стоящая, конечно), громадные ботинки-носороги. Только серьги в нос не
хватает, а так полный набор. Вот это, они считают, куафер. Ну и,
разумеется, приключения - по нахальству, по несоответствию уставам и
"Правилам", просто какие-то подлые приключения, просто руки разводишь,
просто черт знает что! Конечно, и мы любили одеваться красиво, и шалили,
бывало, и свой особый кодекс чести имели (о кодексе как-нибудь потом,
может, даже еще и не раз будет о кодексе - эта тема, предположим, и не
важная для рассказа, но... поговорим мы еще о кодексе), только все это -
второе, это так. Мы были другое, всем почему-то не хочется вспоминать об
этом другом. Главное (пусть себе высоко звучит) - мы спасали людей, и
только там все наши мысли были, только ради этого мы надрывались, умирали
порой, работали до потери сознания, поступались всем - жалостью, любовью,
здоровьем, жизнью... Всем. То есть мы, конечно, обо всяком таком не думали
днем и ночью, но... как бы это сказать... имели в виду.
что не получится говорить все, никогда не получается говорить все, каждый
раз ловишь себя на маленькой лжи, маленьком умолчании, намеренно неточной
интонации даже при совсем уже окончательной искренности. Главное -
попытаться ничего не скрывать. Надо сначала, со старта.
(сейчас их сносят зачем-то) и откуда до атмопорта ходьбы минут десять
(пару раз свернуть налево - и там), я поджидал Элерию - приятеля своего и
соседа. Конечно, тоже куафера. Он появился шумный, нарядный, радостный.
Хлопнули друг друга по животам, в унисон хохотнули. Элерия на полную
мощность включил звук своего меморандо, запакованного в рифленую кожу
"кровава" и притороченного к ремню из "дикого атласа", очень модной тогда
имитации под кожу вик-эндрюзянского сабленога; и грянул, словно из его
живота, голос знаменитого в те времена диктора в честь уходящих в битву за
человечество, то есть именно нас. Панегирик посвящен был прошлому старту,
на Пятый Пробор, я о нем уже говорил, всем нашим он тогда очень
понравился, и решено было запускать его вроде гимна, перед каждым
последующим пробором. Мы не знали тогда, что не так уж много нам этих
проборов осталось. Что некоторым и вообще ни одного не осталось.
они спустятся в очередной ад, где за каждым камнем, каждым кустом, каждой,
с виду такой невинной, травинкой поджидает их колющая, ломающая кости,
грызущая, брызжущая ядами смерть - и ад расступится перед ними.
Инфарктогенные чудовища станут лизать им ноги, кондоры величиной с дом
станут носить им на завтрак яйца, а ипритовый паук смирит свой нрав,
примет позу "пьета" и помчит их туда, куда они пожелают. Через несколько
лет по их следам придут первые миллионы поселенцев, чтобы начать
свободную, спокойную, не стесненную квадратными метрами жизнь. И на Земле
станет еще просторнее".
под стать сегодняшним стеклам о куаферах, только сегодня другие акценты,
но нам нравилось, потому что говорили о нас.
прохожих, Элерия заухмылялся, приосанился, спросил: "Что новенького?" И,
не дождавшись ответа, со смаком принялся посвящать меня в свои не
слишком-то вероятные новости. Длинный, нескладный и пегоусый, он имел
заговорщицкие глаза и тем покорял. Мы с ним не только соседи, мы с ним,
можно сказать, друзья были, а это немало, я такими словами не бросаюсь
обычно. Мы шли в ногу, чуть покачивая в такт шагам одинаковыми чемоданами,
и весь мир принадлежал нам.
своих неполных ста восьмидесяти сантиметрах посмотреть на нас сверху вниз,
да так добродушно, что захотелось расхохотаться от радости и спросить:
дел.
не куаферской - замедленный, чересчур добрый, - однако нареканий от Федера
пока ни одного не имел. Подозревали даже, что он засланный журналист,
пишущий о нас книгу с разоблачениями. Но все равно - это был Кхолле Кхокк,
и конечно, никакого вреда он нам принести не мог. Я расхохотался и сказал:
зданиями средней администрации, блоком подсобных служб и длинной унылой
чередой кубических складских помещений, стыдливо прикрывающих свое
уродство рифленым забором отчаянно-желтого цвета. Уже набралось много
ребят, уже из ближайшего ангара высовывала свой надраенный нос "Биохимия",
собственность куаферской службы. Меморандо Элерии орал не переставая, и,
пока мы здоровались, пока внедрялись в общий, голодный, бессмысленно
радостный треп, он то выключал панегирик, то включал, то перецеливал
рекордер назад, к началу, и похоже было, что ему самому порядком
поднадоела эта музыка. Но традиция есть традиция, особенно если она только
что родилась.
