Чтение 3–й страницы книги ~Варяги без приглашения~

- Их никто не звал!

- Тем лучше, - сказал я. - Незваный гость хуже татарина, его и выставить не грех. Не нужно нам чужое изобилие. И совсем смешно получается - Горчаков, Песков и Хомутов - апостолы нового века...

- Стоп! - крикнул Горчаков. - Мы ведь не называли в кабаке наших фамилий, правда, Назар? (Назар Захарыч утвердительно кивнул, глядя недоуменно и жалостно). Не называли. Откуда же вы их знаете

- Вот, знаю, - сказал я. - Маху дал, маху...

- Пр-роходимец... - выдохнул Горчаков сквозь зубы. - Ну конечно, мне следовало сразу догадаться, и то, что вы знаете наши фамилии, и антипатия внезапная... Он у вас был?

- Кто?- спросил я, делая глупое лицо. - Никого у меня не было.

- Был... - яростно сказал Горчаков. - Иванов, Петров, Сидоров, как же, наслышаны... Перевербовал, паршивец, и вы ему поверили?

- Просто кое-кто высказал ясными словами то, чего я не мог бы выразить сам, - сказал я. - При чем тут вербовка? Я и сам пришел бы к выводу, что ваши варяги с их изобилием нам вовсе не нужны. Он, кстати, не говорил ничего, просто я понял, что возможен другой путь. Нам нужны мы сами.

- А ведь вы маоист, Боря, - ласково протянул Горчаков.

- Я?

- Вы. Это же они повторяли: "Чем хуже, чем лучше".

- Ну, Витя... - укоризненно сморщился Назар Захарыч. - Что же ты сразу шьешь парню политику, не те нынче времена... Какой же он маоист?

- Помолчи, - поморщился Горчаков. - Он невольно становится на их позиции, понимаешь, добрячок ты мой? "Пусть все остается по-прежнему". А какое оно, прежнее? "Сытыми мы коммунизм не построим". Построим, Боря. Вы грамотный человек, с высшим образованием. Должны помнить, сколько миллионов - да, миллионов! - человек умирают сейчас от голода или постоянно недоедают. Африка, Азия, Латинская Америка. Да и в Европах... Как вы думаете, поймут они вас, если вы скажете им - придется вам голодать и дальше, и умирать, и хоронить своих детей, и продавать своих детей, но зато вы Должны гордо утешаться сознанием, что отстояли свою космическую независимость? Поймут? Ни нужен хлеб, а не ваша гордая независимость. Если они узнают, что это вы помешали им получить еду для себя и своих детей, они вас растопчут и будут правы.

- Значит, идеал - сытое брюхо?

- Вовсе нет, - сказал он. - Просто сначала нужно накормить и одеть человека, а остальное он сделает сам.

Точно! - обрадовался Назар Захарыч, довольный, что и ему удалось вставить словечко. - Сначала их покормить нужно, мы в сорок пятом первым делом выкатывали полевые кухни...

- Вот именно, - сказал Горчаков. - Прежде всего на площади вывозили полевые кухни и раздавали кашу. Борис, этим людям, про которых я говорил, не нужны высокие материи. Пока не нужны. Сейчас им не до того. О высоких материях они станут думать потом, когда будут сыты и накормят своих детей. Я вовсе не хочу утверждать, что с наступлением Эры Изобилия волшебным образом исчезнут абсолютно все пороки...

- Да, - сказал я. - От выпивки при таком баре удержаться трудно.

- Не опошляйте. Это мелочи. Полностью исчезнут преступления против собственности, никто ведь не станет воровать у другого то, что имеет сам. Исчезнет пресловутый дефицит и связанная с ним уголовщина. Эра Изобилия уничтожит почву, на которой произрастает мещанин. Потеряет всякий смысл проникать на базу с черного хода и носить записки от Ивана Ивановича. Так что постарайтесь забыть этого галактического провокатора.

- Он не похож на провокатора, - сказал я.

