Чтение 3–й страницы книги ~Смилодон~

локальной зоны.], встретили, поддержали под руки, повели в казарму. Не хрен
собачий и не Маньку раком - человек из "бочки" ["Бочка" - шизо, штрафной
изолятор.] вышел. Словно с того света вывалился, озираясь, щуря воспаленные
глаза, обезжиренный, в сплошном телесном холоде. Живой мертвец, российский
заключенный.

В хате к встрече Бурова готовились. Для начала его ждали мыло, не
хозяйственное - банное, вволю кипятка, мочалки. Даже тазик нашелся, правда, не
ахти какой, из отражателя от лампы. Заклубился пар, согревая кости, полилась
вода, отмывая камерную грязь. После месяца в шизо - Ташкент, райское
наслаждение. Помылся - словно родился заново, даже злость на ментов-изуверов
прошла.

- С легким паром, браток, - семейники принесли полотенце, - не
казенное, запомоенное, какими пидеры фуфло подтирают, - вышитый рушник, одежду,
обувку, белье. Как и положено после "бочки", все новое - носки, тепляк [Теплое
белье.] венгерский с начесом, подогнанные брюки с неуставным ремнем,
подкованные и прокаленные сапоги, лоснящиеся от водоупорной ваксы. На рубахе,
лепне и кителе - художественно расписанные фамилия и номер отряда. Зэковский
шик, красота да и только - "Заключенный Буров. Четвертый отряд". В прошлом, не
таком уж и далеком, офицер Пятого Главного Управления Генштаба, а в настоящее
время - мужик по кликухе Рысь. В авторитете, не стремящийся мочить рыло. Все
преходяще в этом мире. А почему Рысь? Да вот такая уж кликуха, приклеилась еще
со времени СИЗО. Буров тогда, помнится, не потрафил местному бугру, и тот со
своим подхватом прижал его к борту трюма, конкретно, в самый угол загнал - мол,
щас мы тебя... Очко порвем на немецкий крест... Только не получилось. Вернее,
получилась обратка. Черт знает как, упираясь локтями в стены, Буров вывернулся,
метнулся к потолку и, пробежав по головам блатных, молнией зашел им в тыл. А
потом такое устроил... Клопы, говорят, со страху не вылезали из щелей, а
коридорные-дубаки смотрели на действо и, тихо обоссавшись, не решались
вмешаться. Троих тогда сволокли на больничку, пахан утратил все зубы и лицо, а
Буров получил кликуху и известность. Больше уже его никто не трогал.

- Прохаря, корешки, ништяк, в самый цвет попали, - Буров не спеша
оделся, взяв отточенную, правленную на ремне писку [Опасная бритва.], в темпе,
чтобы долго не смотреться в зеркало, начал бриться. Не Ален Делон, борода
седая, щеки впалые, глаза снулые, как у дохлой рыбы. Краше в гроб кладут. Что
возьмешь с тюремщиков - падлы.

Стол тем временем был уже готов. Дымилась кружка с чифирем,
благоухали сало, лук, чеснок, порезанные конфеты, вяленная дыня. Семейники в
хорошей, неуставной, одежде сидели молча, улыбались, ждали Бурова - ему был
уготован самый смак, цимус, первый глоток. Все знали, что при выходе из "бочки"
положено в последний день не прикасаться к пайке, она идет тем, кто остается.

- Ништяк, иркутский [Самой лучшей среди зэков Сибири считается
ферментация, производимая на Иркутской чаеразвесочной фабрике. У ее ограды
сооружен памятник чифирю - большой заварной чайник с надписью: "Грузинский
чай".], - Буров с наслаждением глотнул, блаженно улыбнулся и передал кружку
соседу, рослому сибиряку Зырянову, тоже мокрушнику. - Славный подъем, в жилу
пошел.

