Чтение 3–й страницы книги ~Отклонение от нормы~

миссис Уэндер.

Она продолжала грустно и, как мне показалось, все еще недоверчиво
смотреть мне в глаза. Я почувствовал себя неловко. И тут она улыбнулась,
словно вся тяжесть вдруг упала с ее души.

- Все в порядке, - сказала она. - Мы будем держать это в тайне. Даже
между собой никогда не будем говорить об этом. Ладно?

Я утвердительно кивнул.

У двери я остановился и спросил:

- А можно мне иногда приходить сюда поиграть с Софи?

Она поколебалась немного, что-то обдумывая, и ответила:

- Можно... Только... Помни, никто не должен об этом знать.

Монотонные воскресные проповеди все еще не связывались у меня с
реальностью, когда я шел к насыпи. Но когда я взобрался на гребень, они
странным образом начали приходить во взаимодействие с только что пережитым
и вдруг обрели для меня совершенно новый смысл. Определение Человека
медленно всплыло у меня в мозгу:

"...И каждая нога должна сгибаться посередине и иметь одну ступню. И
каждая ступня должна иметь пять пальцев, и каждый палец должен иметь на
конце ноготь..." И дальше: "И любое существо, которое имеет человеческий
облик, но устроено не так, как здесь сказано, - не есть человек. Это не
мужчина и не женщина. Это богохульство, издевательство над истинным
подобием Господа, и оно ненавистно взору Господню".

Я был растерян. Богохульство! Всю мою короткую жизнь мне вдалбливали
в голову, что нет ничего на свете страшнее этого... Но что могло быть
страшного в Софи? Она была самая обыкновенная девчонка, если не считать
того, что она была лучше и храбрее других. Однако, если верить
Определению...

Нет, наверняка здесь какая-то ошибка! Ведь не может же быть, чтобы
из-за одного маленького пальца, пусть даже двух (наверное, на другой ноге
у нее их тоже шесть), она стала "ненавистна взору Господню"...

Странные вещи творились в окружавшем меня мире.

Я шел домой обычной своей дорогой. Когда на моем пути стали
попадаться деревья, я сполз с насыпи вниз на узкую тропку, по которой
редко кто ходил. Я беспокойно оглядывался по сторонам, крепко сжимая
рукоятку ножа. Мне очень хотелось поскорее выбраться из зарослей, потому
что иногда даже крупные звери забредали в наши места и здесь вполне можно
было встретить дикую кошку или собаку. Но на этот раз мне встречались
только мелкие зверушки, испуганно шарахавшиеся при моем приближении.

Пройдя около мили, я вышел на возделанную землю: отсюда уже был виден
наш дом. Я огляделся, прошел вдоль опушки леса ближе к поселку, пересек
все поля, кроме последнего, прячась за изгородями, и вновь стал
оглядываться вокруг: не заметил ли кто-нибудь, откуда я пришел. Поблизости
не было никого, кроме старого Джейкоба: он разгребал во дворе навоз. Когда
он повернулся ко мне спиной, я неслышно преодолел открытое пространство,
отделявшее меня от дома, влез в окно и торопливо прошел в свою комнату.

Не так-то легко представить себе наш дом, не видя его ни разу. С тех
пор как пятьдесят лет тому назад мой прадед Элиас Строрм выстроил самую
старую его половину, к нему множество раз пристраивались новые комнаты,
веранды и разные подсобные помещения. Теперь одно его крыло занимали
сараи, амбары и стойла, а в другом находились столовые, гостиные и комнаты
работников. Оба крыла сильно выдавались вперед и почти смыкались вокруг
большого возделанного сада перед главным строением.

Как и все дома в поселке, наш дом был сложен из грубо обтесанных
бревен. Но поскольку он был самый старый, в стенах его было полно щелей и
трещин, заложенных кирпичами и осколками камней, взятыми из развалин,
оставшихся от жилищ Древних. Внутри дом был разделен на комнаты плетенными
перегородками, покрытыми штукатуркой.

Дед мой, как я представлял себе со слов отца, был человек,
исполненный фанатичной веры в святость и непогрешимость божественных
заповедей. Лишь много позже мне удалось "по кусочкам" составить истинный
его портрет, менее расплывчатый, чем в детстве, но гораздо более
отталкивающий.

Элиас Строрм пришел в здешние места с западного побережья. Причина,
побудившая его переменить место жительства, по его словам, заключалась в
том, что образ жизни там, на побережье, не отвечал его богоугодным
устремлениям. Однако краем уха я слышал, что его родные не могли ужиться с
ним и попросту заставили его покинуть родные места. Так или иначе, он
приехал сюда, в Вакнук, со всеми своими пожитками. Было ему тогда лет
сорок пять.

Это был сильный, рослый человек с властной осанкой и горящими глазами
фанатика. Все его существо было пронизано истовым почитанием Господа и
постоянным страхом перед кознями сатаны.

Вскоре после того, как выстроил дом, он ненадолго покинул наши края и
вернулся с невестой - прелестной застенчивой девушкой. Она была младше
Элиаса на двадцать пять лет. У нее была огромная копна золотисто-рыжих
волос и нежные розовые щеки. Когда ей казалось, что никто на нее не
смотрит, ее движения напоминали игру молодого жеребенка. Но под взглядом
мужа она съеживалась, и кровь отливала от ее розовых щек.