- Блаженный слюнтяй, не в терминах дело, - отмахнулся Горчаков. - Он просто забыл, что такое голод. Перестаньте о нем думать. Думайте больше о том, что вы - представитель Земли. Из четырех миллиардов населения планеты, из двухсот пятидесяти миллионов населения государства выбраны мы трое. Знаменосцы грядущих поколений - высоки слова, но что делать, если это правда. Нам выпало быть... да, черт побери, подопытными кроликами эксперимента, но это такой эксперимент, что я согласен с ролью кролика. Хотя мы не кролики.

- Апостолы, - сказал я.

- Не придирайтесь к терминам. Подобрать подходящие слова недолго. Люди, на которых лежит ответственность за человечество. Постарайтесь проникнуться значением и величием этих слов. Вы уже не можете оставаться каким-то там просто Песковым двадцати шести лет от роду, вы один из немногих, на ком лежит ответственность за светлое будущее человечества.

- Зажравшегося, - сказал я.

- Сытого, - сказал он. - Избавленного от суетных забот о куске хлеба.

Молодой он еще... - застенчиво подал голос Назар Захарыч. - Лиха не хлебал, по карточкам не жил, и вообще...

- Вот именно, - сказал Горчаков. - Назар воевал, а я пацаном голодал после войны, мы-то помним, что значит кусок хлеба, не то, что вы...

Спорить с ними я не мог - не умел. Я не привык спорить на такие темы и не предполагал, что когда-нибудь придется, но я знал, что не уступлю.

Гоните этого иезуита, если еще раз появится, - сказал Горчаков, хлопая меня по колену. - Попался бы он мне, я бы с ним поговорил... - он встал и тряхнул за плечо смаковавшего коньяк Назара. - Поехали.

- На посошок, Витя, - кротко отозвался Назар Захарыч. Совершенно ясно, что, несмотря на перевес в годах, он ходил у Горчакова под каблуком, тихий человек, добренький, безответный. Я не мог представить его молодым, в шинели...

- Ладно, - разрешил Горчаков. - Доброй ночи, Борис.

Он ушел в прихожую, высокий, жесткий, собранный, раз навсегда определивший свою позицию и не собиравшийся отступать. Когда твой противник сильный человек, его даже уважаешь; легче, если он рыхлая ничтожная личность, с тем проще, его неприкрыто презираешь, а сильного презирать невозможно, нужно что-то большое, чтобы перестать его уважать.

Назар Захарыч допил посошок и встал.

- Доброй ночи, Боря, - сказал он плюшевым голосом. - Вы не обращайте внимания на все, что Витя про политику... Просто вспомните детишек в неблагополучных странах, видели ведь фильм? Ужас...

- Послушайте, - сказал я. - Вы оба мне так и не сказали, я не могу понять... В чем суть эксперимента, самая суть?

Ну это же просто, Боря. Помните школьные опыты с бумажками? Опустили ее в пробирку, посинела- опыт удался. И вот такие бумажки - мы трое.

Посинеем - все в порядке, можно начинать по всей планете. Поняли?

- Понял... - сказал я. - Доброй ночи.

Дверь за ними захлопнулась. Я прибрал со стола поплелся в спальню. Жанна захлопнула книгу и вопросительно взглянула на меня, я отобрал книгу, положил ее на столик и поцеловал Жанну.

- Ушли? - спросила она. - Да, - сказал я.

- Вы не поссорились?

- Вроде нет. Ноль-ноль, команды покидают поле.

Мне было с ней удивительно просто и легко, как будто мы знали друг друга с пеленок, и с первого класса я таскал за ней портфель, в девятом целовались в подъезде, а в восемнадцать прибежали к загсу за час до открытия.

- Слушай, - сказал я, садясь рядом с ней. - Понимаешь, такое дело... Если эксперимент провалится, что будет с тобой?

- Не знаю.

- То есть как? Что, у тебя на этот счет нет инструкции?

Она молчала. За окном стояла теплая летняя темнота, вспыхивали огоньки электросварки на соседней крыше, во дворе припозднившийся Бережков орал ужасным голосом песню про каскадеров.

