Чтение 3–й страницы книги ~За веру, царя и социалистическое отечество~

- Так он спит ещё. - Стражник продолжал себе лежать на боку, оскорбляя боярское достоинство гостя. - Раньше полудня не проснётся.

Пришлось Добрыне наклониться с седла и приподнять наглеца за шкирку. Тот вёл себя кротко, не бранился и не молил о пощаде - ворот, туго захлестнувшийся на горле, не позволял.

Немного подержав быстро синеющего стражника на весу, Добрыня уронил его в кострище. Это заставило проснуться и остальных.

- Чей обоз недавно из города вышел? - осведомился приезжий.

- Кони незнамо чьи, а людишки при них - из дворни посадника.

- Кто над вами стоит?

- Нездила, сотский, - хором ответили стражники. - По-нынешнему Ульф.

- Скажите ему, что княжий вирник Добрыня велел каждому из вас всыпать по десять плетей. Да не забудьте, я проверю. А ты, холоп, - он вновь ткнул копьем измаравшегося в золе стражника, - веди меня в посадские хоромы.

Городок, поставленный совсем недавно, при князе Святославе Игоревиче, был невелик и даже слободами обрасти не успел. Улочек было всего ничего, а приличных строений и того меньше. Краше и богаче всех других, само собой, смотрелись хоромы посадника, к которым примыкал просторный двор, где он принимал дань от тяглового люда и раз в седмицу творил суд.

Дворовые оказались порасторопней городской стражи и сразу приметили важного гостя.

- Что батюшке угодно? - Какой-то малый жуликоватого вида ухватился за конский повод. - Я здешний приказчик, Страшко Ятвяг.

- Жито есть? - Добрыня спешился.

- Как не быть! Полное гумно.

- Расседлай коня. Напои и накорми житом вволю. Да только не запали. Шкуры лишишься.

- Как можно! Я в Киеве родился и у боярина Засеки одно время в стременных состоял. Тебя, батюшка, хорошо помню... Ты пока в горницу пожалуй, кваску холодного испей. Или велишь фряжского вина подать?

- После... Хозяин где?

- Почивать изволит. - Приказчик кланялся за каждым словом, словно клюющий зерно кочет.

- Так ведь солнце давно встало. Неужто посадникова служба так маятна?

- Прихворнул маленько с вечера. Видно, киселем обкушался... - Приказчик лукаво ухмыльнулся. - Тебе, батюшка, дорогу в покои показать?

- Сам найду... Про то, что в вашем городишке один именитый муж жизни лишился, ты знаешь?

- Много знать мне по холопскому состоянию не положено. А много болтать - и подавно.

- Ступай... С коня моего глаз не своди. Один его хвост дороже всего вашего городишки стоит.

Хоромы были срублены из красной сосны первого разбора от силы пару лет тому назад, однако внутри успели зарасти паутиной и пропахли кухонным чадом. Одно из двух: или посадник был никудышным хозяином, или не ощущал себя здесь постоянным жильцом.

Его самого Добрыня отыскал не сразу - одних горниц и светелок в хоромах было с дюжину, а клетей и того больше.

Посадник спал на медвежьих шкурах, брошенных прямо на пол, а в головах у него стоял запелёнутый в бересту горшок с квасом.

Отпив из горшка пару глотков, Добрыня вылил остальное на голову хозяина.

- Кто посмел? - не разлепляя глаз, пробормотал тот. - Запорю...

- Вставай. Супостаты под стенами, а ты почиваешь. Какой ты после этого посадник? Ты лежака.

- Так это ты, Добрынюшка, - голос у посадника был слабый, как перед кончиной. - Вот уж кого не ждал... Хоть бы предупредил нас. Мы бы тебя на меже хлебом-солью встретили.

- Уж не взыщи с меня, непутевого, предупредить не смог... Мобильник за долги отключили, - буркнул Добрыня куда-то в сторону.

- Ты это об чём? Никак заговариваешься? - Посадник сел и сразу застонал, словно его с креста сняли. - В дороге притомился или в опохмелке нуждаешься?

- Ты каждое мое слово во внимание не бери. Шутейные они.

