Чтение 3–й страницы книги ~Великий план~

- Огнеметы? О нет, не может быть!

- Я не вижу вспышек, - согласился Лариус. - Но звук...

Что-то просвистело у них над головой. Лариус схватил свою госпожу и заставил её лечь. Карина пронзительно закричала. Еще один снаряд с шипеньем ударился в стену башни. Раздался звук, похожий на шипенье мощной струи пара. Далекие звуки с холмов участились. Карина высвободилась из рук Лариуса и подбежала к каменному парапету.

- Что это? - закричала она, закрывая уши руками, чтобы не слышать этого звука. - Лариус, что...

Весь Гот начал наполняться дымом: зеленые клубы поползли по улицам. Странная бомбардировка заставила всех горожан поднять головы к небу. Когда неумолимый туман стал окружать людей, они начали кричать, выцарапывая себе глаза. Ветер разносил сладковатый запах чего-то гадкого. Карина понюхала воздух - и запоздало поняла, что вдыхает яд. Огонь заполз ей в ноздри, сжигая слизистую оболочку. Горло у неё сжало спазмом, глаза наполнились слезами. Она отшатнулась от парапета, налетев спиной на Лариуса, и отчаянно попыталась ухватиться за него. Глаза старика были налиты кровью. Ужасаясь, не имея возможности ни дышать, ни кричать, герцогиня Карина посмотрела на свое запятнанное платье и поняла, что слезы у неё окрашены в алый цвет.

Золотой граф

Его звали Помрачающий Рассудок.

Это имя ему дал его прежний господин, Аркус, император Нара, - и Саврос носил его с гордостью и называл себя так сам даже в присутствии благородных имперских дам. Он обращался со своими инструментами так, как художник с кистью: бережно, умело и талантливо. Некоторые говорили, что он безумен, но все соглашались на том, что в его деле ему нет равных, что он - один из редких умельцев Нара. Солдаты завидовали тому, как он владеет ножом, женщины падали в обморок, когда он рассказывал свои мрачные истории. Он понял свое истинное призвание ещё в детстве.

Симон наблюдал за работой Помрачающего Рассудок, ужасаясь любви палача к своему делу. Его паучьи пальцы ползли по плоти жертвы, его кисти вращали целый арсенал узких ланцетов, словно острые дирижерские палочки. Симон знал, что видит мастера. Несмотря на вопли подвешенной к потолку на цепях жертвы, он был заворожен зрелищем.

- Это так легко, - шептал палач. Его язык быстро лизнул ухо жертвы. - Так легко умереть...

Голос был медовым, тошнотворно сладким и душным. Он лился из горла Помрачающего Рассудок подобно песне, терзая несчастного, заставляя его говорить. Но испытуемый уже почти потерял дар речи. С его губ срывалось только невнятное трийское бормотание, однако Саврос Помрачающий Рассудок ещё не закончил. Он извлек из своего белого жилета ещё один ланцет и продемонстрировал жертве, медленно поворачивая в слабом свете темницы, ловя кромкой лезвия оранжевое пламя факелов. Симон неподвижно стоял в углу камеры, ожидая смерти пленника.

Как все трийцы, пленник был совершенно белым. Увидев его, Саврос пришел в восторг. Для него белая кожа стала полотном, растянутым на цепях. Он моментально принялся за дело, вырезая ножами орущие фигуры на обнаженной спине несчастного. Их было уже почти двадцать - и они образовали причудливую живую фреску. Кровь неумолимо стекала на пол, кусочки трийской плоти прилипли к сапогам Помрачающего Рассудок. Но казалось, что Саврос совершенно их не замечает. Наблюдая за этой картиной, Симон невольно задумался, не так ли выглядит ад.

- Прекрасно, - заметил палач, любуясь своим драгоценным ланцетом. Он поднес его к серому глазу трийца, помутневшему от усталости и боли. - В Черном городе есть кузнец, который тратит много дней на одно такое лезвие. Он - лучший мастер ножей в Наре. - Саврос проверил лезвие кончиком пальца и ухмыльнулся. - Уй! Острое.