- Сложно... - сказала она. - Во-первых, не хочу я возвращаться (я взмахнул крыльями и взлетел на седьмое небо и выше, выше... ), во-вторых, наши, кажется, чего-то не рассчитали или не ждали. Вы какие-то особенные, с остальными было проще, У нас принято считать, что любая цивилизация, не достигшая Эры Изобилия, достойна только жалости, вы полностью подходите под стандарт неблагополучных, отсталых, но в вас что-то есть, то ли ваши книги, то ли, не знаю, как сказать... Я не знаю, как это выразить, нас не учили думать о таких вещах...

- Жанна ты, Жанна, - сказал я, не зная, что же еще сказать.

- Догадываюсь, что тебя мучает, - тихо сказала Жанна. - Так вот, я не хочу, чтобы у нас с тобой было по обязанности, понимаешь? Я тебя люблю, Борька. Смешно, да? Жена впервые объясняется мужу в любви на третий день после регистрации. А муж ей вообще еще не объяснился.

- Жутко смешно... - согласился я.

Утром меня поднял с постели длинный звонок, и снова на площадке стоял Белоконь во всем своем мотоциклетном великолепии. Он ничего не сказал, не поздоровался, стоял и смотрел.

- Здорово, - сказал я сквозь зевок.

- Что ты затеял?

- Ничего.

- А почему не едешь?

- Куда?

- Да к Иванову же!

- Я же не знаю, где живет Иванов, - сказал я, проснувшись окончательно.

- Ну что ты чепуху мелешь? Зачем ты его вызывал?

- Никуда я его не вызывал, - сказал я. - В чем дело?

- Десять минут назад мне звонил Иванов, - сказал он быстро. - И говорил, что ты назначил ему встречу за городом у поворота на дачи, но тебя все нет, а телефон твой не отвечает.

- Ер-рунда, - сказал я, вернулся в комнату и поднял трубку. Телефон молчал, гудков не было...

... Я миновал щит с двойным напутствием "Добро пожаловать. Счастливого пути", - смотря с какой стороны ехать. Я ехал из города, и мне желали счастливого пути. Я прибавил газу, теперь я уже не сомневался, что Иванова выманили в это уединенное место, именно выманили, и если учесть, что кое для кого он представлял нешуточную угрозу, а уединенные места всегда были сопряжены с нехорошими делами, а Иванова кое-кто всерьез ненавидел... Но неужели это возможно? Возможно такое?

Оставалось уповать на неизвестные нам законы Сообщества. Но кроме "филантропов", вынужденных их соблюдать, существовал еще Горчаков, не подписывавший никаких конвенций и не подпадавший под юрисдикцию заоблачных законов. Я знал о нем мало, но чувствовал, что этот человек пойдет на все, защищая то, что считает своими идеалами, вопрос только в том, на какие методы он решится, что окажется у него в руках...

Дорогу разделял барьер - узкая полоса зеленой травки, стиснутая ноздреватыми бетонными поребриками. Издали я увидел светлый плащ. Иванов прохаживался на противоположной стороне, возле серого короба автобусной остановки, разрисованного нравоучительными картинками на темы безопасности движения с Волком и Зайцем в главных ролях. Я затормозил, выскочил из машины и побежал на ту сторону. Иванов увидел меня, приветственно взмахнул рукой. Отчаянно заскрипели тормоза, рядом встала бежевая "Волга"; опущенное стекло правой передней дверцы, долгая, оглушительная автоматная очередь, душный запах пороха и жесткое, застывшее лицо Горчакова над стволом.

Шевельнуться я не мог и успел подумать, что настала моя очередь, а еще - что это глупо, обидно и рано.

Мотор взревел, "Волга" унеслась в город. Я встал на колени рядом с Ивановым и попытался поднять его за плечи. Жутко на него смотреть, кровь была везде, но он еще жил, смотрел сквозь меня, не видя, и что-то громко говорил на незнакомом языке. На шоссе было тихо и пусто.

Мне наконец удалось его приподнять, он был страшно тяжелый.