- Вестимо, ты шутник известный. - После нескольких не совсем удачных попыток посадник встал, наконец, на ноги. - Да только шутки твои, случается, добрым людям боком вылазят.

- Боком им вылазят не мои шутки, а собственное воровство и беззаконие... Ты хоть сам как поживаешь?

- Славно живу, не жалуюсь. Княжескую пользу блюду. Дани собираю. Рубежи стерегу... А ты сюда, Добрынюшка, никак по делу послан?

- По делу. Правду буду править, а потом и суд. И для тебя я нынче не Добрынюшка, а боярин Добрыня Златой Пояс, княжий вирник.

- Не обижайся, боярин. - Посадник подтянул повыше порты. - Одичал в этой глухомани. Ты лучше скажи, какая такая напасть в моей земле приключилась, если сюда столь славного мужа прислали.

- Будто бы ты сам не знаешь. В твоей земле с месяц назад княжеский служка Власт Долгий пропал. Слух есть, что погубили его здесь со злым умыслом.

- Вот ты про что, боярин... - Похоже, у посадника отлегло от сердца. - Было такое несчастье. Только без всякого умысла. Упился твой Власт хмельным мёдом, подрался, вот его, болезного, и пришибли.

- Кто пришиб?

- Кабы я знал, так этот лиходей давно бы на суку висел... Мимо нас разный народец шляется. И весь, и меря, и чудь заволочская. Варяги захаживают. Случается, что и печенеги у рубежей трутся.

Посадник хотел сказать ещё что-то, но Добрыня нетерпеливо прервал его:

- Покойник где?

- Сожгли по обычаю, а горшок с прахом при дороге выставили. Волхв варяжский при том присутствовал. Хочешь - у него спроси.

- Почему сожгли, разбирательства не дождавшись? Он ведь не смерд какой-нибудь, а княжий служка. Из знатного рода. Вашим лапотникам не чета.

- Опасались, как бы он не протух. Вишь какая жара стоит.

- Квас твой не протух. - Добрыня поддел ногой пустой горшок. - Небось в леднике его держишь. Мог бы и покойника туда до времени определить.

- Не взыщи, боярин. Не сообразил я...

- А почему после смертоубийства гонца в стольный град не отрядил?

- Засуха проклятая реку выпила. Плыть нельзя. А конный до вас не скоро доскачет.

- Я вот доскакал. - Добрыня, звеня тяжелыми бронями, грозно надвинулся на посадника.

- Так это ты! - Посадник, придерживая порты, отступил в угол. - Другого такого скакателя и у степняков не сыщешь. Да и аргамака своего с нашими клячами не равняй.

- Увертлив ты, как ужака... А где барахлишко Власта? Конь? Грамоты?

- Барахлишко вместе с ним спалили. Конь на моей конюшне стоит. А вот грамот при покойнике не имелось, это я тебе, как отцу родному, глаголю.

- Все проверим. Потому я сюда и приехал.

- Если злодея найдешь, как с ним полагаешь поступить? - спросил посадник.

- Как издревле повелось. Выдам его родне убитого на расправу. А коль мстителя не найдется, виру потребую.

- Велика вира?

- Восемьдесят гривен.

- Тебе из них сколько причитается?

- Десятина.

- Я сто гривен дам, только оставь нас, боярин, в покое. Самая страда. Хлеб пора убирать, в гумна возить, молотить. Нынче каждый человек на счету. Даже малые дети к делу приставлены.. Твой розыск нам дороже вражьего набега обойдется.

- Что я тогда князю скажу? - Добрыня с недобрым прищуром глянул на посадника.

- Как было, так и скажешь. Дескать, заезжие тати Власта Долгого в хмельной ссоре порешили, а сами неведомо куда скрылись.

- Не на того ты, хозяин, попал. Я кривды сторонюсь и к мздоимству пристрастия не имею. Розыск проведу по справедливости. Людей зря дергать не буду, к вечеру всё закончу. Скликай мужей всех сословий на вече. Ежели кто добром не пойдет, того пусть силой ведут. Ворота вели запереть и стражу везде выставь. Да не забудь предупредить, чтобы лучшее платье одели. Мол, киевский боярин на вас полюбоваться хочет...