Есть ему хотелось до тошноты, но он не торопился с салом, взял
маленький кусочек дыни и принялся неторопливо жевать. Пусть желудок привыкает,
входит в норму. После "бочки" жрут от пуза только недоумки, загибающиеся потом
от болей и спазмов. Тише едешь, дальше будешь. Хотя, строго говоря, он и так
последний месяц прожил, словно в небытии, с головой погрузившись в трясину
изолятора. Тридцать суток одно и то же - холод, подведенное брюхо, дремота "в
цветке" [В разных зонах называется по-разному: "спать в клумбе", "розой", "в
цветке". Способ не замерзнуть и выжить в условиях штрафного изолятора.
Заключается в том, что блатные, мужики и чистые, незапаршивевшие "черти"
раздеваются, половину одежды расстилают на полу, ложатся на нее и, обнявшись,
укрываются сверху другой половиной. Педерастам спать в клумбе не разрешается.].
Каменные брызги на стенах [Имеется в виду цементная шуба - творение
изобретателя Азарова, который впоследствии сошел с ума.], параша из
манессмановой трубы [Из них делают газопроводы.], пидер Таня Волобуев,
замерзшим петухом сидящий на ее крышке. Тридцать дней и ночей, вычеркнутых из
жизни. Да, впрочем, что там месяц - последние полтора года.

- Ты хавай давай, корешок, хавай, - Зырянов вытащил жестянку, с
лязгом вскрыл ее заточенным о стену ступиком [Ступик, супинатор - металлическая
пластинка из-под стельки в обуви, заточенная для использования в качестве
ножа.] и с улыбкой, подмигнув, придвинул Бурову. - Братская могила. Масса
фосфора. - Замолчал, выкатил желваки на скулах и резко, словно в грудь врага,
сунул супинатор в еловую столешницу. - Всех бы ментов вот так же, рядами. В
одну банку.

Внутренние органы, за исключением женских, Зырянов не любил. До
тюрьмы и зоны он вкалывал водителем, крутил-накручивал баранку молоковоза,
мирно, спокойно, никого не трогая. Едет себе машинка из Иркутска в Братск,
весело порыкивает верный друг мотор, а в цистерне, в гуще молока, бултыхается
на проволочке шеверюшка масла. Впрочем, она только поначалу шеверюшка - по
прибытии обрастает парой-тройкой килограммов. Не бином Ньютона, все так делают,
жить-то надо. И все было бы хорошо, если бы не гаишники, наглые, любознательные
и жадные. Так и хочется им урвать побольше масла на свой бутерброд с икрой. В
общем, как-то не сдержался Зырянов, двинул от плечища рукой. А мент оказался
хилый, гнилой, копытами накрылся, не приходя в сознание. Зато вот чалку за него
навесили не хило, не посмотрели на состояние аффекта, наличие беременной жены и
положительной характеристики с работы. Так за что, спрашивается, любить ментов?

А над ответом на сей непростой вопрос никто и не задумывался - за
столом текла неторопливая беседа, разговаривали в основном о последних
новостях: Сява Хрящ ушел на крытку, вызвали на доследствие Килатого, получил
накрутку Вася Баламут, Адмирала Колчака ебом токнуло, с концами - только
кипятильник включил, и все, в аут. У седьмой претории [Зона особого режима.] с
месяц как объявился тигр, так менты там теперь ходят, как опущенные в воду. Так
и надо лягавым [Учуяв тигра, охранные собаки - немецкие овчарки - приходят в
панический ужас и начинают беспрерывно лаять, теряют аппетит, вешаются на
ошейниках, выпрыгивая за заборы, не обращают ни малейшего внимания на зэков,
даже кастрированных котов принимают за тигров. Ну а без собаки мент все равно
что без оружия.]... Разговоры, разговоры, треп в кругу своих до самой ночи. Пока
не начинают закрываться веки, и голова, гудящая после ШИЗО, не опускается
устало на грудь. Наконец поднялись - заслали жорным [Многие заключенные из
разряда опустившихся - чертей - страдают нарушением психики, при котором
постоянно хочется есть. Жорные - от слова жрать. Едят все подряд, без разбора -
промасленную бумагу, протухший маргарин, шкурки от сала, которыми блатные драют
сапоги. Жорные копаются в мусорных свалках, ищут головы от кильки и хамсы,
разваренные кости, очистки, гнилые внутренности. Варят эти отбросы, пьют
грязную, вонючую жижу. На то они и черти, грязные, опустившиеся, смердящие за
версту падалью.] объедки со стола, а педерастам чифирную заварку, с чувством
пожелали друг другу доброй ночи и начали укладываться спать.

