рассветы обычно наполнялись тысячеголосым шумом. В нем различались
пронзительные крики обезьян и птиц, тонкое пересвистывание диких
свиней; время от времени слышалось рычание хищников, и тогда все
остальные звуки на мгновенье замирали, чтобы тут же разразиться с
новой силой. К таким рассветам я привык. В их звуковом разгуле мне
чудилась странная радость: слабейший радовался, что пережил ночь, не
оказался в острых когтях и крепких зубах; хищники, сытые или голодные,
уверенно заявляли о своем безусловном праве на удачу, а если не
повезло в эту ночь, то в следующую охота будет успешной. После восхода
солнца многочисленные голоса умолкали, все живое погружалось в свои
дневные заботы.
неподвижны деревья, не вскидывается рыба в зеркальных затонах, сама
вода кажется безжизненной. Горло сжимается то ли от холода, то ли от
неясных предчувствий. Не будь я смертельно уставшим, я собственным
криком разорвал бы эту знобкую, давящую тишину. Около меня во сне
вздрагивает Ного. Может, снятся ему кошмары. Может, до костей
пробирает холод. Ему, обитателю зарослей, как и мне, пришельцу из
другого мира, новая местность не обещает покоя. Ночью, во сне, я был
дома...
особенно в первые годы жизни среди плоскоголовых, я заказывал себе
"домашний" сон, - и все зря, надежды не сбывались. Обычно мне снились
чудовища, дикие схватки; я каждый раз во сне переживал заново
неприятные события дня. Во сне к моему горлу тянулись длинные, цепкие
волосатые руки. Я ждал помощи от Ного, а Ного всегда опаздывал. Во сне
я мог спастись от волчьих зубов на дереве, но дерево оказывалось
слишком далеко...
были хороши тем, что возвращали меня из кошмарных объятий сна в
действительность, которая их же и порождала. Тяжелые сны заканчивались
жестоким пробуждением. Еще хуже было в те редкие случаи, когда мне
приходилось возвращаться из подаренного сновидениями прошлого в
темную, плотно сбившуюся, храпящую, дурно пахнущую массу дикарей,
расположившуюся на ночлег между пламенем костра и мрачными тенями
ночи. Вожак и его приближенные занимали места поближе к огню.
Племенная иерархия обеспечивала мне место где-нибудь с краю. Поближе к
огню меня не мог поместить даже Ного, чья тяжелая рука пользовалась
среди членов племени непререкаемым авторитетом... Пробуждаясь среди
ночи, я отказывался верить реальности; мучительно хотелось, чтобы она
была сном, и если прыгнуть в костер или побежать в темноту зарослей,
то можно проснуться в моем родном, отнятом у меня мире. Но реальность
потому и реальность, что ее можно разглядеть, потрогать руками,
услышать и, наконец, к ней можно принюхаться. Столкновение с проклятой
реальностью порождало безысходность, и я начинал рыдать - кого мне
было стыдиться! - и с трудом охраняемый покой дикарей нарушался. На
мою голову обрушивались угрозы и, если бы не Ного, дикари меня
растерзали бы.
пробуждение и если обманчива надежда, за которой я гонюсь, то утешает
сознание бесспорного факта: этот этап моей жизни заканчивается. Теперь
мысли о прошлом не будут оборачиваться отчаянием. Душевная гармония, -
а я надеюсь ее обрести, - приведет в надлежащий порядок мозаику
пережитого. Многие фрагменты в ней разрушены, кое-что потеряно и, тем
не менее, жизнь продолжается...
больше заливает яркий солнечный свет. Солнечные лучи зажигают искры в
каплях росы на сочных листьях деревьев. Туман в долинах медленно
рассеивается. И по-прежнему ни звука. Тишина становится угнетающей.
Она была точно такой же и в тот злополучный день, когда мы с бедным
Амаром сошли на берег и, едва ступив под зеленые своды деревьев,
перестали слышать даже нескончаемый плеск речных волн. Амар погиб, и
для констатации этого факта годился даже язык обитателей зарослей. Я
изучил немало выражений, давным-давно исчезнувших из обиходной речи.
Не в добрый час мы сошли на тот проклятый берег в то проклятое утро,
утро начала моих страданий...