- Иванов! - закричал я ему в лицо.

Он увидел меня, и я чувствовал, какие страшные усилия он прилагает, чтобы смотреть на меня осмысленно, сказать что-то сквозь красную пену на губах.

- Бор-ря... - выговорил он. По моим ладоням ползла горячая кровь. - Третий, ты третий, по тебе... те двое уже... по тебе... гласность... только так...

Его лицо застыло, и кровь хлынула на подбородок. Я понял, что это конец, осторожно, как будто нужна еще была осторожность, опустил его на бетон, подставив ладонь, чтобы не ударилась голова. Случилось странное - словно на секунды открыли две в иной мир. Я услышал переливчатые звуки, чьи-то голоса - сердитые, печальные, чей-то плач, чьи-то яростные возгласы. Я понял, о чем они говорят, хотя не разобрал ни слова.

Кто-то сказал: "Мерзавец!" Кто-то осторожный поторопился напомнить: "Я же говорил, не нужно было, все иначе... " А кто-то просто плакал, потому что из всех звездных Ивановых этот был единственным...

Иванова не стало. Кровь на бетоне и у меня на руках осталась, а его не было, его забрали, и дверь в иной мир захлопнулась. Неужели навсегда?

Я поднялся с колен и сел на ободранную скамейку. Мимо промчался КамАЗ помидорного цвета, без натуги тащивший двадцатитонный красный контейнер с иностранной маркировкой. Придорожный мусор закружился в крохотном смерче и улегся до следующей машины.

Заявить? Милиции, полиции и разведки всего мира, сколько их ни есть, вся их новейшая техника и громадный опыт не смогли бы доказать, что Горчаков - убийца. Убитого им человека никто никогда не найдет, да и человека этого словно бы не было. Автомат тоже скорее всего находится в недоступном для землян месте. Просто и незамысловато: человек жил - человек умер, убит, и убийца вне досягаемости писаных законов. Убрать Иванова сами "филантропы" не могли, запрещали законы Сообщества. Другое дело - Горчаков, ему можно по его просьбе выдать автомат в удовлетворение его потребностей, и никто не обязан следить, что он с автоматом станет делать. Ни к чему не придерешься...

- Долго вы собираетесь так сидеть? - раздался над моим ухом знакомый голос.

Я не заметил, как он вернулся, но знал, что мне делать. Но он опередил. Когда я смог разогнуться, борясь с затухающей волной боли, Горчаков стоял, небрежно массируя ладонь.

- Ну, успокоились?

- Пошел вон, сволочь! - сказал я.

- Зря, - сказал он. - Успокойтесь. Поймите, это было необходимо. Один человек стоял на пути к счастью миллионов. Цель оправдывала средства. Мне было тяжело, меня тошнило потом...

- Вы мерзавец, - сказал я. - И что страшнее всего - вы действуете по убеждению. Будь вы платным ландскнехтом, все было бы проще и понятнее...

- Хорошо, что вы не считаете меня вульгарным Убийцей. Это уже шаг к пониманию.

- Наоборот.

- Нет, - сказал он. - Пройдет совсем немного времени и вы простите мне эту автоматную очередь. Когда не станет голода, ядерных ракет и балансирования на грани.

- Горчаков, - сказал я. - Может, никакой вы не радетель нищих арабов и голодных китайцев? Может, вы просто-напросто до ужаса боитесь ядерной войны?

- Конечно, нет, - сказал он. - Вовсе не из-за страха перед бомбой. Вы сами знаете, что нет. Просто вы никак не можете согласиться с тем, что я искренне верю в свою правоту.

Что бы там ни было, я против вас.

- Господи! - крикнул он. - Ну почему они выбрали вас, юнца не нюхавшего жизни... Если бы вы прошли войну, как Назар, или голодали, как я в детстве...

- Я не верю, что цель оправдывает средства, - сказал я. - Так нельзя. До этих выстрелов я еще мог бы уважать вас...