К полудню всё мужское население городка собралось во дворе посадника. Погрязшие в заботах люди, планы которых на нынешний день накрылись медным тазом, хмурились и роптали, тем более что о причинах, побудивших власть созвать вече, никто ничего не знал.

Впрочем, предположения высказывались самые разные - от угрозы моровой лихорадки до новой перемены веры.

Посреди двора поставили большую телегу, предназначенную для перевозки снопов. Вслед за княжеским посланцем на неё взошли: посадник, сотский, с полдюжины наиболее уважаемых граждан и трое волхвов варяжской веры, прежде ревностно служивших Перуну, Хорсу и Велесу.

Подле телеги местный кузнец установил горн, где на жарких углях калилось железо, испытанию которым должны были подвергнуться не только подозреваемые, но и главные свидетели.

Вече, по обычаю, начали с жертвоприношений. Ради Одина зарезали ягнёнка, ради Тора зарубили петуха, ради Фрейи свернули шею голубке. Омыв руки жертвенной кровью, старший волхв попросил у богов мудрости для судей, раскаянья для злодеев и процветания для всего остального люда.

Потом встал сотский Ульф Дырявая Шкура, старый воин, некогда ходивший со Святославом на греков, и кратко изложил суть вопроса, вынесенного на мировую сходку.

Упоминание имени Добрыни Никитича, имевшего также прозвище Златой Пояс, заставило толпу приветственно загудеть. О его подвигах были наслышаны все - и о том, как Владимира Святославовича на княжеский стол сажал, и как на серебряных болгар походом ходил, и как град Полоцк на копьё брал, и как с погаными сражался.

Кроме того, досужие люди сказывали о Добрыне много небылиц - про Змея Горыныча, про злую чародейку Маринку и про великую опалу, в коей ныне якобы пребывает боярин.

Весть о том, что сейчас состоится розыск злодеев, погубивших княжеского служку, также не оставила горожан безучастными, поскольку касательно этого события ходило немало слухов.

После сотского наступила очередь Добрыни. Скинув шлём, он приложил руку к сердцу и поклонился на все четыре стороны. Речь его потекла плавно и ритмично - при большом скоплении народа говорить полагалось совсем иначе, чем наедине или в малом обществе.

- Люди добрые, позвольте слово молвить. Простите, что от трудов праведных оторвал вас. Не по своей прихоти усердствую, а по воле князя Владимира Сятославовича. Причина того вам ведома. Причина, прямо скажем, худая. Случилось в вашем городе злое дело. Правду о нем выпало мне вызнать. И я её вызнаю, если вы всем миром мне пособите. Заведём мы сейчас сокровенную беседу. Ежели кого позову, пусть смело выходит сюда, на лобное место, и говорит честь по чести, не кривит. А который станет путаться или в заблуждение нас умышленно введёт, тот будет железом испытан. За это не взыщите. Не мной сей порядок заведён и не на мне кончится. Из всех вас, люди добрые, я знаю только посадника Чурилу Якунича...

- Торвальда, - процедил сквозь зубы посадник. - Торвальда Якунича...

- Торвальда, - едва заметно усмехнувшись, повторил Добрыня. - С него, возблагодарив богов, и начнём... А вы все слушайте и, если что не так, поправляйте. Робеть не надо. Ограждены вы страхом грозы княжьей.

- Князь-то далече, случись какая обида, его не дозовёшься, - выкрикнул из толпы какой-то удалец.

- Князь далече, да я близнехонько. - Для пущей убедительности Добрыня повел могучими плечами, после чего поворотился к посаднику. - Отвечай, Торвальд Якунич, когда ты узнал о приезде в город вольного человека Власта Долгого?

- О том пребывал в неведении. Ко мне он на поклон не являлся. Тишком в город пробрался. - Посадник отвечал таким тоном, словно его спрашивали про что-то непристойное.

- А о смерти его что можешь сказать?

- Наутро мне сотский донёс. Дескать, лежит в конце Портомоечной улицы мертвец неизвестного звания без сапог и верхнего платья, а поблизости осёдланный конь бродит.

- Истинно так было, - кивнул стоящий рядом сотский.