"Хорошие у меня семейники, добрые, не забыли", - в предвкушении
чистого белья, сухого одеяла и приятных сновидений Буров потянулся было к
койке, однако кто-то мягко придержал его за локоть:

- Погоди однако, парень, разговор есть.

Это был один из семейников по кличке Шаман, маленький, с лицом,
сморщенным как печеное яблоко, пожилой благообразный якут. Звался он в миру
Иваном Тимофеевым и был когда-то ученым-этнографом, специалистом по вопросам
шаманизма. Причем нужды в конкретных фактах не испытывал, потому как сам
происходил из рода Баабыс Дыгына, отца-родоначальника якутских чародеев. Все
предки у Ивана скакали на бубне [По понятиям якутского шаманизма бубен для
шамана является конем, а колотушка - кнутом. Во время магической практики -
камлания - шаман как бы путешествует по нижнему, верхнему и среднему миру.],
молились богу Уру [По философии якутского шаманизма человек является пришельцем
из космоса, точнее, это верховный бог Ур заселил людьми средний мир, когда они
от праздной жизни в верхнем начали превращаться в двуногих скотов. Общение с
богом Уром - прерогатива Айыы-шаманов, посвященных высшего уровня, которые на
самом деле являются жрецами-хранителями древнейшей ведической традиции.] и
врачевали людей, так что хочешь не хочешь, а получил он в наследство тяжелый
груз сокровенных знаний. Неподъемный и опасный - меньше знаешь, спокойнее
спишь. Когда от Нерюнгри прокладывали газопровод, Тимофеев написал в обком и в
соответствующий орган: здесь, однако, тянуть нельзя, это же Ытык Сирдэр
[Священное опасное место.], место захоронения шамана Сонтуорка. Злой,
кровожадный, дескать, был человек, вокруг могилы понаставил самострелов
[Имеются в виду шаманские астральные самострелы.]. Боже упаси задеть
кому-нибудь за сторожильные шнуры...

- За сторожильные шнуры, говоришь? Ха-ха-ха! Ах ты, старый дуралей,
апологет воинствующего шаманизма! - громко засмеялись и партийцы, и чекисты. -
Почем, папаша, опиум для народа?

Однако же, когда труба взорвалась, смеяться перестали и, обвинив
Ивана в терроризме, убрали с глаз долой за ограждение зоны - ша, больше
умничать не будешь, загнешься скоро на тяжелых работах. Вот мы тебе норму...

Только хрен, семейники пропасть не дали - мало, что ли, на Руси
здоровых мужиков. Буров вот, к примеру, с легкостью вытягивал две нормы. Мог бы
и три, лишь бы красноперым в пику. За себя, за того парня и за узкопленочного
деда. А что, старик не вредный - заговаривает зубы, врачует чирьи, излечивает
от поноса, а уж рассказывать начнет - заслушаешься, про шаманов, подземных
духов и высосанных через грудь, застрявших в пищеводе костях. Хороший старикан,
добрый, только чего это не спится ему? Какие там разговоры могут быть на ночь
глядя? Впрочем, будем посмотреть. Ну, что тебе надобно, старче?

Якут был краток.

- А ведь Каратаев, парень, житья тебе не даст, - сухо, даже как-то
буднично заметил он и, причмокнув, покачал большой, стриженной под ноль
головой. - Ты у него или в БУРе сгниешь, или пидором будешь, или раскрутишься
по-ново [Получить новый срок.]. Думать надо, парень, однако, крепко думать.

Вот гад, в самый цвет попал, в самое больное место. Каратаев - это
подполковник, новый начальник оперативной части. Месяца три тому назад вызвал
он Бурова в просторный кабинет, угостил чайковским и ментоловым "Салемом", а
потом и предложил без всяких церемоний: я-де подполковник, вы, Василий