обычные парни, но мы помним, что только благодаря им..."
восхитительно в меру горбатый Федер, и на Земле наплечников не снимающий,
пятидесятилетний красавчик Федер, которому двадцатилетние давали двадцать
пять, тридцатипятилетние - сорок, и только сорокапятилетние могли
заподозрить его настоящий возраст. Но такие среди куаферов - редкость.
толстячком из вспомогательной администрации, вернее, слушал, потому что
говорил один толстячок - с воинственным видом жестикулировал и, судя по
всему, что-то крайне категорически воспрещал. Федер смотрел на него
изучающе и приязненно, изредка встряхивая головой, чтобы убрать лезший в
глаза плоский вороной чуб. Потом он взял толстячка за плечи, наклонился и
что-то шепнул ему на ухо (в чем никакой необходимости не было - их все
равно никто не слышал). Толстячок в ответ с готовностью закивал, вздохнул,
развел руками и деловито умчался к ангарам.
не знал еще, что это дю-А. Я сразу обратил на него внимание - уже
встречались где-то, очень знакомое лицо. У меня феноменальная память на
лица, но здесь она отказала, и потому парень меня тревожил. Он стоял,
прислонившись к забору, подтянутый, очень официальный, и вполне мог бы
сойти за какое-нибудь должностное проверяющее лицо, если бы не был одет в
новехонькую куаферскую куртку с расческой на плече и если бы не стоял
рядом с ним блестящий черный баульчик из тех, какими пользуются только
очень непрактичные люди, считая их лучшими спутниками в не слишком дальнем
вояже. Для математика пробора он даже слишком был молод - лет двадцати -
двадцати двух. Но ни молодость, ни щегольской наряд абсолютно не подходили
к его замороженной физиономии.
появившиеся после Пятого Пробора вакансии (кроме вакансии старшего
математика) были заняты давно ожидавшими своей очереди "аспирантами". Их
знали, к ним загодя начали привыкать, и вдень старта они сразу были
приняты как свои, и уже нельзя было различить, кто здесь новичок, а кто -
куафер со стажем.
скоро выбила из моей головы всякую мысль о Джедди и заняла ее место.
Мировой девчонкой она мне тогда показалась. Это сейчас мы с ней ссоримся
что ни день.
или пускался в таинственные намеки, и никто ничего не знал до самого
старта, и теперь это новое чудо (больше вроде бы некому) с дикарски
высокомерным видом подпирало складской забор. На него посматривали,
однако, согласно строгой куаферскои "Этике вольностей" (тому самому
кодексу), со знакомством вперед не лезли.
минут, Федер направился в нашу сторону. Элерия моментально отреагировал,
включив панегирик на том месте, где мы совершаем "почетный проход" к
"Биохимии".
приветственно поднятыми руками, а из меморандо неслось:
Антанас Федер, командир нынешнего пробора, отец десяти прекрасно
причесанных планет, человек неукротимой энергии, человек, еще не знавший
поражений и, можно быть уверенным, не узнающий их и впредь, - как сказал о
нем мастер фактографического стекла Энзицце-Вит, "достойное украшение
всего человеческого племени!"
громко, что из ангара с "Биохимией" выставилось несколько встревоженных
физиономий. Федер довольно рассмеялся. Он триумфальным шагом прошел сквозь
толпу, раздавая шутки, рукопожатия, приказы и просьбы.
флор-куафер и микробиолог. Это от него зависит ваше здоровье в будущих
поселениях".
окидывает всех горделивым взглядом и, словно победивший спортсмен,
приветствует нас воздетыми кулаками.
одиночку спасший весь экипаж Аэроона. Его не нужно представлять, его
всегда узнают по размерам. Бруно Лимиччи, тайный кошмар швейных
автоматов!"
Сертаков Виталий
Пехов Алексей
Прозоров Александр
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Вронский Константин