- Как ты, Торвальд Якунич, дальше поступил?

- Велел сотскому сыск учинить.

- Учинил ты его, славный воин? - Добрыня обратился к Ульфу.

- Недосуг мне было. Я ту заботу десятскому Тудору Судимировичу перепоручил. - Сотский пребывал в столь почтенном возрасте, что давно перестал принимать к сердцу такие вещи, как княжеская немилость или осуждение толпы.

- Тудор Судимирович, отзовись! - обратился Добрыня к толпе.

- Вот он я. - Легкой походкой прирожденного охотника десятский приблизился к телеге.

- Так было, как сотский сказал?

- Ей-ей, - подтвердил десятский.

- Тогда доложи нам, что ты разведал?

- Перво-наперво поспешил я на Портомоечную улицу. Глядь, лежит в канаве мертвый человек. Ликом синь-синёшенек. Уста разбиты. Из платья на нём только исподнее. Но справное, из поволоки заморской. Подле гнедой конь ходит. Храпит, мертвечину учуяв. В руки не даётся. Еле-еле его укротил. От коня и сыск зачал. Животина приметная, добрых кровей. Стража городовая коня признала.

- А мертвеца? - перебил его Добрыня.

- Опосля и мертвеца. Хотя не сразу. Вельми изувечен был. Да только одному стражнику в память его перстень оловянный запал. Вот этот. - Десятский выставил вперед палец, на котором было надето скромное тусклое колечко. - По перстню только горемыку и признали. В город въезжая, он Властом Долгим назвался, а больше про себя ничего не поведал.

- За смекалку хвалю, - сказал Добрыня. - А перстенёк сюда пожалуй. Его надлежит родне покойника вернуть.

- Не подумай, боярин, что я на эту безделушку польстился. - Десятский с поклоном преподнес кольцо Добрыне. - Чуяло сердце, что его сберечь надо. Улика как-никак.

- К тебе, мил человек, упреков нет. Поведай, как дальше дело было.

- Позвал я волхвов и велел поступить с мертвецом пристойно. В помощь своих людишек дал, дабы те погребальный костер сложили. Дымом на небо ушел Власт Долгий.

- Тризну справили?

- Не без того. Пусть и посторонний человек, а дедовские обычаи соблюсти следует.

- За усердие благодарствую. И тебе, Тудор Судимирович, и тебе, посадник, и вам, волхвы. - Добрыня поочередно кивнул всем упомянутым лицам. - Что ты можешь касательно его ран сказать?

- Не имелось ран. Без кровопролития обошлось. Надо полагать, что нутро ему отбили и кости переломали. Весь в синяках да багровинах был. Усердно над ним потрудились, в охотку.

- Как ты сам полагаешь, он хмельное перед смертью употреблял?

- Хоть и мертвый был, а перегаром на сажень разило.

- Бражничают ваши людишки?

- Кто как. Есть такие, что почитай каждый день во хмелю.

- Сделай одолжение, мил человек. Обойди вече и выставь всех пропойц на мои очи.

В толпе сразу раздались недовольные выкрики, но деваться было некуда - высокий тын не позволял, да и стражники зорко следили, чтобы никто не сбежал.

Десятский оказался малый не промах - действовал сурово и расторопно, не давая поблажки ни своим, ни чужим. Скоро перед телегой выстроились два десятка испитых мужиков, одетых преимущественно в отрепье. Присутствовали здесь не только славяне, известные своим пристрастием к горячительным напиткам, но и прижившаяся в городе лесная чудь, союзные степняки-торки и даже варяги.

- Вспоминайте, мошенники, кто с покойником бражничал в канун его смерти? - грозно произнес Добрыня.

Пьянчужки молчали, кто набычившись, кто искательно улыбаясь. Лишь один смельчак выдавил из себя невнятное: "Не-е-а..."

- Нет? - приставив ладонь к уху, переспросил Добрыня. - Онемели с перепуга? Уповаете, что на нет и суда нет? Обманываетесь! Будет вам суд. А пока стойте здесь, пусть на вас честной народ полюбуется... Кто не понял меня, растолкую, - это относилось уже к основной массе присутствующих. - Пусть каждый из вас пройдет мимо сих дармоедов и, если не убоится, плюнет им в рожу. Начинайте слева, становитесь справа. Не робейте и не упирайтесь. Моими устами вам повелевает сейчас сам великий князь.

