известный мне поэт вашего времени и вашей части света - Питер Тедд.
область - история живописи. Не литература. Вполне вероятно, назови вы свое
имя специалисту по второстепенным поэтам двадцатого века, он вспомнил бы
вас без особого напряжения. Вполне вероятно.
пришел в себя и наслаждался ситуацией. Каждой порой тела впитывал разницу
между своим положением и моим. Я чувствовал, что ненавижу в нем все, от
головы до пят. Отчего, действительно, фортуна решила улыбнуться именно
такому типу, как Морниел? На свете столько художников, которые к тому же
вполне порядочные люди, и надо же, чтобы это хвастливое ничтожество...
Случившееся как раз доказывало, что лишь в исторической перспективе можно
точно оценить роль того или иного явления искусства. Вспомните хотя бы
тех, кто были шишками в свое время, а теперь совершенно забыты -
какие-нибудь современники Бетховена, например, при жизни считались куда
более крупными фигурами, чем он, а сейчас их имена известны только
музыковедам. Но тем не менее...
где беспрестанно сжималось и расширялось черное пятнышко.
невыразимое счастье, мистер Морниел, стоять вот так и просто смотреть на
вас, я осмелюсь обратиться с маленькой просьбой.
что вам нужно. Чего бы вы хотели?
намеревался теперь постучаться.
вещь, над которой вы сейчас работаете? Понимаете, увидеть картину Метауэя,
еще незаконченную, с непросохшими красками... - Он закрыл глаза, как бы не
веря, что такое желание может осуществиться.
Он приподнял материю.
слои в Техасе, - "Бесформенные формы N_29".
подался вперед.
работа, мистер Метауэй.
полотно.
ее не узнаете?
судьбе. Нельзя ли что-нибудь более позднее?
остальное написано раньше. - Он вытащил из стеллажа подрамник. - Ну
хорошо, а вот такая? Как она вам покажется? Называется "Бесформенные формы
N_22". Бесспорно, лучшая вещь из раннего меня.
счисток.
это знаете, раз уж вы такой специалист по мне. А вот "Бесформенные формы
N_..."
Глеску. - Хотелось бы посмотреть вас в цвете. В цвете и форме.
постойте... - Его физиономия просияла, он полез за стеллаж и вынул оттуда
холст со старым подрамником. - Одна из немногих вещей, сохранившихся от
розово-крапчатого периода.
обращаясь скорее к себе самому, чем к нам. - Конечно, это не... - Он умолк
и недоуменно пожал плечами, подняв их чуть ли не до ушей, - жест, знакомый
всякому, кто видел художественного критика за работой. После такого жеста
слова не нужны. Если вы живописец, чью работу сейчас смотрят, вам все
сразу становится ясно.
картину за картиной. Он показывая каждую мистеру Глеску - у того в горле
булькало, как у человека, старающегося подавить рвоту, - и хватался за
другую.
полотнами. - Бесспорно, все это написано до того, как вы открыли себя и
нашли собственную оригинальную технику. Но я ищу следа, хотя бы намека на
гений, который готовится войти в мир. И... - он ошеломленно покачал
головой.
взглянул на свой указательный палец, и я заметил, что черное пятно стало
сжиматься и расширяться медленнее. - Остается мало времени, и я в полном
недоумении. Джентльмены, разрешите вам кое-что показать.
нас. Мы с Морниелом встали за его спиной, глядя ему через плечо. Странички
книги чуть слышно звякали, когда он их переворачивал, и они были сделаны
не из бумаги, уж это точно.
быстрый расчет. Шестьдесят восемь лет. Не каждому дано точно знать,
сколько еще осталось у него впереди. Но шестьдесят восемь - не так уж
плохо.
коленки у меня слабеют и подгибаются. Это была абстракция в буйных
красках, но такая, какой я никогда раньше себе и не представлял. Весь наш
современный абстракционизм в сравнении с ней выглядел ученичеством на
уровне детского сада.
шедевром, даже если до сих пор он воспринимал одну лишь предметную
живопись. Вещь восхищала даже в том случае, если вам вообще было плевать
на живопись любого направления.
навернулись на глаза. Каждый, у кого есть хоть малейшая тяга к
прекрасному, реагировал бы точно так же.
понял в конце концов, чего от него требуют. - Но почему же вы сразу не
сказали, что вам нужно именно в этом духе?
порядке эксперимента, но меня это не удовлетворило, и я отдал вещь одной
девице внизу. Желаете взглянуть?
рук Глеску и самым непринужденным жестом бросил на кровать. - Пошли. Это у
нас займет всего минуту или две.
лестнице. В одном только я был убежден так же твердо, как в том, что
Джеффри Чосер жил раньше Алджернона Суинберна, - ни одна вещь, которую
написал или способен написать в будущем Морниел, не приблизится к
репродукциям книги даже на миллион эстетических миль. И я знал, что он,
несмотря на свое всегдашнее хвастовство и неисчерпаемую самонадеянность,
тоже это понимает.
Никакого ответа. Подождал две секунды и постучался еще раз. Опять ничего.
нужно увидеть хоть что-нибудь похожее на вашу зрелую работу. Но мое время
подходит к концу, и...
просила подкармливать их их в свое отсутствие и оставила мне ключ от
квартиры... Если я сбегаю наверх и принесу?
Только, будьте добры, поскорее.
перехватил мой взгляд и подал знак - тот, которым мы пользовались,
совершая наши "покупки". Это означало: "Заговори ему зубы. Постарайся его
заинтересовать".
действует Морниел, и не мог не догадаться, что небрежный жест, каким он
бросил книгу на кровать, таил в себе все, что угодно, кроме небрежности.