Саврос уже не трудился говорить по-трийски. Его жертва потеряла способность понимать что бы то ни было, и он это знал. Но это было самым приятным моментом. Симон с трудом держал себя в руках. Он - Рошанн, и если он отвернется, Бьяджио об этом услышит. И он крепился и продолжал смотреть, как Саврос гладит узким ланцетом мокрую от слез щеку и с воркованием поет свою песню и как закованный в цепи триец с дрожью готовится умереть.

- Да делай же! - прорычал Симон, выходя из себя.

Саврос обратил смеющийся взгляд в темный угол, где ждал Симон. На потолке у него над головой висел паутинный кокон, полный новорожденных паучат, но Симон не сходил с места.

- Ш-ш! - прошептал Саврос, прижимая к губам тонкий палец.

В камере было жарко и пахло патокой. Симону было душно. Голос Помрачающего Рассудок звучал у него в голове. Он слушал его уже несколько часов, и ноги болели от усталости. Снаружи, в реальном мире, уже, наверное, встало солнце. Если бы можно было, Симон выбежал бы из камеры и сблевал, но ему ещё предстояло сделать грязное дело.

- Если ты уже узнал все, что нужно, убей его! - приказал Симон. - Он все же человек. Обращайся с ним, как с человеком.

Казалось, Саврос потрясен.

- Ты привел его сюда для меня, - напомнил он Симону. - И теперь не мешай мне делать мое дело.

- Твое дело сделано, Помрачающий Рассудок. Если тебе нужно кого-то прирезать, купи себе на ферме козу. Он был трийским воином. Оставь ему хоть немного чести.

- Что это ты такой нежный? - с издевкой осведомился Саврос. Тонкий ланцет вращался в его пальцах. - Разве Рошаннов не учат вести допросы?

Симон вышел из темноты. В центре камеры стоял столик для приспособлений Помрачающего Рассудок: странная коллекция металлических предметов с остриями и щипцами, аккуратно разложенных на серебряном подносе. Рядом с мрачным блюдом стоял кувшин розовой воды. Саврос имел странную привычку смачивать губы своим жертвам прохладной жидкостью, заставляя их жаждать большего. Симон оттолкнул палача, взял кувшин и поднес его к губам трийца, налив воды ему на губы и язык. Несчастный застонал от благодарности.

- Что ты делаешь? - возмутился Саврос.

Симон ничего не ответил. Продолжая лить воду, он взял со стола нож. Этот был не таким красивым, как остальные. Он был широким и тяжелым, с зазубренным лезвием, как пила мясника. Симон крепко сжал рукоять и подался вперед так, что его губы почти коснулись уха пленника.

- Хорошей тебе смерти, воин, - просто сказал он и погрузил клинок в сердце трийца.

Из горла несчастного вырвался хриплый вскрик. Руки сжались в кулаки, сотрясая кандалы и длинные крепкие цепи. Глаза широко раскрылись, секунду осмысленно смотрели на Симона, а потом погасли. Симон вернул на стол кувшин, потом - нож и спокойно поглядел на Савроса. У Помрачающего Рассудок от изумления отвисла челюсть.

- Ты его убил! - пролепетал Саврос.

- Ты как кошка, которая играет с птицей, - резко бросил Симон. - Я не намерен смотреть на эти глупости.

- Я с ним не закончил! - взвыл Саврос. Он бросился к обмякшему телу, пытаясь нащупать пульс. - Я скажу Бьяджио, что ты сделал!

- Я сам ему скажу. Ну, что он говорил? Я слышал, как ты упоминал Вэнтрана. Он в Фалиндаре?