Я обошел его, как столб, сел в машину и поехал домой, соблюдая правила уличного движения. Дома, как я и ожидал, Жанна лежала на диване с книжкой из белоконевской библиотеки. Она увидела мой испачканный кровью костюм и ахнула.

- Спокойно, - сказал я. - Отложи-ка книгу и поговорим о серьезных вещах. Ты говорила, что остаешься при любом исходе эксперимента? Так вот, эксперимент кончился. Ничего этого, - я показал на окружающую роскошь, - больше не будет.

- Как?

- Вот так. Эксперимент провалился. Бриллиантов и машины не будет. Только ты и я.

- И вероятность термоядерной войны?

- И вероятность. Только вероятность - это еще не неизбежность, от нас зависит, станет она неизбежностью, или нет.

- А если я скажу, что останусь, только если ты не станешь ничего выбрасывать?

- Так не пойдет. Ведь они будут считать, что эксперимент удался...

Потому что мне пришлось бы выбирать - она или человечество. Человечество, каким я хотел его видеть - не всегда сытое пока, но полное уверенности, что оно само найдет свою дорогу, без заоблачных варягов, что бы они ни предлагали.

- Ну?

- Боря, а ты меня никогда не разлюбишь?

Позвонить Белоконю я смог только через час. Он примчался мгновенно, узнав, чем кончилась история с Ивановым, кинулся было искать возле дома подходящий арматурный прут, чтобы отправиться с ним к Горчакову, но мне удалось его удержать. Его просто арестовали бы. Я изложил ему свой план и он побежал искать людей.

Один грузовик я заказал в трансагентстве, второй Белоконь поймал у магазина, там же он завербовал трех грузчиков из числа небритых субъектов, стрелявших гривенники на пиво. Когда работа уже началась, нам попался Бережков, искавший, где бы добавить. Мы запрягли и его.

Через час в квартире остались оклеенные шикарными обоями стены, да еще телефон. Я набрал номер Горчакова.

- Слушаю, - сказал он. - Решили трезво поговорить, Боря?

- Хотите присутствовать при интересном зрелище? - спросил я. - Прекрасно. - Приезжайте к реке, в район новостроек, мы все будем там.

- Что вы затеяли?

- Как по-вашему, эта инопланетная мебель хорошо горит?

Он стал кричать. Я нажал на рычаг, оборвал провод, взял телефон под мышку и вышел. Запирать дверь не было необходимости. Белоконь с Жанной ждали меня в машине. Водители грузовиков закрывали борта, грузчики и Бережков, получив расчет, наметом мчались к магазину.

- В общем, так, мужики, - сказал я шоферам. - Поезжайте за мной.

Сел за руль, и кортеж тронулся.

Свою акцию "филантропы" станут проводить, если удастся эксперимент, а эксперимент удастся, если все три образца станут наслаждаться лаковым Раем. Об этом сказал Назар Захарыч, потом подтвердил Иванов, добавив про огласку, ради этого он держался из последних сил. То, что мы намеревались сделать, мог не признать за провал эксперимента только слепой на оба глаза экспериментатор

Подходящее место я нашел на пустыре, недалеко от последних домов южной окраины города. Затормозил, следом остановились грузовики.

- А теперь что? - спросил шофер.

- А теперь сбрасываем, - сказал я. - Вот сюда и как попало.

Подавая пример, Белоконь откинул борт, прыгнул в кузов и развязал веревку. Стенка рухнула вниз рассыпаясь на секции, осколки стекла брызнули в стороны.

- Вы что, сдурели? - рявкнул второй шофер.

- Ну да, - сказал я, грохая оземь телевизор. - Массовый побег из дурдома. Помогайте, что вы стоите?

Они стали помогать, гмыкая и переглядываясь, но нас эти взгляды не трогали, мы знали, ради чего стараемся, и на все остальное нам было наплевать.

Бежевая "Волга" появилась, когда грузовики уже уехали, и мы с Белоконем обливали кучу мебели бензином. Горчаков был бледен и растрепан, в одних носках - видимо, выскочил из дома, не думая об одежде.

