в небе. Засветилась, замерцала далекая голубая искорка. Она набухла, как
почка на весеннем дереве, и я увидел темные водовороты пятен на ее
поверхности. А планету не видел -- дымка окутывала ее, но я знал,
чувствовал, что она рядом со звездой, бурная и горячая.
глаза, но не решался смотреть в небо. Со стороны Медвежьего Уха, перебираясь
через овраги, двигались белесые призраки -- спотыкаясь о верхушки деревьев,
брел утренний туман.
4
ногой, сидя на невысоком пне, и я никак не мог попасть шнурком в пистон.
солнца. Лариса неохотно отпускала со мной дочку. За месяц мы с Людочкой
подружились, и Ларисе это почему-то не нравилось.
(здесь росли ежевичные кусты), как Людочка останавливалась, заглядывала мне
в глаза и тихо спрашивала:
Рассказывал сказку. Рассказывал то, что было на самом деле.
чистоте терминологии. Людочка внимательно относилась даже к "гравитационному
потемнению", воспринимая его как волшебника. -- Звездочка очень маленькая. У
нее были мягкие золотистые лучи, совсем как твои косички. И она была очень
грустная, потому что была одна. У других звезд есть дети-планеты, а у этой
не было. А мне очень хотелось увидеть планету. Настоящую, живую, чтобы
бегали поезда по паутинкам-рельсам, чтобы в просветах облаков виднелись
белые следы самолетов. И чтобы, если приглядеться, можно было рассмотреть
чужих людей на улицах чужих городов. Это очень важно, Людочка, увидеть чужую
жизнь. Попробовать разобраться в ней. Тогда и свою жизнь мы будем понимать
лучше. Знаешь, сейчас много говорят о связи цивилизаций. Но все это -- в
каком-то будущем, никто не знает, когда оно настанет. А я могу сейчас --
увидеть и рассказать. Надо только найти ее -- чужую жизнь. Понимаешь,
Людочка? И еще надо, чтобы поверили... Никто ведь не видит, а я вижу.
волшебник? Когда месяц назад я увидел планету в системе Дзеты Кассиопеи, я
думал, что так и надо. У каждой профессии, естественно, свои странности, к
ним нужно привыкнуть, вот и все. Звезды я видел теперь почти каждую ночь --
у телескопа или во сне. Дзета Кассиопеи являлась мне в голубом ореоле
короны, и из ночи в ночь я за мечал, как лучики ее то укорачиваются, будто
впитываемые звездой, то удлиняются щупальцами кальмара, изгибаются,
набухают; даже розовая планета иногда погружалась в них, и тогда на ее серпе
вспыхивали оранжевые искры.
кратеров и понял, что звездное вещество выжгло на планете огромные ямы и
раны эти теперь медленно зарастали свежим планетным "мясом", будто планета
живая, будто ей больно. На десятую ночь наблюдений, приглядевшись, напрягая
зрение до рези в глазах, я увидел на склонах кратеров движущиеся точки.
Наверно, это были животные. Стада их скапливались у вершин кратеров -- они
пили звездную теплоту, раны на теле планеты были для них лакомым угощением.
у этих тварей, но утром на вершину Медвежьего Уха поднялся туман. Над
обсерваторией нависли хмурые тучи. Два дня не было наблюдений. Юра не
выходил от шефа -- они заканчивали статью. Валера дремал в лаборатории,
подложив под голову "Теорию звездных атмосфер". Над ним висела табличка:
"Тихо! Наблюдатель спит!"
истине, которую, впрочем, знал и раньше: никто никогда чужих планетных
систем в телескоп не видел и видеть не мог. И я тоже не мог. Нет такого
физического закона. Я уже не ждал откровений. Я всегда считал себя трезвым
практиком и вовсе не был готов к встрече с невероятным...
собой Саморукова. Юра сидел за своим столом и был почему-то мрачен. Шеф
посмотрел на название книги, полистал ее без любопытства.
обращаясь.
первый же час работы? Вы можете дать гарантию, что он не выйдет из строя,
пока мы не закончим измерения?