Саврос не слышал вопроса. Он водил тонкими пальцами по спине своей жертвы, восхищаясь собственным искусством и ловя кожей лица уходящее тепло тела. Симон нетерпеливо переступил с ноги на ногу. В те дни, когда Саврос служил императору, он был одним из любимцев Аркуса, членом его привилегированного "железного круга". Теперь он стал изгнанником, как и прочие сторонники Бьяджио, и застрял на Кроуте. Никому из них не нравилось здесь жить, но, похоже, Саврос переносил изгнание хуже остальных. Помрачающий Рассудок всю жизнь провел в Черном городе, занимаясь своей мрачной профессией. Он привык к изрыгающим дым трубам военных лабораторий и сырости подземелий. Чистый океанский воздух вызывал у него депрессию. Однако он все ещё пользовался привязанностью Бьяджио, а это означало, что он может влиять на графа. Симон понимал, что нельзя заходить с ним слишком далеко.

- Саврос, - настоятельно спросил Симон, - что он говорил? Вэнтран в Фалиндаре?

- Он был такой красивый, - рассеянно ответил Саврос. - Я хочу ещё такого!

- Вэнтран...

- Да, да! - вспылил палач. Саврос отпустил мертвеца и повернулся к столу. Вынимая окровавленные ланцеты из жилета, он стал раскладывать их на серебряном подносе, недовольно хмурясь. - Все так, как ты и подозревал, шпион! - Он выплюнул это последнее слово, словно ругательство. - Вэнтран в Фалиндаре с женой.

- Что ещё он сказал? - продолжал спрашивать Симон.

- А, да выучи ты этот проклятый язык! Или ты нас не слушал?

Симон ощетинился, но промолчал. Среди тех, кто бежал с Бьяджио на Кроут, щелкающую трийскую речь понимал один только Саврос. Он однажды объяснил, что "должен знать язык тех, с кем работает". И у Савроса была способность к языкам, которой Симон мог только дивиться. Это была первая поездка Симона в Люсел-Лор - и он надеялся, что она станет и последней. Он попытался выучить хотя бы несколько трийских фраз, но Саврос оказался плохим учителем, а Симон - отвратительным учеником. И с тех пор их враждебность только усилилась.

Симон осторожно наблюдал за Савросом, глядя, какчон своими запятнанными руками превращает белое полотенце в красное. Он заметил какой-то блеск в неестественных глазах Помрачающего Рассудок - в ярких синих глазах что-то пряталось. Он не сказал всего.

- Что еще? - спросил Симон. - Я знаю, что ты не все мне сказал.

- Неужели знаешь? - нарочито изумился Саврос. - Ты же Рошанн, Симон Даркис. Тебе полагается быть наблюдательным. Что я узнал? Можешь догадаться?

- Перестань дурачиться, - приказал Симон. Саврос уступил, гадко улыбнувшись.

- Есть ребенок, - с удовольствием сообщил он. - У Вэнтрана дочь.

У Симона оборвалось сердце.

- Дочь? Сколько ей лет?

- Очень маленькая. Еще младенец. Может, год. Может, больше - не знаю. Но она живет с ними в крепости. - Саврос отложил грязное полотенце. - Похоже, тебе придется вернуться, а?

Симон поморщился. Этого ему хотелось меньше всего.

- Вэнтран все ещё чего-то ждет, - добавил Саврос. - Тебе надо сказать об этом Господину. Скажи ему, чтобы он перестал возиться со своей вендеттой и увез нас с этого проклятого острова.

Симон мрачно пообещал себе, что он непременно так и сделает. Он в последний раз взглянул на мертвого воина, висевшего на цепях. Безжизненные глаза были широко открыты и устремлены прямо на него. Невидимый ветерок раскачивал тело, заставляя цепи греметь. У Симона было такое чувство, будто он вымазался в грязи. Обратный путь из Люсел-Лора был долгим и неприятным, но этот воин гордо переносил все унижения. Сидя связанным в вонючем корабельном трюме, он почти не говорил и не ел. Симон посмотрел на исхудавшее тело, изуродованное безумными творениями Помрачающего Рассудок. Только Савросу удалось сломить железную волю трийца, и всего за несколько часов.

