это привидение, а может, один из тех, что утонули, когда в южной штольне
прорвалась плотина, тут бродит?" Ну ладно, сказал я тогда, пойду и сам все
разузнаю. Я еще ни разу в жизни привидения не видел, правда, слыхал о них.
Вообще-то меня не больно тянет глядеть на то, чего видеть нельзя, - на
горный народец, например, - но разве плохо еще разок Тимона повидать или
старого Трипа, все равно во сне-то я их частенько вижу. А это почти что
одно и то же; глядишь, работают себе в забое, а лица от пота так и блестят
- как в жизни. Чего ж не посмотреть на них? Я и пошел. Но ты вроде и не
привидение, и не шахтер. Может, ты дезертир или вор? А может, сумасшедший?
Эх ты, бедняга. Не бойсь. Прячься себе, коли нравится. Мне-то что. Тут нам
с тобой места хватит. Но почему ты от солнышка-то прячешься?
лбом, запрыгало по сводам шахты. Он сидел на корточках, метрах в трех от
Гуннара, свесив руки между коленями. С пояса свисали пучок свечей и кирка
с короткой рукоятью - отлично сработанный инструмент. Лицо его и вся
фигура в беспокойном свете свечи казались сотканными из резких теней и
были того же цвета, что и стены шахты.
небось в старой штольне над рекой? Повезло тебе, ничего не скажешь, твое
счастье, что повернул в эту сторону, а не на восток. На востоке - пещеры!
Большие пещеры, слыхал? Да никто о них и не знает, кроме шахтеров. Пещеры
эти нашли еще до того, как я родился, старую жилу разрабатывали, которая
шла точнехонько по солнцу. Я эти пещеры один раз видел: отец меня с собой
брал, говорил, надо и тебе разок посмотреть. Надо, говорил, поглядеть на
чудо это - еще один мир под нашим миром. А громадные они - сил нет! До
дна, как до неба, не достанешь, и черная река водопадом вниз все падает и
падает и, сколько свечой не свети, не увидишь куда. И звук от этого
водопада из темноты наверх выходит тихий, как шепот, и бесконечный. А за
одной пещерой другая, третья и множество их - вверх и вниз, кто его знает,
где они кончаются. Пещера над пещерой, а кругом все сверкает - сплошной
кварц. Правда, одна пустая порода. А здесь кругом все выработано
давным-давно. Так что, парень, ты тут надежно спрятался, да вот на нас
наткнулся. Ты чего искал-то? Поесть? А может, человеческое лицо увидеть
захотелось?
ключей. Ты просто не туда свернул. Когда-то я тут в ледяной воде по колено
вдоволь настоялся, пока жила не иссякла. Давно это было. Ну пошли.
предупредил, что дальше по течению ручья идти опасно, потому что крепления
наверняка сгнили и могут рухнуть даже от звука шагов, тогда жди обвала.
Все деревянные столбы на берегу источника обросли сверкающими белыми
кристаллами, мохнатыми, словно шерсть, - может, селитра, а может, какая-то
разновидность плесени. Над маслянистой поверхностью черной воды выглядело
это довольно жутко. Вновь оставшись в одиночестве, Гуннар подумал, что
ему, должно быть, приснился этот странный белый туннель, заполненный
черной водой, а также и рудокоп, приходивший сюда. Увидев далеко внизу в
туннеле мелькнувший огонек, он скрючился за кварцевым выступом, зажав в
руке увесистый кусок гранита: внезапно страх, гнев, горечь слились здесь,
в этой темноте, воедино, породив четкое решение - он никому больше не
позволит поднять на него руку. Решимость эта была слепой, тяжелой и
мрачной, как камень, зажатый в его руке, и давила на душу.
толстый кусок сухого сыра.
что еды у него уже совсем не осталось, и слушал старика. И чувствовал, что
от этого на душе становится чуточку легче и даже будто бы легче становится
видеть в темноте.
что когда-то был студентом, но больше объяснять ничего не стал, не смея
сказать, кто он на самом деле. Старик знал все, что происходит в округе,
он рассказывал и о том, как сожгли Круглый Дом на холме, и о графе Борде.
