проскользнут ли за резную ширму, не всадят ли нож или заостренный в огне
кол мне в левую грудь и сквозь нее в сердце? Если я усну... не придут ли
они тогда?.. Я заснула.
огромные лестницы, ведущие вверх и вниз. Подобно миражу в пустыне,
окруженный фантазией садов. Наполовину вспомнившийся мой дом, теперь уже
не высящийся, а сровненный с землей молотом времени распада. То, чего я
лишилась. Лестницы закручивались, подымаясь все выше и выше, и менялись.
Более узкие, теперь уже черные, а не белые, черные колонны и овальный
дверной проем. За ним - тронутая миазмами распада красота, нечто мерцающее
на каменной глыбе, из каменной чаши. Могущество моей расы, источник знания
и зла. Карраказ, выросший словно редкое растение из застоялой порочности
многих поколений дурных и безумных мужчин и женщин. Цветок, созданный ядом
и отравивший своих создателей.
сне, оно было туманным и одновременно ярким той яркостью, какой может
обладать только нереальность. Орнамент, мерцание пламени, вылившееся в
пылающий рельеф, и лицо мужчины - отца, брата, какого-то родственника,
которого я не знала - являвшееся в переходах и поворотах дворца.
Просыпаясь, я не смогла его вспомнить - только узкие, высоко посаженные
глаза, словно осколки его темной души, холодно глядящие на меня.
связанным с моей внутренней сущностью. Я не поняла, только трепетала,
желая вновь овладеть им, протягивая к нему руки, умоляя. Но мои пальцы
поймали пустоту, и я с большим усилием выбросила себя из сна в мир
разрушенной деревни, храма и отчаяния.
заостренного кола. Я подошла к ширме и глянула за нее. В основном
помещении храма не было вообще ничего, кроме голубой пыли. Но в дверном
проеме, на полу у самого порога я обнаружила глазурованную глиняную чашу с
молоком, фрукты и сыр на блюде. Рядом лежал сложенный кусок ткани,
темно-красной, как старая кровь.
же нагнулась, подняла ее и увидела в своих руках тунику, а под ней на полу
оказалась раскрашенная и покрытая эмалью маска. На меня глянуло пустыми
глазницами белое лицо. Прорези окружала густая черная кайма, а рот горел
алым. Изогнутые открытые ноздри были выкрашены по краям золотом, а по
обеим сторонам, там где были бы уши, если б маска была лицом, свисали
гроздья золотых капель.
на вид Эвесс.
не ощущала голода. Думаю, я могла бы прожить без еды неопределенно долго,
поддерживаемая тем же странным процессом, который сохранял меня в живых в
горе. Эта первая трапеза была до странности неприятной: после нее в животе
и груди будто поселились демоны и секли меня докрасна раскаленным железом.
голосов. Пение все продолжалось и продолжалось. Они призывали свою богиню,
в то время как та корчилась в жилище жреца, а потом притихла в ленивом
последе боли. В конце концов я встала, и не задумываясь правильно ли это,
сбросила свои одежды и надела оставленную ими для меня тунику, а потом и
маску, которая держалась на лице благодаря крючкам за ушами.
дымилась на жаровне чаша с ладаном. Их ужасные, почти нечеловеческие лица
поднялись и вперились в мое, теперь свободное для их взглядов.
Почувствовала на своей душе их цепкие пальцы.
протянула его мне.
пульсировало там, словно огненная рана в небе.
болезненно отрыгивал, пытаясь заплакать. Повсюду вокруг вытянулась и зияла
руинами разрушенная деревня. Неподалеку от озера виднелось отдаленное
облако дыма. Должно быть, там сжигали тела.
скользнула по ребенку, и того сразу вырвало черной рвотой, пеплом из
вулкана - и личико его порозовело, глаза раскрылись, он завопил и завыл,
но не слабым предсмертным всхлипом, а буйным и яростным воплем перед лицом
новой жизни.
мужчина и обнял их обоих. Их уста пели мне молитвы, но душа и помыслы были
прикованы к ребенку в желании увидеть, коснуться, почувствовать, что он
жив.
болезней, от мучений. Казалось, сотни мужчин и женщин подступили вплотную
ко мне. От них пахло землей, дымом, потом и страхом. Я прикасалась к ним,
не чувствуя ничего, никакой исходящей от меня силы, никакого вдохновенного
экстаза, никакого удовлетворения от моих действий, приносивших столько
радости. Привели слепого, который протянул мои пальцы к своим глазам - и
прозрел. Привели девушку, исходившую криком от боли в боку, и когда моя
рука легла на ее бок, она успокоилась и расцвела от облегчения.
вперед - мое собственное требование уединения - и они попятились,
продолжая петь. Я отправилась в жилище жреца и закрыла дверь ширмой; здесь
я пронзительно кричала и колотила кулаками о каменные стены до тех пор,
пока не разбила их в кровь и не переломала все ногти. Какой похожей на
тюрьму казалась мне эта комната, но я не понимала почему.
храма еде, часто погружаясь в сон, иногда видя сны, с глазами как большие
белые самоцветы за маской, которую я никогда не должна снимать с лица пока
не сожму в пальцах прохладный Нефрит.
пчел. Я вышла тогда и обнаружила запрудившую улицу огромную толпу чужаков.
При моем появлении толпа уплотнилась настолько, что превратилась вскоре в
одно единое существо. Люди стеклись ко мне со всей округи на много миль
окрест, из всех разрушенных деревень, хуторов, сел и поместий, неся свои
хворобы и ожоги и вымаливая у меня благословения. Я, Богиня Смерти,
которая справедливо наслала на них за их пороки гнев вулкана, должна
теперь устроить и облегчить их жизнь, дабы они могли послужить моему
святилищу.
хворобы, и я исцелила и их тоже.
даров, я ушла в храм и опять улеглась спать до тех пор, пока в конце
концов шум не поднял меня вновь. Это походило на рану, пораженную ядом, из
которой надо выпустить гной, но после каждого выпускания он накапливается
опять до тех пор, пока его снова не потребуется выпустить.
лежала не двигаясь, прислушиваясь, широко раскрыв глаза. Я лежала, как
насекомое в куколке, дожидаясь, когда какое-нибудь жестокое бедствие
разорвет мой кокон и выпустит меня наружу полусформировавшейся. Я еще не
была живым существом. Я была безмолвно спящим организмом, лишенным
истинной жизни.
мне было дано распоряжаться.
наверное дары и нетронутую еду. Послышались шаги, грубые, нарушающие
тишину этого места. В том, кто шел ко мне, не было страха не было ужаса
передо мной - я почуяла только откровенное, нетерпеливое бешенство.
лезвиями, этот голос, первый человеческий голос, не преисполненный страха
передо мной.
уже билось, стуча так же, как стучало, когда я бежала от вулкана, хотя
теперь я бежала к огню, а не от огня.
сторону, мелкие кусочки решетки разлетелись по полу. Он готов был схватить
вслед за тем меня, отшвырнуть в сторону, ломая мои мелкие косточки, словно
резные фигурки из клыков. Но остановился как вкопанный. Страха, может, и
нет, но есть с детства вбитое суеверие. Они поклонялись Той, все до одного
с рождения, и теперь он, казалось, увидел Ее воочию - красная мантия,
белые волосы, словно докрасна-добела раскаленный выброс горы, такая
ужасная потому, что не говорила ничего кроме "Я здесь."