человеке было что-то, сразу делавшее его симпатичным. Что было и весьма
удивительным, черт побери, потому что я все равно никак не мог отнести его
к какой-то категории. Симпатия, разумеется, еще не означает доверия, но в
тот момент у меня не было особого выбора.
выходивший на море, но до того, как мы туда добрались, мой старый приятель
Джип, кто бы он там ни был, перевел нас через дорогу и повел по влажной и
зловонной боковой аллейке, которая вывела нас на гораздо более широкую
улицу, похожую на то великое множество улиц, по которым я прошел в тот
вечер. На этой, однако, находилось то, что я искал все это время:
единственное здание, ярко освещенное огнями, в котором можно было
безошибочно угадать пивную или даже приличный ресторан. Закопченные, все в
бриллиантовых каплях дождя, окна сияли теплым золотым светом между
ставнями, а над ними здание, выкрашенное яркой краской (это было видно
даже в тусклом свете мерцающих фонарей внизу, на стене) украшала вывеска.
В холодном воздухе в голове у меня стало проясняться, и я уставился на
него как зачарованный. Это, должно быть, и было одно из странных,
особенных местечек. На вывеске была надпись крупными буквами, красным по
белому: "ТАВЕРНА ИЛЛИРИКО", а под ней - "Иллирийская таверна - старинные
деликатесы - Дравич Мирко, проп.". На доске над дверью я увидел надпись
"Taverne Illirique", "Illirisches Gastbof", повторявшуюся на всех языках,
которые я знал, и многократно - на языках, мне неизвестных.
прибавил еще что-то, но я не был уверен, что правильно расслышал.
слизняков.
безрезультатно, а Джип смотрел на меня с сочувственной улыбкой:
если тебя двинули по черепу. Это как с морской болезнью: раз уж собрался
блевать, набей себе чем-нибудь брюхо, чтобы было что выбрасывать, вот что
я им всегда говорю. Чтоб быть наготове.
Джип с грохотом распахнул ногой выцветшую красную дверь: - Хой, Мирко!
Малинка! Катька! - заорал он, втаскивая меня внутрь.
кухни. Там была сотня таких, названия которых я не знал, и еще парочка
тех, что мне не нравились, но был и запах чеснока, и сладкого перца, и
пива, и жареного лука. Однако теперь от этой смеси мой больной желудок
просто съежился.
последовал звук, словно кто-то подбросил лопатой уголь в печь. - Малинки
нет, так что придется тебе довольствоваться мной.
разделаться с парочкой Волков, да вот пока с ними возился, получил
раз-другой. Нужно что-нибудь, чтобы поставить его на ноги. КАТЬКА! Ты тут
понадобишься! Да притащи свою сумку для ремонта проколов! А теперь,
дружище, садись-ка ты сюда...
стараясь не дернуть рукой или головой, и стал оглядывать помещение. Мне
доводилось раньше видеть греческие туристические бары с претензией на
именно такой вид. Теперь я понял, чему они старались подражать. Однако
здесь пучки сухих трав и связки колбас, свисавшие с крюков, окорока в
кулях, огромные куски соленой трески, осьминоги, похожие на
мумифицированные руки, пузатые фляги с вином, снабженные грубыми
этикетками, изображающими танцующих крестьян и какие-то еще, с трудом
распознаваемые силуэты, были не из пластика; их тяжелый аромат наполнял
воздух, а чуть дрожащий свет висевших между ними фонарей странным образом
оживлял их тени. Фонари были настоящими, масляными, чувствовался их запах.
Я бросил взгляд по сторонам и не обнаружил на стенах никаких признаков
выключателей или розеток; кстати, фонари на улице тоже были масляными. Они
освещали строго ограниченный участок, так что яркий свет был только в
центре помещения; столики здесь были пусты, но от менее освещенных
столиков, стоявших в углах, раздавался гул голосов, мужских и женских, и
звон бокалов и столовых приборов.
жидкостью, и небольшой узкогорлой фляжкой с той же жидкостью, без стакана.
Коротконогий круглый человек небольшого роста с лицом, напоминавшим
приветливую жабу, наклонился надо мной и прорычал:
оказывает нам услугу! - Он говорил с акцентом, таким же сильным, как запах
специй, витавший в воздухе, - сильным и гортанным. Из затененных глубин
комнаты донеся рокот одобрения, и я с изумлением увидел блеск
поднимающихся бокалов.