Нехотя, но пошли. А что остаётся делать подневольному человеку? Кому охота княжьему вирнику перечить? Попробуй потом оправдайся. С властью сутыжничать, что с волком теля делить.

Горожане тянулись цепочкой между телегой и строем пьяниц, но преимущественно взирали не на своих непутёвых земляков, давно всем глаза намозоливших, а на Добрыню, который, несмотря на полуденную жару, не снял с себя ни броней, ни меча, а только голову обнажил.

Да и сам боярин уделял проходящим мимо него людям самое пристальное внимание. Можно сказать, глазами ел.

Таким манером протопала уже не одна сотня, как вдруг Добрыня указал на какого-то ничем не примечательного горожанина.

- Остановись-ка, братец мой!

Тот, словно споткнувшись, замер на месте, застопорив двигавшуюся вслед шеренгу. Внимание знатной особы, похоже, ничуть не льстило ему, а, наоборот, смущало.

- Тебя как кличут? - спросил Добрыня, рассматривая горожанина с ног до головы.

- Радко Скорядич, - смиренно ответил он.

- Чем занимаешься?

- Извозом.

- Далече ездишь?

- Нет, недалече. В сумежные городишки.

- Что так?

- Кони слабосильные.

- Где ж ты, Радко Скорядич, такие ладные сапоги раздобыл?

- У заезжего купца.

- Поди, щедро заплатил?

- В меру.

- Повезло тебе, братец. Сапоги-то не простые. Заморского покроя. И сафьян на загляденье. Такие разве что в Царьграде носят да ещё в стольном Киеве. Даже в Новограде ничего подобного не сыщешь. А не велики ли они тебе?

- В самый раз.

- А ну-ка, молодцы, проверьте!

Повинуясь знаку Добрыни, двое дюжих стражников приподняли Радко и хорошенько встряхнули. Сапоги пали на землю, как переспелые яблоки, дождавшиеся осенней бури. На ногах остались только размотавшиеся онучи.

- Где остальные пожитки Власта Долгого? - слово это Добрыня молвил, как мечом рубанул.

- Откуда мне знать? Мои сапоги! Облыжно обвиняешь, боярин! - кричал всё ещё трепыхавшийся в воздухе Радко. - Лукавое слово не доказательство. Боги истину знают!

- Вот мы их сейчас и спросим. - Добрыня упер руки в бока. - Только сначала тебя, братец, железом испытают. И если ты, паче чаянья, перед людьми и небом чист, боги тебя в обиду не дадут. Заступятся. В ином случае не обессудь... Десятский, тащи его к огню.

Дрыгающего босыми ногами Радко быстрёхонько доставили к горну, где кузнец уже извлекал из углей полосу металла, раскалённую до вишневого цвета.

Слаб в поджилках оказался Радко Скорядич. Сдался, даже железа не коснувшись, а только жар его ощутив.

- Пощади, боярин! - падая на колени, возопил он. - Не губи зазря! Нет на мне крови Власта Долгого! Всё скажу, как отцу родному!

- Говори, - милостиво кивнул Добрыня. - Для того мы здесь и собрались.

- Сапоги не мои. Я за них той ночью корчагу браги отдал. За них да за носильное платье. Не ведал, что они с убиенного сняты.

- С кем ты сторговался? Назови имя?

- Имя не знаю. А на улице его Вяхирем обзывают. Да вот же он, лиходей, супротив тебя землю попирает.

Человек, на которого указал несчастный Радко, уже давно стоял, потупившись и заведя руки за спину, словно загодя приноравливался к дыбе. В шеренге пьяниц он был ниже всех ростом да, пожалуй что, и тщедушней.

- Ты очи не прячь, - сказал ему Добрыня. - Чужую жизнь отнять легко, а ответ держать тяжко.

- Не убивал я никого, - по-прежнему глядя в землю, буркнул человек, прозванный Вяхирем, то есть мешком сена, лентяем.

- Сам, значит, убился? С седла упал?