чтобы она не скрипела, или повесить новую дверь, или починить ножку стула.
Наверное, теперь наконец-то о Ниггле можно было сказать, что он приносит
пользу, но никто ему этого так и не сказал. И уж, конечно, не для "пользы"
его так долго здесь держали. Они, скорее всего, просто ждали, когда ему
станет лучше, а что такое "лучше" - об этом у них были свои собственные,
медицинские представления.
ничего такого, что он раньше назвал бы радостью. Развлечений у него было
мало, что и говорить. Однако, в последнее время он начал испытывать
неведомое доселе чувство - что-то вроде удовлетворения от того, что твоя
синица сидит у тебя на ладони. Он начинал работу по звонку и по звонку же
заканчивал. Кое-какие вещи он аккуратно откладывал в сторону, и там они
ждали, когда придет время их доделать. За день он успевал очень много и
прекрасно справлялся со всеми мелкими поручениями. Правда, теперь "время
ему не принадлежало", но зато он стал "хозяином своего времени". Он начал
понимать, чего оно стоит, время. И чего не стоит. Прежде всего, не стоит
торопиться. К Нигглу пришел покой, и теперь в часы отдыха он мог
по-настоящему отдыхать.
все копать и копать, изо дня в день. Об отдыхе нечего было и думать. Ниггл
принял это покорно. Лишь спустя долгое время, в памяти его стали всплывать
обрывки тех проклятий, что он когда-то так часто произносил. Подумать
только, он почти забыл их. Он копал, пока хватало сил нагнуться, копал
пока кожа у него на ладонях не повисла лоскутами, и руки не стали
кровоточить. Тут он почувствовал, что больше не может поднять лопату.
Никто не сказал ему доброго слова. Появился доктор, и, окинув Ниггла
взглядом, изрек: "Прекратить работу. Полный покой в темноте".
и чувство не приходили к нему, и он едва ли мог сказать, сколько уже так
вот лежит - несколько дней, или, может быть, лет? Вдруг он услышал голоса.
Совсем незнакомые голоса. Он был уверен, что никогда не слышал их раньше.
Похоже было, будто в соседней комнате собрался врачебный совет, или
заседает следственная комиссия, и голоса доносятся через неплотно закрытую
дверь. Правда, света Ниггл не видел.
суровый голос, еще строже, чем у доктора.
назвать нежным, но в нем не было мягкости. Там смешались и грусть, и
надежда - это был голос вершителя судеб.
слишком утруждал себя мыслями. Посмотрите, сколько времени он потратил
зря, даже не на развлечения, а просто так. В путь он тоже не собрался как
следует. И ведь мог бы кое-что приготовить, но нет! Явился сюда как
последний оборванец, ну и нам пришлось обойтись с ним, как с нищим. Так
что случай тяжелый. Думаю, ему придется здесь задержаться.
с другой стороны... он всего лишь маленький человек. Великие дела никогда
не были его предназначением, на это у него не хватило бы сил. Давайте
заглянем в записи. Смотрите! Кое-что здесь говорит в его пользу.
этих аргументов не выдержит тщательного разбора.
примеру. По природе своей Ниггл был художником. Не гением, конечно, но все
же... Лист работы Ниггла не лишен своеобразной прелести. Вспомните, как он
всегда бился над тем, чтобы листья вышли как можно более прекрасными, и
все только ради них. Ему и в голову не приходило, что это возвышает его
самого. Смотрите, здесь нет ни слова о том, чтобы он, например, делал вид,
хотя бы даже перед самим собой, что это оправдывает его небрежность по
отношению к вещам, установленным законом.
голос.
него особого труда. И при этом он еще все время жаловался, что его
"отвлекают". Посмотрите сами! Записи так и пестрят этим словом вперемежку
с разными дурацкими сетованиями и даже проклятиями.
отвлекают. Зато он никогда не ждал никакой награды, как они ее там
называют. Вот, например, случай Пэриша. Это тот, что поступил позже, сосед
Ниггла. Он ведь ни разу для него палец о палец не ударил, а уж о
благодарности и говорить не приходится. Но здесь нет ни слова о том, чтобы
Ниггл ждал этой самой благодарности. Нет, у него и мысли такой не было.