- Стойте! - кричал он на бегу. - Вы понимаете, что делаете? Это же конец, сопляки!

- Ага, - сказал я. - Нешто мы не понимаем? Гена, помоги человеку.

Белоконь скрутил ему руки, а я зажег спичку, бросил ее и отпрыгнул назад. Лицо опалило жаром. Взметнулось гудящее пламя, они здорово горели, эти инопланетные гарнитуры, прямо-таки потрясающе горели, плавился лак, трепыхались и скручивались, как сухие листья, радужные бумажки, кружились искры...

А Горчаков плакал.

- Вы подлец, - сказал он. - Вы понимаете, какой вы подлец? Теперь на вашей совести будет каждый ребенок, что умрет от голода, каждый безработный, что попадет в тюрьму за украденную булку. Каждая эпидемия. Каждая засуха. Все... И ведь вы будете спать спокойно...

- А вы? - резко спросил я.

Он хотел сказать еще что-то, но из-за слез не мог выговорить ни слова. Безнадежно махнул рукой, отвернулся и побрел к машине, постаревший, сгорбленный, а я смотрел ему вслед и думал - что-то осталось недосказанным. Может быть, он просто не верил в человечество? Или все сложнее, сложнее...

От домов к нам уже бежал кто-то в форме, и если учесть, что мы никому не могли объяснить, что судьба человечества только что решилась на этом вот пустыре, пора было как можно скорее покинуть это место. И мы уехали. Пересекли город с юга на север, свернули в лес, нашли подходящую поляну. Белоконь вытащил из багажника вторую канистру с бензином. Машину мне было жалко, мне всегда хотелось ее иметь - не из-за соображений престижа, а из соображений власти над расстояниями. На этот раз мне было труднее бросить спичку, но пришлось.

Я взглянул на Жанну, и она улыбнулась мне. Итак, все-таки я получил что-то, что дороже всех их телевизоров и бриллиантов, и за это никому не нужно быть обязанным, только самому себе.

Мы шли по сосновому лесу. Сзади громыхнуло - взорвался бензобак. Хотелось забыть обо всем этом, как о дурном сне, но не удавалось - перед глазами стоял подтянутый мужчина в светлом плаще, шагавший по Земле торопливой походкой человека, знавшего, что впереди у него много дел и нужно успеть их все переделать...

Ты хоть одну бутылочку догадался оставить? - спохватился Белоконь.

- Да нет, не сообразил.

- Ничего, доберемся до города, разыщем что-нибудь. Отпразднуем провал эксперимента...

До города мы доехали на попутном грузовике. Взяли шампанского, добрались до моего дома и только на лестнице сообразили, что идти следовало к Белоконю - моя квартира пуста, как Луна. Или "филантропы" оказались настолько благородными, что вернули мои старые пожитки?

Первой в квартиру вошла Жанна - и ахнула, обернувшись к нам. Я обмер, как и тогда, в первый День. Все, что подарили "филантропы", стояло на своих местах, будто мы и не уносили ничего, будто и не жгли. И понятно теперь, что бесполезно уносить и сжигать еще раз - что бы я ни сделал с данайскими дарами, они возродятся, как Феникс из пепла и займут прежние места. Как неразменный грош у Скабле - его не потерять и не потратить, все равно вернется в карман...

Оказывается, я недооценил "филантропов". Они и не думали отступать, они были упорными, как всякий экспериментатор.

Признаться, мне стало чуточку страшно, потому что вся дальнейшая жизнь должна была стать схваткой во всеми этими роскошными вещами, которые только притворялись безобидными. И теперь предстоит все время помнить, что где-то далеко, за миллионы километров отсюда следят и ждут, наблюдают чужие глаза, и нельзя проявить в словах и поступках даже секундной слабости - кто знает, как она будет истолкована там, в космосе?

На Руси всегда умели поговорить по душам с незваными гостями. Мне было страшно, но отступать я не собирался.

Докуренная до фильтра сигарета обожгла мне пальцы, и я с наслаждением раздавил ее на полированной крышке стола...