ходят по земле нелюди в
полосатых комбинезонах.
Хото-Арджанга неисповедима, и, быть может, им суждено отслужить свой
срок и вернуться домой. Если же придет время, они сами все поймут. Знать
же заранее - печальная привилегия тех, кто умудрен годами...
Брат кайченг!
узкогрудый, не нюхавший крови. Тихий, безобидный...
Справедливости, выводя неуклюжие закорючки, совсем не похожие пока еще
на изящные узоры, начертанные на аспидно-черной доске, составляя слоги и