- Как его звали? - тихо спросил Симон.

Саврос изумленно воззрился на него:

- Что?

- Его имя. Как его звали?

- Я обучил тебя этой фразе, - напомнил ему Саврос. - Разве ты сам его не спросил?

Симон покачал головой. До этой минуты ему не хотелось знать имя своего пленника.

- Хакан, - сказал Саврос и вздохнул. - Какая обида. Он мог прожить гораздо больше.

- Хакан, - повторил Симон. Потом он посмотрел на Савроса и ядовито сказал: - Я рад, что убил его.

Не сказав больше ни слова, Симон стремительно вышел из камеры. Он проскользнул через железные ворота, отделявшие темницу от остальных катакомб, и попал в винный погреб графа, где дремали тысячи бочек бесценных вин, наполняя воздух сладким ароматом. Большинство были из собственных виноградников Бьяджио: это был нектар, который высоко ценился по всей империи. Целая армия слуг графа ухаживала за виноградниками, а в погребах рабы в ошейниках ворочали тяжелые бочки и пробовали вина, дозревающие до идеального букета. На проходившего мимо Симона рабы не обращали внимания. Они знали, что он - любимец графа, но не лорд Нара. Он был Рошанном, а это означало, что он - слуга графа, то есть практически ничем от них не отличается.

За винным погребом находилась резная каменная лестница, вытесанная из цельного гранита. Ее ступени были стерты ногами многих поколений. Симон поднялся наверх: ему не терпелось побыстрее глотнуть свежего воздуха. Открыв дверь, он оказался на половине прислуги, в задних комнатах просторного дома графа. Уже наступило утро. Тонкие нити солнечного света проникали сквозь хрусталь окон и падали на пол, выложенный красной плиткой. Симон услышал, как в кухне стучат кастрюли: рабы начали готовить завтрак. Он подошел к окну и выглянул наружу. Дворец графа стоял на возвышении, и перед Симоном лежали холмистые виноградники, уходившие на запад, и сверкающий океан вдали. Он вдохнул сладкий воздух и закрыл глаза. Перед ним все ещё стояло лицо мертвого трийца, но сильнее всего была усталость. Мучительно хотелось заснуть - или хотя бы снять сапоги и дать отдых стертым до волдырей ногам, но он - о знал, что его ждет господин. От этой мысли Симон содрогнулся. Он говорил с графом совсем недолго, когда приехал накануне поздно вечером, а потом сразу же пошел с Савросом в темницу.

Бьяджио был прав относительно дотошности Помрачающего Рассудок.

- Боже! - прошептал Симон, не открывая глаз.

Он все ещё ощущал запах крови. Эрис тоже его почувствует. С его губ сорвался тихий стон. Она будет о нем беспокоиться. Но ей придется подождать - ещё совсем немного.

Мимо прошла судомойка. Симон поймал её за руку, и она подскочила от неожиданности.

- Где граф? - спросил он.

- Господин? - пролепетала девочка. У неё в руках была корзинка с яйцами, которую она чуть не уронила. - Кажется, он в купальне, сэр.

Он отпустил её, виновато улыбнувшись. Только сейчас ему пришло в голову, как он должен выглядеть в одежде, забрызганной кровью. Эти слуги графа все ещё не привыкли к своим гостям из Черного города, и хотя Симон в течение нескольких лет довольно подолгу останавливался во дворце, к нему все ещё относились как к чужому.