Не было любви в этом браке. Молодое, юное создание может иной раз
вдохнуть жизнь в зрелого, увядающего мужчину, поделиться с ним своей
свежестью. Но у них вышло иначе. Постоянными молитвами и назиданиями Элиас
стер краску с ее лица, золото с ее волос. Через несколько лет по дому
ходило серое, забитое существо, преисполненное отвращения к своей жизни, к
своему дому и к людям, которые ее окружали. После рождения второго сына
она умерла, не испытывая сожаления от того, что расстается с жизнью.

У Элиаса Строрма не было сомнений насчет того, каким должен быть его
наследник. Убеждения деда были крепко вбиты в голову моего отца. Оба в
жизни руководствовались прописями из Библии и никольсоновских "Раскаяний".
В делах веры отец и дед были заодно. Разве только сын - мой отец - был не
таким яростным, но таким же суровым и строгим ревнителем Твердости Веры и
Чистоты Расы.

Мой отец, Джозеф Строрм, женился уже после смерти деда и не повторил
его ошибки. Взгляды моей матери полностью совпадали с его взглядами.

Нашу местность, как и наш дом, звали Вакнуком, ибо существовало
поверье, будто это место так звалось еще во времена Древних. Поверье это,
как часто бывает, не имело под собой никакой реальной почвы, хотя тут и
вправду были остатки каких-то древних строений. Вскоре они были растасканы
людьми для их собственных жилищ.

Как я уже говорил, была здесь еще огромная насыпь, тянувшаяся до
самых гор. И громадный утес, который, быть может, тоже был сделан
Древними, когда они своими чудодейственными, неведомыми нам способами
кроили и резали горы для каких-то своих, неведомых нам, целей.

Селение наше было невелико - несколько сотен хозяйств, больших и
маленьких, процветающих и пришедших в упадок. Послушание и
богобоязненность были неотъемлемыми чертами всех поселенцев.

Мой отец - влиятельное лицо в Вакнуке. Когда шестнадцатилетним юнцом
он впервые публично выступил с воскресной проповедью в дедовской церкви,
весь наш округ едва ли насчитывал более шестидесяти семей. Чем больше
земли расчищали под пахоту, тем больше людей приходило и селилось здесь.
Однако наше хозяйство ничуть не страдало от этого. Отец по-прежнему был
самым крупным землевладельцем, по-прежнему в воскресные дни часто выступал
с проповедями в церкви, разъясняя ближним Божьи заветы. По определенным
дням в будни он также авторитетно толковал им светские законы в качестве
судьи. А в остальное время следил за тем, чтобы его домашние и все соседи
неукоснительно выполняли эти законы и показывали всем остальным пример
высшей добропорядочности и нравственности.

Главной комнатой внутри по заведенному обычаю была гостиная. Как и
весь дом, наша гостиная была самая просторная в Вакнуке. Огромный камин,
выложенный из каменных глыб, с кирпичной трубой, был предметом особой
гордости. Черепичная крыша вокруг трубы была единственной во всей округе.

Моя мать была помешана на чистоте и порядке. Пол большой комнаты был
сделан из обтесанных камней, плотно подогнанных друг к другу и всегда
надраенных до блеска. Стены тоже сверкали чистотой, как и вся наша мебель
- стол, стулья, несколько кресел. Три-четыре блестящих кастрюли, которые
были слишком велики для буфета, висели на стенах. Но главным украшением
гостиной были деревянные панели с искусно вырезанными изречениями (в
основном из "Раскаяний"). Слева от камина можно было прочесть: "ТОЛЬКО
ОБРАЗ БОЖИЙ И ЕГО ПОДОБИЕ ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК". Справа: "НЕ ОСКВЕРНИ НЕЧИСТЬЮ
РОД, УГОДНЫЙ БОГУ". На противоположной стене было еще два изречения: "ОДИН
ЕСТЬ ПУТЬ - СВЯТОСТЬ" и "В ОЧИЩЕНИИ - НАШЕ СПАСЕНИЕ". И наконец, громадная
панель напротив двери, ведущей во двор, властно призывала всех входящих:
"ИЩИ И НАЙДИ МУТАНТА!!!"

Все эти изречения я знал задолго до того, как научился читать. Вполне
возможно, что эти надписи и служили первым моим букварем. Я знал их
наизусть, как и все прочие, украшавшие стены других комнат нашего дома:
"НОРМА - ЖЕЛАНИЕ ГОСПОДА", "ЛИШЬ ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ НОРМЫ ЕСТЬ ТВОРЕНИЕ
ГОСПОДА", "ЛЮБОЕ ОТКЛОНЕНИЕ - ОТ ДЬЯВОЛА".

Некоторые из этих заповедей были для меня пустым звуком, но о других
я имел кое-какое понятие. Например, обо всем, что касалось ПРЕСТУПЛЕНИЙ.
Тут у меня была возможность своими глазами увидеть, что именно
подразумевалось под этим словом.

Обычно, когда случалось что-нибудь подобное, отец возвращался домой в
отвратительном настроении. Вечером он созывал всех в гостиную (это