свои сети далеко в воду и добыли из моря пропитание.
они поклялись, что узнают горные пустоши лучше всех, и там они остались
жить навсегда.
долинах, пастухов и фермеров, пахарей и свинопасов, земледельцев и
мукомолов.
сплетенными сетями урожаи маленьких существ с плавниками, плавающих вблизи
берега.
выделывая строительный и драгоценный камень.
крови, оплакивание - наш способ помнить обо всем и величайшее искусство в
нашем мире.
зовется Эль-Лаллория, Место Плакальщиц.
заболела прабабушка. Ее поместили наверху в комнате без окон, под
соломенной крышей, чтобы она привыкала лежать в темноте. Так поступают с
глубокими стариками, чья жизнь проходит в сумерках. Так новорожденные
должны учиться жить в лучах рассвета.
потому что у меня появились признаки взросления: начали наливаться
маленькие груди, закудрявились волоски в укромных местах и хлынула свежая
кровь из нетронутого гнезда моего тела.
Одна или с братьями, я строила из веток ивы и сорванной ботвы свои
собственные Залы. Мы накрывали столы, делали надписи, рисовали картинки. И
всегда, всегда мой стол был самым лучшим, хотя я не была самой старшей.
Мой стол, украшенный лентами и дикими цветами: красным триллисами жизни,
сине-черными траурными ягодами смерти и переплетенными зелеными веточками
между ними - был не просто красив невинной красотой. Нет, у моего стола
был характер, одновременно мой и того, по ком оплакивание. В нем была
сущность, и воображение, и смелость, даже когда я была совсем маленькой.
Все замечали это. Другие дети это понимали, некоторые завидовали. Но
взрослые, которые приходили посмотреть, как мы играем, они знали точно. Я
слышала, как один из них сказал: "У нее талант плакальщицы, у этой
малышки. Хорошенько запомните ее". Как будто мой большой рост и угловатое
тело не делали меня заметной.
лепеча их своим куклам. Первые стихи были подражанием погребальным песням,
которым меня учили, но в них всегда было что-то лично мое. Я особенно
помню один, потому что мама поделилась им со старшими как признаком моей
одаренности. Бабушке не понравились эти стихи, ей понравились другие, но в
этом споре победила мама. Стихи начинались так:
метафор погребальных песен. Но слова пятой строчки, которые оттеняли
центральный образ, вырезанную из дерева фигуру обнаженной женщины, нечто,
о чем я не могла иметь понятия, потому что мы были родом из Средних Долин,
землепашцы и мукомолы - эта пятая строчка всех убедила. Я, дочь мельника,
долговязая и тонконогая, я была одаренным ребенком. Я неделями смаковала
их похвалы и пыталась повторить свой успех, но больше не смогла. Мои
следующие стихи были банальны: в них не было и намека на талант. Прошли
годы, прежде чем я поняла, что у меня лучше получается оплакивание, когда
я не стараюсь произвести впечатление, хотя критики, публика и глупые
придворные не могли видеть разницу. Но мастер всегда узнает.
войти в Зал Плача. Я встала рано и много минут провела перед зеркалом,
единственном в нашем доме, которое не было закрыто серой траурной тканью.
Я нарисовала себе темные круги под глазами и положила себе густые тени на
веки, как и положено плакальщице. Конечно, я перестаралась. Какая
начинающая плакальщица может избежать этого? Мне еще предстояло узнать,
что подлинная печаль сама рисует на лице глубокие впадины, она - лучший
скульптор человеческого тела, чем все наши краски и тени. Грим должен лишь
подчеркивать. Но я была молода, как я уже сказала, и даже прабабушка в
своей темной комнате не смогла вразумить меня.
проявился уже тогда. Я закрасила ногти таким же цветом, как веки, а на
большом пальце левой руки перочинным ножиком проскребла крест, чтобы
обозначить пересечение жизни и смерти.
потом выцарапывала на всех ногтях, узоров, которые стали так модны среди
молодых придворных плакальщиц и были названы моим именем. Я сама больше
никогда не делаю этого. Тогда это казалось мне таким пустяком: немного
лишней краски, немного лишних пятен темноты на фоне света. Инстинктивное
движение, которое другие приняли - ошибочно приняли - за проявление
гениальности. В конце концов, гениальность есть не более, чем этикетка
инстинкта.
это имело значительно меньший успех. Насколько я припоминаю, триллисы
увяли быстрее, чем за полдня, а от сока ягод волосы слиплись. Все же, в
тот момент, когда я поднялась наверх, чтобы отдать свой долг уважения
прабабушке, я чувствовала себя настоящей плакальщицей.
погребальные венки, той самой кровати, в которой умирали все женщины в
нашем доме. Воздух в комнате был спертым и неподвижным. Даже мне было
трудно дышать. Прабабушка посмотрела на меня своими блестящими
полумертвыми глазами, рот у нее был искривлен от боли. Какая-то болезнь
грызла ее изнутри.
менее ответила:
она.
завершен.
столике у кровати. Мне значительно интереснее был Зал Плача и моя роль в
нем, чем точное время, когда умрет прабабушка, когда последний вздох
слетит с ее губ. В конце концов, это интимный момент, а оплакивание - акт
публичный. В свои тринадцать лет мне не терпелось показать свою печаль
публике, завоевать себе аплодисменты и бессмертье для прабабушки. Теперь я
знаю, что весь наш траур, все наши оплакивания, все внешние знаки наших
ритуалов - ничто по сравнению с одним быстрым мигом, когда освобождается
душа. Я шокирую тебя своей ересью? О, дитя, ересь - привилегия стариков.
окунулась в тепло солнечного света. Моя мама и ее мама уже ушли в Зал. Я
зашагала туда же под медленные звуки похоронных барабанов, игре на которых
всегда обучались кузены моих кузенов. Сердце мое рвалось вперед.
пилястры с каннелюрами и резными капителями поддерживали крышу. Я видела
здание издали - а кто не видел? - оно доминировало на нашей маленькой
городской площади. Но мне никогда не разрешали подходить настолько близко,
чтобы рассмотреть резьбу. Она соответствовала назначению зала: плачущие
женщины, их длинные волосы спадают причудливыми водопадами. Тебе смешно.
Только в деревне можно увидеть такой банальный сюжет. Конечно, это был
далеко не самый значительный Зал, но в моих глазах он был великолепен,
каждая плачущая фигура была памятником горю. Я жадно впитывала все, желая
быть частью этого.
Вскоре появилась мама и начала что-то вполголоса говорить привратнику,
убеждая его, что для меня уже пришло время. Он пропустил меня, сверкнув
Свержин Владимир
Юрьев Сергей
Каргалов Вадим
Херберт Фрэнк
Белогорский Евгений
Шилова Юлия