Он прошел через дворец и вышел на крытую аллею, вымощенную красным кирпичом и обрамленную цветами и великолепными статуями. Его окружили острые ароматы сада. Он смущенно поправил мятую одежду. Бьяджио ненавидит неопрятность. И в этой части дворца даже рабы были одеты лучше, чем Симон. Это было восточное крыло, обитель самого графа, куда допускались очень немногие. Симон сомневался в том, чтобы туда хоть раз приглашали Савроса или кого-то из лордов Нара. И, подходя к белому зданию - каменной и золотой мечте зодчего, - Симон невольно замедлил шаги, стараясь ступать как можно тише. В саду Бьяджио подавать голос разрешалось только птицам. Усердные садовники уже начали утреннюю работу: они обрезали гигантские кусты роз, выдергивали сорняки. Вслед Симону издевательски свистнул дрозд, свивший себе гнездо в ветвях персикового дерева. Симон бросил на птицу возмущенный взгляд, мечтая о подходящем камне, чтобы запустить в нее.

Дорожка привела его к бронзовой арке, увенчанной колючими плетями вьющейся розы. Вход охранял огромный евнух с алебардой. При виде Симона охранник шагнул в сторону, и Симон прошел через арку в узкий внутренний двор. Обойдя его, он направился в купальню. Через несколько секунд он уже видел кедровую дверь, которая вела в парную. Ее крошечное окошко запотело. Из высокой трубы в утренний воздух вырывался влажный дым. На деревянном колышке висел один халат.

"Хорошо, - подумал Симон, подходя ближе. - Он один".

Он тихо постучал. Дерево под пальцами оказалось теплым. После недолгого молчания из парной раздался зевающий голос его господина.

- Входи, - приказал Бьяджио.

Симон приоткрыл дверь. Ему в лицо ударила струя пара. Кого-то другого его температура могла бы удивить, но Симон знал привычки своего господина и был готов к ожогу. Он моргал, привыкая к ароматному пару, вглядываясь в глубину парной. Там было темно: единственный свет исходил от углей, нагревавших камни. В углу сидел граф Ренато Бьяджио, разнежившийся, словно кот. Он был совершенно голым, если не считать небольшого полотенца, обвязанного вокруг бедер. Его золотистая кожа блестела от пота, длинные влажные волосы цвета янтаря падали на плечи. Невероятно яркие глаза открылись при звуке шагов Симона, а на прекрасном лице заиграла приветливая улыбка.

- Привет, мой друг, - проговорил Бьяджио.

Его голос был странным, нечеловеческим, он пел, словно дорогой музыкальный инструмент. Симон услышал его на фоне шипенья пара: гипнотическую мелодию, зовущую его приблизиться. Даже по прошествии стольких лет этот голос порой заставлял его трепетать.

- Доброе утро, господин, - отозвался Симон. - Я вам не помешал?

- Ты никогда мне не мешаешь, Симон, - сказал Бьяджио. - Входи. Дай на тебя посмотреть.

- Извините, господин, я в жутком виде. Я вернусь, когда оденусь, как подобает для встречи с вами. Казалось, это привело Бьяджио в восторг.

- Дай мне на тебя посмотреть, - снова повторил он. - Открой дверь.

Симон неохотно открыл дверь и вошел в нагретую парную. Его сразу же окружили клубы пара. Яркие глаза лл Бьяджио широко раскрылись.

- В самом деле! Я вижу, что ты слишком близко подходил к Помрачающему Рассудок. Ты ужасно выглядишь, Симон.

- Простите меня, господин. Я спешил сообщить вам новости. Я скоро вернусь.

Он повернулся, чтобы уйти, но Бьяджио остановил его.

- Чепуха! - заявил граф. - В конце концов, это же купальня. Сними с себя все это и садись рядом. - Он похлопал по скамье рядом с собой. - Сюда.

Симон с трудом удержал проклятие. Он уже ощущал на себе жадный взгляд Бьяджио.

- Я не могу, милорд. Я только оскорблю ваш взгляд!

- Перестань изображать шлюху, Симон, - сказал граф. - Я настаиваю, чтобы ты сел рядом. А теперь раздевайся. Полотенце у тебя за спиной.

