сами. Я им даже помогал с самогоном: и гнать помогал, и пить, а пару раз и
продавать. Ходил с ними ловить рыбу, охотился, разговоры разговаривал, и
они показали мне несколько мест, где искать женьшень - "шань", как они его
называют. Наверно, для социологов эта семейка - золотое дно. У Фишеров
есть дочь - глухонемая, но очень хорошенькая, - так вот она умеет
заговаривать бородавки...
вырос в горах на юге.
в дальний конец пастбища Уоллисов и произвел кое-какие раскопки. Нашел
лошадиный череп и кости.
косилки. Осталось от нее не так много, но определить, что это такое, все
же можно.
смерти отца он остался на ферме. И никогда ее не покидал?
И похоже, дом состарился ничуть не больше, чем его хозяин.
последние десять дней он следил за Уоллисом с хронометром в руках, и от
того момента, когда тот выходил из дома, до возвращения с почтой каждый
раз получалось около часа. Иногда чуть больше, когда почтальон опаздывал
или они останавливались поговорить. Но час, говорил себе Льюис, - это все,
на что он может твердо рассчитывать.
поднималась над отвесным берегом реки Висконсин. Там он, зажав винтовку
под рукой, заберется на скалу и остановится, задумчиво глядя на дикую
долину реки. Затем спустится по камням вниз и пойдет по лесной тропе,
вдоль которой в положенное время года цветка розовые "башмачки". А оттуда
- снова вверх по холму к роднику, что выбивается из земли чуть ниже
старого поля, непаханного, может, уже сотню лет, потом дальше, до почти
заросшей дороги и вниз к почтовому ящику.
ни разу. Возможно, он не менялся годами. Уоллис никогда не торопился.
Прогуливался он с таким видом, словно времени у него было хоть отравляй.
Останавливался по пути, чтобы пообщаться со своими давними знакомыми, с
деревом, с белкой, с цветком. Выглядел Уоллис крепким, здоровым, да и во
всей его повадке еще чувствовался бывалый солдат - старые привычки и
маленькие хитрости, оставшиеся с тех суровых лет, что он провел в боях под
началом многих полководцев. Подняв голову и расправив плечи, Уоллис всегда
двигался легкой походкой человека, познавшего в свое время долгие
изнурительные переходы.
которые когда-то давно были садом: на кривых, узловатых, серых от старости
ветвях кое-где еще родились крохотные кислые яблоки.
стоящее на вершине холма, и на мгновение ему показалось, что дом освещен
каким-то особым сиянием, словно некий чистейший концентрат солнечного
света преодолел разделяющую два небесных тела бездну и пролился только на
один этот дом, чтобы выделить его среди всех других домов мира. Залитый
солнечным сиянием, дом казался неземным, словно он и в самом деле был
каким-то необыкновенным. Но затем это сияние исчезло - как будто оно
просто привиделось, - и дом снова вернулся в освещенный привычным
солнечным светом мир лесов и полей.
или оптический обман. Потому что особого солнечного света не бывает, и
этот дом, самый обыкновенный дом, хотя он и прекрасно сохранился.
строение с высокой крышей и старомодными резными карнизами. Какая-то в нем
чувствовалась суровость, не имеющая ничего общего с возрастом: таким он,
видимо, был уже в тот день, когда его закончили строить. Простой, суровый,
крепкий дом, под стать людям, которые в нем жили. Однако же, несмотря на
эту вековую суровость, аккуратный и ухоженный: везде ровная, не ободранная
краска; ни малейшего намека, что где-то что-то подгнило; и даже непогода
не оставила на нем своей печати.
и выглядел он тут совсем не на месте, словно его привезли откуда-то
целиком и приставили к стене, закрыв боковую дверь. Может быть, дверь,
ведущую на кухню, подумал Льюис. Сарай, без сомнения, использовался для
того, чтобы вешать там плащи и куртки, оставлять калоши и сапоги;
наверняка есть там скамьи для ведер и молочных бидонов и стоит плетеная
корзина для сбора яиц. Над крышей сарая торчала невысокая печная труба.