Но все же недостаточно веский. Если хорошенько приглядеться, я думаю,
обнаружится, что Ниггл чаще всего просто забывал об этом. Все просьбы
Пэриша он считал досадным недоразумением, и тут же выбрасывал дело из
головы, как только с ним было покончено.
запись. Эта поездка в дождь. Я подчеркиваю: это самое настоящее
самопожертвование. Ниггл предчувствовал, что упускает последнюю
возможность закончить картину. К тому же, он догадывался, что Пэриш зря
так беспокоится.
равно, последнее слово за вами. Это ваше занятие, - выставлять все в
лучшем свете. Иногда у вас неплохо получается. Итак, что вы предлагаете?
голос. Когда он произнес "успокоение", Ниггла словно бы осыпали дивными
дарами, или он получил приглашение на пир королей. Его совершенно
ошеломило это "дать отдохнуть", и он почувствовал, как в абсолютной
темноте лицо его заливает краска стыда. Так бывает, если вас вдруг
похвалят во всеуслышанье, когда и вы сами, и все кругом знают, что похвала
не заслужена. Ниггл поглубже зарылся в колючее одеяло. Было совсем тихо.
Потом первый голос спросил его, прямо под ухом:
соскучился. Надеюсь, он не очень болен. Может быть, вы сможете заодно
вылечить его ногу - она всегда причиняла ему столько мучений. И,
пожалуйста, не надо о нас беспокоиться. Пэриш был очень хорошим соседом.
Он продавал мне отличный картофель, и совсем недорого, а это, знаете ли,
избавляет от стольких хлопот.
я согласен, - произнес первый голос, где-то бесконечно далеко. - Пусть
отправляется до следующей станции. Хоть завтра!"
заливал солнечный свет. На стуле, куда он клал на ночь больничную форму,
теперь лежала откуда-то взявшаяся удобная одежда. После завтрака к нему
пришел доктор. Он намазал его кровоточащие ладони каким-то бальзамом, и
раны сразу затянулись. На дорогу доктор дал ему пару добрых советов и (на
всякий случай) бутылочку тоника. Потом Ниггла угостили пирожным и бокалом
вина, и вручили ему билет.
присмотрит за вами. Прощайте!"
Солнце ослепило его. Он ведь помнил лишь большую станцию, и думал поэтому,
что очутился в таком же большом городе. Но все оказалось совсем иначе. Он
стоял на вершине холма, голого, зеленого, обдуваемого пронзительным,
пронизывающим ветром. Кругом никого не было. Внизу, у подножья холма,
словно зеркало, сверкала на солнце крыша станции.
узнал его. "Сюда, сюда!" и он провел Ниггла на платформу. Там стоял чудный
маленький поезд - один паровоз и один вагончик. Оба так и сверкали - сразу
было видно, что краска совсем свежая. Наверное, это было их первое
путешествие. Да что паровоз! Даже пути перед ним, и те выглядели
новенькими: рельсы сверкали, опоры под ними были покрашены в чудесный
зеленый цвет, а шпалы издавали ни с чем не сравнимый запах свежей,
разогретой солнцем смолы.
понравится, - и он захлопнул за Нигглом двери вагона.
сиденья. Поезд шел по глубокой выемке, между двух ее зеленых боков, под
голубой крышей неба. Прошло, казалось, совсем немного времени, и паровоз
дал гудок, лязгнули тормоза, и поезд остановился. Вокруг не было ни
станции, ни хотя бы таблички с названием места, лишь несколько ступенек
вверх по зеленой насыпи, туда, где росла подстриженная живая изгородь.
Поднявшись, Ниггл увидел калитку, а рядом свой велосипед, или, во всяком
случае, совсем такой же. На перекладине калитки красовалось что-то вроде
желтой этикетки, где большими черными буквами было выведено "Ниггл".
вниз с горы, залитой весенним солнцем. Тропинка вскоре пропала, и Ниггл
ехал по великолепному дерну. Он был зеленый, плотный, и все же можно было
рассмотреть каждую былинку. Что-то подобное Ниггл уже видел раньше, а
может быть лишь только мечтал об этой траве, океане травы? Изгибы
местности тоже казались ему знакомыми. Да, вот здесь начинается спуск на