высоким, но очень естественным тоном. - Это мое наказание. Я считаю, быть
лишенной в мои последние часы собрата-христианина в качестве
единомышленника.
приняла в течении последних двух дней, размягчила ее. Сейчас она почти
приветствовала простые ужасы голода, предпочитая их более сложным
опасностям отдать себя этому клоуну, этому невинному младенцу (о, да, и
возможно, этой благородной мужественной личности, так как смелость
Джерека, его доброта не вызывали никаких сомнений). Она старалась со все
меньшим успехом воссоздать то более раннее, более подходящее настроение
покорной безнадежности.
Было так восхитительно проснуться под звуки вашего голоса. Вы не
продолжите?
и она прочитала следующий отрывок еще с меньшей проникновенностью:
золотой свет все еще касался неба и моря, и день был спокойным и знойным.
действовали мои кольца власти! Панорама за панорамой, и все это для вас,
Амелия!
искусство только визуально?
Зачем? Одинаковые беседы возникают часто - одни и те же наблюдения
делаются заново. Разве человек открывает что-нибудь новое посредством
значков, которые, как я видел, вы используете? Если это так, возможно, я
должен...
читать.
поражали ее. Она смеялась:
смеялся вместе с ней, затем вскочил на ноги и подошел. Она ждала его. Он
остановился в нескольких шагах, улыбаясь, но уже серьезный.
нас есть средства для этого. Разве вы не сделали то же самое, если бы
могли?
так много... там...
когда...
времени, а не в 1895 году. А разве там нас тоже не ждет Рай?
мог пошевелиться, хотя хотел продвинуться в перед. Ее поза удерживала его:
положение подбородка, незначительный подъем одного плеча.
требовал, он умолял.
вашим друзьям боль. Подумайте обо мне.
слышным, как ветерок в папоротниках. - Любовь жестока!
страх! Один страх!
засмеялась, когда он схватил ее за руки и наклонился, чтобы поцеловать в
щеку. На ее глазах выступили слезы, она вытерла их рукавом и помешала
поцелую. Потом она начала напевать мелодию, положила одну руку ему на
плечо, оставив другую в его руке, сделала танцевальное па, проведя Джерека
шаг или два. - Возможно моя судьба предопределена, - сказала она и
улыбнулась ему улыбкой любви, боли и чуточку жалости к себе. - О, идемте,
мистер Корнелиан, я научу вас танцевать. Если это Рай, давайте
наслаждаться им, пока можем!
человеком, мужчиной, воли которого надо подчиняться.
прыгали на берегу палеозойского моря и импровизировали польку.
исполнения завершения, исполнения неизбежного. И Джерек запел беззвучную
песню о том, что она сейчас станет его невестой, его гордостью, его
праздником.
растительности, прошли участок, вымощенной желтой галькой, и остановились
в неожиданном удивлении. Оба недовольно смотрели, чувствуя, как жизненные
силы утекают от них, а их место занимает напряженная ярость.
платья.
тот оставался в неведении об их гневе и их присутствии. В закатанной по
локти рубашке и по колено брюках, с твердо сидящей на массивной голове
котелком, с вересковой трубкой в зубах, пришелец довольно шлепал босыми
ногами по воде первобытного океана.
темных брюк (жилет, пиджак, ботинки и носки лежали аккуратно сложенными и
неуместными на пляже позади него), встряхнул его, завязал маленький узелок
на каждом углу, снял свою шляпу и натянул платок поверх лысеющей головы.
Завершив эту операцию, он начал напевать: "Пом-те пом, пом-пом-пом,
те-пом-пом!", заходя немного дальше в мелкую воду. Затем остановился,
чтобы поднять красную, покрытую пупырышками ногу и смахнул двух или трех
пшеничного цвета трилобитов, которые начали взбираться по его ноге.
себе под нос, не возражая, кажется, против их любопытства.
сквозь время! - Она протянула свою руку к Джереку. - Мне кажется мое
уважение к Скотланд-Ярду возрастает...
(у него развелось чувство собственности по отношению к палеозою). Джерек
окликнул:
поздно. Инспектор Спрингер, почти ангельское выражение лица которого
исчезло, сменившей более знакомой суровой профессиональной маской,
невольно обернулся.
рукой вынул трубку изо рта и всмотрелся, моргая. Он тяжело вздохнул, что
было совершенно похоже на их недавние вздохи. Состояние счастья ускользало
прочь.
Джерек, все еще не до конца изучивший нравы девятнадцатого столетия.
любопытному трилобиту выглядел менее терпимым, чем раньше. - Но теперь я
начинаю сомневаться в этом. Более похоже на Ад... - он вспомнил о
присутствии миссис Ундервуд и печально уставился на мокрую штанину. - Я
имел в виду другое место.