приоткрыта. Он поднялся по ступенькам, открыл дверь пошире и застыл в
изумлении.
Обыкновенная древняя печь, размерами немного меньше, чем старомодные
кухонные плиты; на печи - кофейник, кастрюля и сковорода. На крюках,
прибитых к доске за печкой, висела другая кухонная утварь. Напротив
полуторная кровать на четырех ножках, покрытая пестрым одеялом с
орнаментом из множества цветных лоскутков, вроде тех, что были очень
популярны у хозяек лет сто назад. В другом углу стояли стол и стул, над
столом в небольшом открытом стенном шкафчике - тарелки. Керосиновая лампа
на столе, старая, обшарпанная, но стекло чистое, словно его вымыли и
отполировали сегодня утром.
что она тут когда-то была. Просто ровная, обшитая дощечками стена дома,
где полагалось быть четвертой стене пристройки.
живет здесь, в этом сарае, а не в самом доме? Возможно, есть какая-то
причина, по которой он не живет там, но тем не менее остается поблизости.
Может быть, Уоллис всю жизнь несет за что-то покаяние, словно
средневековый отшельник, поселившийся в лесной хижине или в пещере
где-нибудь в пустыне.
удастся обнаружить какую-то зацепку, ключ к пониманию этой необычной
ситуации. Но в сарае не было абсолютно ничего, помимо самых элементарных,
необходимых для жизни вещей - печь, чтобы готовить пищу и обогревать
жилище, кровать, чтобы спать, стол, на котором есть, лампа для освещения.
Ни даже лишней шляпы (хотя, если подумать, Уоллис вообще не носил шляп)
или лишней куртки.
почтового ящика с пустыми руками. Он выписывал "Нью-Йорк таймс",
"Уолл-стрит джорнэл", "Крисчен сайенс монитор", "Вашингтон стар" и еще
множество научных и технических журналов. Но в сарае не было ни журналов,
ни книг, что он покупал. Ни, если на то пошло, толстых дневников. Там
вообще не было ничего, на чем можно писать. Возможно, сказал себе Льюис,
этот сарай не больше чем маскировка, место, которое по совершенно
неизвестной причине Уоллис тщательно обставил, чтобы создавалось
впечатление, будто он именно здесь и живет. Не исключено, что на самом
деле он живет в доме. Но если дело действительно обстоит так, то зачем
этот маскарад - не очень, кстати, убедительный?
к крыльцу. На первой ступеньке он остановился и осмотрелся. Кругом стояла
тишина. Солнце взобралось уже высоко, день обещал быть теплым, и весь этот
уединенный уголок земли словно успокоился и затих в ожидании полуденной
жары.
поднялся по ступенькам, взялся за круглую дверную ручку и повернул - но
она не повернулась, лишь скользнули по ней обхватившие ее пальцы.
получилось. Как будто дверная ручка была покрыта чем-то твердым и
скользким, словно пленкой льда, по которой пальцы скользили, не оказывая
на ручку никакого давления.
покрытие, однако ничего не обнаружил. Ручка выглядела совершенно
нормально, даже, может быть, слишком нормально. Она была такая чистая,
словно кто-то совсем недавно протер ее и отполировал: ни пыли, ни
оставленных непогодой отметин или пятен ржавчины.
оставив на ней никакого следа. Он провел рукой по поверхности двери,
дерево оказалось таким же скользким. Ладонь совсем не чувствовала трения,
как будто дверь намазали маслом. Однако никакой смазки там не было. Вообще
не было ничего, что объясняло бы это непонятное скольжение. Льюис отошел
от двери и потрогал обшитую досками стену - стена была тоже скользкая. Он
провел по ней сначала ладонью, затем ногтем - результат тот же. Весь дом,
казалось, покрыт чем-то скользким и гладким, настолько гладким, что даже
пыль не садилась на его поверхность и непогода не оставляла на нем никаких
следов.
Корнев Павел
Акунин Борис
Ковальчук Вера
Сертаков Виталий
Никитин Юрий
Рыбаков Вячеслав