меня, отобрали мой ножичек - и тут появляется он, идет на них с огромным
железным бруском, черт побери! Их трое, он сбивает двоих, а третьему дает
по мозгам прежде, чем я успеваю схватить свой клинок и немного пустить ему
кровь! Пошел на них с голыми руками, право слово, вот просто так и пошел!
глотни-ка вот этого, это ведь для питья, веррно? Великолепное срредство!
форма фляжки была с секретом: ее содержимое тут же целиком вылилось мне в
глотку. Если хотите знать, какое было ощущение, советую привязать сливу к
ракете и выстрелить ей себе в глотку, причем желательно во время
землетрясения. Я с трудом выдохнул, ожидая, что в воздухе появятся искры,
а Мирко снова наполнил фляжку, пока я еще держал ее в руке. Неожиданно
холод в моей груди смягчился, дрожь прекратилась; я почувствовал пульсацию
крови в жилах, а гулкие удары, отдававшиеся в голове, стали вполне
терпимыми. Я проглотил вторую фляжку и позволил Мирко налить мне третью,
прежде чем поднял бутыль и взглянул на этикетку:
Только раза в три крепче, чем та, что мне доводилось пробовать.
муху.
горная, лучшая по эту сторону Карпат. Эгей, а вот и Катька!
симпатичная. В своем цветистом костюме она вполне вписывалась в интерьер;
она могла сойти с одной из винных этикеток - крестьянская девушка из
книжки с картинками, родом откуда-нибудь с верховий Дуная. Может, и не
совсем крестьянская: вышивка на широкой красной юбке и черном переднике
была чуть-чуть слишком раззолоченная и вычурная, вырез белой блузки над
полной грудью - чуть-чуть низковат и стянут. Ее волосы казались белокурыми
от природы, но лицо под ними было тонким и немного лисьим - строго говоря,
даже не слишком хорошенькими, а глубокие морщины по обе стороны рта
свидетельствовали об опыте, какой не часто приобретают крестьянки. Если
отвлечься от этого удивительного расхождения, самыми лучшими в ее лице
были глаза - огромные, серые и встревоженные.
оказался глубоким, и акцент - менее заметным, чем у Мирко. - Кто ранен,
Джип? Ох... - Прежде, чем кто-либо успел ответить, она бросилась ко мне,
кудахча, как мать-наседка, и ругая остальных за то, что не позвали ее
раньше. Она стащила с меня куртку так быстро и мягко, что я едва
почувствовал ее прикосновение, а пуговицы моей рубашки, казалось, сами
расстегивались, когда ее проворные пальчики порхали вдоль моей груди; она
сняла и рубашку, оставив меня смущенно вздрагивать. Но если кто и наблюдал
за нами, я их видеть не мог, в гуле голосов не произошло никаких
изменений; в любом случае эту девушку - Катьку - казалось, это ничуть не
волновало. Она без обиняков притянула мою голову к себе на грудь, и когда,
пыхтя, появился Мирко с горячей водой, за которой она его посылала, стала
промывать и обследовать мой пульсирующий скальп невероятно чуткими
пальцами, втирая какую-то острую, похожую на водоросли, субстанцию из
горшочка. - Расслабься, - проворковала она. Однако на такой пикантной
подушке сделать это было и трудно, и одновременно слишком легко; в конце
концов, я просто смирился со своим положением и обмяк.
она была премилым созданием, со своей позиции я не мог не заметить в ней
одной особенности. Запах не был таким уж неприятным, это была не та
обычная вонь, что стоит в раздевалках на кортах для сквоша, но все же он
присутствовал, и ощущался довольно сильно. Это было не хуже, чем могло
быть у наших предков, наших прадедов, или людей, живущих в странах, где
ванны все еще считаются роскошью. Я припомнил, как служащий отдела по
экспорту угля из Восточного блока жаловался, что на его родине девушки
никогда не мылись достаточно из-за постоянной нехватки топлива; он знал, о
чем говорил. Но в нашей просвещенной стране Бьющей Ключом Жизни, где
горячая вода льется из крана, этому не было оправданий, это не было
вызвано необходимостью - вот почему у меня возникло неприятное ощущение. А
может, все-таки было? Я снова бросил взгляд вверх, на лампы. Возможно, они
были не декорацией, нужной для атмосферы; может, здесь и в самом деле не
было электричества и даже газа. В таком случае у девушки могли быть
проблемы с мытьем. Только вот где в наше время может не быть газа или
Шилова Юлия
Панов Вадим
Каменистый Артем
Акунин Борис
Шилова Юлия
Ибсен Генрик