перед советом Святой Церкви и его будут судить и пытать. А за что
пытать-то? Что он такого сделал? Охотился себе на кабанов, оленей да
лисиц. Тогда уж пусть его лисицы и судят. И вообще, кругом что-то
непотребное делается: черные эти всюду вынюхивают, солдат понагнали, жгут
дома, людей пытают... Оставили бы честных людей в покое. Граф этот тоже
хороший был человек, очень даже. Хоть и богатый. Справедливый господин,
ничего не скажешь. Вот только верить-то никому нельзя, никому. Это только
в шахте людям верить можно, тем, кто каждый день под землю спускается. На
что человеку тут надеяться - разве что на собственные руки да руки
товарищей. Чем тут от смерти спасешься, если обвал случится, крепеж не
выдержит, если засыплет тебя, - только товарищи и помогут, их кирки да
воля железная. Там, наверху, под солнцем никакого серебра и в помине бы не
было, если бы здесь, внизу, в темноте не было между нами доверия. Здесь у
тебя друзья надежные. Да сюда только такие и спускаются, других тут нет.
Виданное ли дело, чтобы владелец рудника в своих кружевных манжетах полез
по лестнице в шахту, или те же солдаты - все вниз да вниз, в темноту как в
колодец? Ну уж нет! Эти не полезут! По траве-то они все бегать горазды, а
что толку от их мечей да крика здесь, в темноте? Поглядел бы я, как они
тут побегают...
принесли Гуннару масляную лампу и глиняный кувшин с маслом, а еще - сыру,
хлеба и несколько яблок.
Фитиль у нее из пеньки, ежели гаснуть начнет, дунь как следует, она и
разгорится. Вот тут еще дюжина свечей. Пер-младший постарался, порядком
натаскал их из раздаточной.
на запад, до того места, где впервые встретил шахтеров с пляшущими как
звезды огоньками свечей на касках, и подошел к ним. Рудокопы пригласили
его разделить с ними нехитрую трапезу, провели по туннелям, показали
насосы и основной ствол с лесенками и корзинами, висящими на подъемных
блоках. Ветер, проникавший в ствол шахты, пахнул, как ему показалось,
дымом пожарища, и он отшатнулся. Они вместе вернулись в штольню. Рудокопы
позволили ему поработать вместе с ними и обращались с ним как с гостем или
с ребенком. Он стал их приемышем, их тайной.
под землей и знать, что ничего своего у тебя там нет: ни тайны, ни клада,
ничего.
там, где когда-то трудилось одновременно десять команд по пятнадцать
человек в каждой и не смолкал грохот, скрип и стук нагруженных корзин,
влекомых вверх скрипучей лебедкой, и шлепки падающих вниз пустых, теперь
работали всего восемь рудокопов. Всем за сорок - считай, пожилые. Это были
те, кто не знал другого ремесла, кроме шахтерского. Здесь, в твердых
гранитах материнской породы, в разбегающихся тоненьких жилочках оставалось
еще немного серебра. Иногда за две недели работы им удавалось продвинуться
вперед едва ли на фут.
как потом продвигаться с помощью прекрасно сбалансированной и острой кирки
вдоль жилы, проходящей в граните, как выбирать и дробить руду, что в ней
искать, как найти редкие светлые жилочки чистого серебра, хрупкого
драгоценного металла. Теперь он помогал им каждый день. Он уже с утра
поджидал их в забое и потом был на подхвате то у одного, то у другого -
копал, точил инструмент, таскал тележки с рудой вниз к главному стволу или
работал в забое. Но в забой они не очень-то его пускали - не позволяли
гордость и многолетняя привычка. "Эй, а ну кончай стучать тут, как
дровосек! Смотри, вот как надо, понял?" Но в тот же миг кто-то другой
подзывал его: "Браток, вдарь-ка вот здесь, по клину, ага, в самый раз
будет".
"на травку", как они это называли, он оставался в пустых штольнях один,
лежал и думал о них, вспоминал их лица, голоса, их тяжелые, покрытые
шрамами, пахнущие землей руки - руки стариков с толстыми ногтями,
почерневшими от гранитной пыли и железа; он вспоминал эти руки, умные и
чуткие, что сумели открыть земные недра и извлечь светоносное серебро из
несокрушимой каменной породы. То самое серебро, которого потом и в руках
не держали и уж тем более никогда не тратили на себя самих. То самое
серебро, которое им не принадлежало.
что, думаешь, мы этой треклятой работенкой занимаемся потому, что она нам
так уж нравится?
перепачканных грязью и потом лицах светились живые глаза.