трансформатор. Он работал, но был на грани.
чтения. Работа ценится по результату, а не по тому, много ли человек знает.
астрофизики, и он ничего не прибавил к вашему знанию микроэлектроники. В
молодости, когда много энергии, нужно стремиться больше делать самому. Вы же
знаете, наши приборы -- самые совершенные, лучших нет. Значит, если что-то
не так, в литературе вы помощи не найдете, нужно думать самому. Потому я и
позвал вас к себе: ваш начальник на заводе сказал, что вы думающий инженер.
Таким я вас и хочу видеть. Посредственный астрофизик мне не нужен. Конечно,
я не против чтения. Но читать нужно то, от чего, вы уверены, будет
результат. Конкретный результат, понимаете? Тогда нам с вами по пути.
Убедил?
полном соответствии с истиной, -- но маловероятно.
секунду бессмысленно. Через секунду Саморукова в лаборатории не было --
дверь звучно хлопнула.
поехали домой. Собственно, домой поехал Валера -- он жил с родителями в
огромной квартире с лепными потолками. А Юра отправился к нему в гости --
родственников у него здесь не было, потому что родился он в Чите и к нам на
Урал приехал по распределению после окончания МГУ. Я остался один: домой не
хотелось. Дома обо мне слишком усердно заботились -- обычное дело, когда в
семье единственный ребенок. В последнее время, когда я бывал дома лишь два
дня в неделю, заботы становились все докучнее.
сентября и такие кристально чистые, что, казалось, виден каждый камешек на
вершине Медвежьего Уха. По утрам на куполе телескопа сверкала роса, и купол
блестел, как начищенное зеркало. Голубизна неба смешивалась с синевой
алюминиевого покрытия, создавая необъяснимую игру оттенков. Телескоп казался
фотонным звездолетом на стартовой площадке. Он и был звездолетом, на котором
я каждую ночь уходил в странствия. Я начал считать свои звездные экспедиции,
в те ночи состоялись тринадцатая и четырнадцатая. Я был единственным членом
экипажа.
синего Лльгениба. Я слетал за пятьсот световых лет и вернулся к рассвету,
привезя восемь спектрограмм для Саморукова и томительные воспоминания для
себя. Альгениб -- звезда довольно яркая, и мне не пришлось долго ждать.
Голубая точка на скрещении нитей стала надвигаться на меня, распухая и
превращаясь в неистовую звезду. Я еще не видел такого буйства: языки
протуберанцев уносились в пространство на многие звездные радиусы и вдруг
неожиданно взрывались, и худо приходилось тогда трем безжизненным крошкам --
планетам, которые, будто утлые челны, то к дело ныряли в пламенные валы, а
когда вал спадал и протуберанец уносился дальше, планеты светились красным,
как угли, выброшенные из огня.
капельку Марса и подумал, что не пробовал еще увидеть подробности на наших,
солнечных, планетах. Марс не мигая смотрел на меня. Взгляды наши
скрестились.
получиться на самых крупномасштабных снимках межпланетных станций и на
нечетких панорамах, переданных спускаемыми аппаратами. Где-то в подсознании
осталась надежда на марсиан, на их постройки, города, плантации. И может
быть, оттого, что я знал, представлял заранее все, что увижу, что-то
притупилось в мыслях. Марс поднимался все выше и нисколько не рос, не желал
расти. Заболели глаза, начало ломить в затылке, выступили слезы. Неудача.
разгадке тайны: я вижу звезды и не вижу Марса. Звезды далеко, Марс близко.
Одно вижу, другое нет. Почему? Почему...
5
вышла без шапки и боялась, что мама будет сердиться. А я думал о семинаре.
Сегодня Саморуков расскажет о коллапсаре в системе Дзеты Кассиопеи. Он будет
горд, потому что проделана тонкая работа, измерены очень малые лучевые
скорости, а теоретические модели изящны. А я буду слушать и молчать, и тайна
будет рваться из меня, придется мне держать ее обеими руками, потому что
вовсе не ко времени сейчас говорить об этом.
когда мы подходили к обсерватории.