его, помог ему уложить вещи. Ян Ольеслагерс не спросил про господ, но он
сел писать письмо графу. Он написал подряд три письма - но разорвал все.
Когда автомобиль с пыхтением выехал из ворот парка и понесся по дороге в
утреннем тумане, он со вздохом облегчения воскликнул:
Через полтора года он получил одно письмо, которое долго путешествовало
вслед за ним. Письмо было адресовано ему в Париж, и адрес был написан
рукою графа; в конверте было только напечатанное извещение о смерти
графини. Ян Ольеслагерс сейчас же ответил; он написал красноречивое, умное
письмо, которым остался очень доволен. Он ничем не выдал себя в этом
письме, но вместе с тем был искренен и чистосердечен. Одним словом, это
было письмо, которое должно было произвести впечатление на того, кому оно
предназначалось. Однако на это письмо он не получил ответа. Только год
спустя, когда он снова очутился в Париже, он получил второе письмо от
графа.
времена. Граф просил его именем их старой дружбы при первой возможности
приехать к нему в Ронваль. Эта просьба была в связи с последней волей
графини.
ожидать ничего хорошего. Его ничуть не интересовала развязка этой семейной
драмы, к которой уже давно не имел никакого отношения. Но он уступил
просьбе графа только в силу действительно сохранившегося в нем чувства
дружбы.
привез его в замок, попросил его пройти в библиотеку. Граф сидел без
книги, без газеты, а между тем, по-видимому, он уже долго сидел так, -
перед ним стояла пепельница, переполненная папиросными окурками.
Хочешь чего-нибудь выпить?
чокнулся с другом. Три-четыре стакана крепкого бургундского, и он снова
приобрел обычную уверенность. Он пускал клубы табачного дыма в огонь и
чувствовал себя прекрасно в мягком глубоком кресле. В голосе его была даже
некоторая снисходительность, когда он сказал:
чувство сострадания, когда он услышал неуверенные слова:
и покаяться.
слово, как он его прервал:
рассказала мне.
Впрочем - все это я сам давно уже должен был сказать себе. Было бы чудо,
если бы ты полюбил ее.
естественно. Итак, я виновен во всем: я не должен был тогда приглашать
тебя сюда. Я сделал вас обоих несчастными.
только-что закуренную папироску и закурил другую.
вам средства, которых у тебя не было. Разве это не было прекрасно с ее
стороны?
губ. Он с усилием произнес только:
насколько велико и сильно было ее желание. Я отказал ей и позволить тебе
уехать. Каким несчастным ты должен был чувствовать себя, мой бедный друг,
- можешь ли ты простить меня? Я знаю, как можно было страдать по ней, как
можно было любить эту женщину.
камин. Его роль в этой комедии была невыносима, и он решил положить этому
конец. Он сказал резко:
не хватило сил на это. Можешь ли ты простить меня?
уступил ему. Он крепко пожал ему в ответ руку и сказал со вздохом:
раме и протянул ее своему другу:
великолепных канделябра из черного серебра, подарок Людовика XIII одному
из предков графа. Черная гирлянда, висевшая между колонками кровати,
бросала тень на лицо покойницы. Быть может, благодаря этой тени,
создавалось впечатление, будто лежит живая. Правда, глаза были закрыты,
черты лица застыли, и выражение не соответствовало дремлющему человеку. Но
полуоткрытые губы улыбались странно и насмешливо...
ниспадали до самых пальцев. Длинные, узкие руки были сложены на груди, и
прозрачные пальцы сжимали Распятие из слоновой кости.
ли, - продолжал он тихо, - мне кажется, она сделала это, чтобы придать еще
больше силы моей клятве.
исполню ее последнюю волю. В этой воле нет ничего особенного, дело
касается только ее погребения в часовне замка; она это сказала мне тогда
же, хотя ее завещание я вскрою только сегодня.
все мои предки были сперва похоронены на маленьком кладбище, среди
которого стоит часовня. И только по прошествии нескольких лет останки из
вырывали из могил, клали в урны из обожженной глины и ставили урны в
часовню. Существует такой нормандский обычай, который, как говорят
хроники, со времен Рожэ Рыжего. Я думаю, что этот обычай установился в
силу необходимости, так как едва ли хоть один из этих искателей
приключений умирал дома. И вот товарищи умершего приносили домой его
останки вдове. Все мои предки покоятся там, как мужчины, так и женщины,
все без исключения. И, конечно, туда я поставил бы также и останки
Станиславы, не дожидаясь, чтобы она сама попросила об этом. Но она не
доверяла мне после того, как это случилось, она думала, быть может, что я
откажу ей в этой чести. Вот почему она заставила меня поклясться.
ей достаточными. Во время своей болезни она мучительно ворочалась на
подушках, тяжело вздыхала и скрипела зубами. Но вот однажды она вдруг
попросила меня позвать священника. Я послал за ним, и она с нетерпением
ждала его прихода. Когда он наконец пришел, то она спросила его, какая
клятва считается для христиан наиболее священной; он ответил: "Клятва,
произнесенная над Распятием". Потом она спросила его, разрешает ли Церковь
от клятвы, данной неверующему. Старый деревенский священник пришел в
смущение: он на знал, что ответить, и наконец сказал, что каждая клятва
священна, но что, может быть, Церковь при известных обстоятельствах... Тут
графиня ухватилась за него обеими руками, приподнялась с постели и
воскликнула:
и на лбу у него выступили капельки пота. Он взял стакан, который ему
протягивал его друг и осушил его. Потом он продолжал:
Он рассказал ей о сущности нашей веры, стараясь не слишком утомлять
умирающую. После этого он крестил и причастил ее. Когда обряд был окончен,
она еще раз взяла за руку священника. Голос ее был такой кроткий и
счастливый, как у ангела; она сказала ему:
Конан-Дойль Артур
Березин Федор
Семенова Мария
Шилова Юлия
Кервуд Оливер Дж.
Каменистый Артем