берег я нащупываю первое звено в цепочке причин и следствий, то за
каждой открытой взаимосвязью нахожу новую. Мне надо продвигаться во
времени все дальше назад, чтобы найти точку, отправляясь от которой
можно последовательно соединить все, что произошло потом. Пока я не
найду ее, эту точку, мне постоянно будут мешать однажды розданные
карты прошлого, множество дальновидных "почему" и "если". Я должен
снова встретиться с самим собой. Я должен снова стать человеком.
выпрямиться так энергично, что наше утлое сооружение опасно
раскачалось на волнах. Я уверен, что это голос животного, еще
неизвестного науке. Ного, расставив ноги пошире, вернул себе
устойчивость и что-то сказал, чего я не понял. Примитивный язык Ного
труден для понимания, но я за четыре года накопил кое-какой опыт в
расшифровке алогичных понятий. То, что сказал Ного, следовало понимать
так: человек с чешуей рептилии - человек. Я упростил. Ного, конечно,
выразился по-другому. Пожалуйста, как хочешь, так и толкуй.
звук не повторился. Тишина после него еще невыносимей. Ного повторяет
предыдущую невнятицу и раз, и два, а я замечаю, что он смертельно
перепуган. Но так как ничего не происходит, он успокаивается, и я
принимаюсь разгадывать его слова. Обладатель странного голоса не может
быть человеком; земля не создала еще такого гиганта, который способен
на столь могучий рев.
большой-большой. Две руки, две ноги, на спине чешуя, как раковины.
пальма.
никогда не выходило за пределы своих холмов.
гусеницы, антилопы - все погибло. Змеи в болоте, обезьяны на деревьях,
дикие свиньи в долинах. Там было другое племя. Слабых детей пожирали.
Меня тоже хотели, а я убежал. Не догнали. Много-много дней шел один.
Пил воду. Нашел большое яйцо. Съел. Корни ел. Листья ел. Живот
раздулся. В лесу увидел человека с чешуей на спине...
тишины, но и высветило факт, с самого начала для меня непонятный. С
первых дней моего появления среди плоскоголовых я отметил, что Ного -
единственный член племени, который не только не боится, а предпочитает
бродить в одиночку. До сих пор я объяснял это его огромной физической
силой. Оказывается, проверку на выживание в одиночестве да еще в
незнакомых местах он прошел еще в детстве. Возможно, одним из
результатов "проверки на выживаемость" стало его бесконечное
любопытство. Если бы шаманство не вызывало в нем такого страха и
отвращения, то при всех своих данных он несомненно стал бы вождем
племени. Но его судьба, отмеченная столь драматическими переживаниями
в детстве задолго до прибытия "Викинга", может быть, к счастью для
меня, стала фактором и моей судьбы.
человеке-пресмыкающемся. В пути от морского побережья и до мест
обитания плоскоголовых я не встречал ничего похожего на динозавров
мелового периода. Скудная растительность края не могла бы прокормить
ни одного гигантского травоядного.
как сегодня. Я спрятался в пещере на склоне горы, он ушел. Потом я
видел, как он схватил и разодрал крокодила. Для него крокодил, как для
меня ящерица.
тиранозавра. Чешуя - это, может быть, костные выросты, гребень.
плотоядных здесь минимальны. Их не может быть много. Эта мысль, да еще
плавное покачивание плота приглушают тревогу, и я спешу успокоить
Ного: зверь, ревущий в джунглях, побоится сунуться в реку. Ного
испуган основательно - его взгляд прямо-таки прикован к бамбуковым
зарослям, вдоль которых быстрое течение несет наш плот.
что-то придумать. Вчера под вечер, после счастливого избавления от
погони, мы отыскали плот. Я осмотрел его и сказал Ного, что надо бы
запастись едой. Не отходя далеко от плота, мы насобирали несколько
пальмовых почек, несколько пучков молодых побегов бамбука. Мы собирали
их торопливо, приближался вечер, и надо было обустраиваться на плоту.
В последний момент Ного обнаружил кладку крокодильих яиц, и мы, не
мешкая, опустошили ее.
Русанов Владислав
Володихин Дмитрий
Херберт Фрэнк
Соломатина Татьяна
Каргалов Вадим
Орлов Алекс