Там действительно нашлось ещё одно полотенце. Симон снял с себя одежду, бросился за кусочком ткани и туго замотал её вокруг пояса. Пар был невыносимо жарким. Симон чувствовал, как у него горит все тело. Он с ужасом увидел, что Бьяджио берет ковшик и выливает на раскаленные камни очередную порцию жидкости. С камней вверх рванула струя влажного пара. Бьяджио со вздохом закрыл глаза и глубоко вздохнул. Как и все бывшие сподвижники Аркуса, граф терпеть не мог холод. Это было одним из странных побочных эффектов снадобья, которое они употребляли, чтобы поддерживать себя. Даже в самые долгие летние дни кожа Бьяджио была по-зимнему холодной. Та же алхимия, которая сделала его глаза ярко-синими, превратила его кровь в ледяную воду. А ещё это снадобье сделало его бессмертным - или почти бессмертным. Симон считал, что графу не меньше пятидесяти, но выглядел он вдвое моложе. Здесь, в купальне, когда его тело было полностью открыто, Бьяджио казался каким-то легендарным существом. Он был человеком некрупным, но мышцы у него были крепкие и выпуклые и плавно двигались под гладкой кожей. Граф гордился своим телом и любил его демонстрировать, особенно Симону.

Симон уселся рядом со своим господином. Горячее дерево обожгло ему зад. Он поправил полотенце так, чтобы Бьяджио мог видеть как можно меньше его тела.

Бьяджио приоткрыл один глаз и улыбнулся, проведя ледяной рукой по руке Симона.

- Я рад, что ты вернулся домой, мой друг, - сказал граф. - Я по тебе скучал.

- Я рад вернуться, - ответил Симон. Жара уже начала на него действовать: у него стали слипаться глаза. - Никогда ещё Кроут не казался мне таким прекрасным. Когда мы увидели его с корабля, я чуть не расплакался. Вы знаете, как я не люблю воду.

- А что Люсел-Лор? Как тебе показалось это отвратительное место?

- Оно показалось мне очень далеким, - пошутил Симон. - И совсем другим. Они - странные люди, господин. Вам надо было посмотреть на того, которого я привез Савро-су. Кожа у него была молочно-белая. И волосы тоже. Они не просто светлые. Они... странные.

- Он уже мертв - тот, которого ты поймал? Симон кивнул:

- Я убил его сам. Саврос ведет себя отвратительно. Я больше не мог на это смотреть. Но триец сказал все, что знал. Я убедился в этом, прежде чем его убить.

Бьяджио рассмеялся:

- Наш Помрачающий Рассудок - словно дитя малое! Он так предвкушал работу с трийцем. Я посмотрю на это создание, прежде чем от него избавятся. Хочу увидеть сам. Аркус всегда был к ним неравнодушен, а теперь вот Вэнтран пожелал у них поселиться. Мне хочется знать, откуда это берется. - Лицо графа омрачилось. - Я слышал, что они очень красивы. Это так?

- Красивы, мой господин? В глазах других трийцев - возможно. Я видел их не так уж много. Когда я узнал, что этот - из Фалиндара, я поймал его и уехал.

- И ты, конечно, сделал правильно, - ответил граф, прислоняясь к стене. - Времени прошло немало, но я не сомневаюсь, что Вэнтран все ещё чего-то от меня ждет. Хорошо, что тебя не видели. Ты прекрасно справился, друг мой. Как всегда. Итак, какие у тебя новости? Симон собрался.

- Как и подозревалось, Вэнтран поселился в Фалиндаре. Он живет со своей женой, трийкой.

- Да, - прошептал Бьяджио. Все знали, что Вэнтран предал империю ради женщины. - Жена. Хорошо...

- Этот воин - один из охранников крепости. На нем была такая же синяя куртка, как и на других воинах из тех мест. Саврос говорит, что в Фалиндаре много таких, как он. Возможно, они охраняют Вэнтрана.

- Надо думать, они считают Шакала героем! - бросил Бьяджио. - Этот человек умеет к себе привлечь. Что еще?

Какую-то долю секунды Симон собирался солгать, но это было немыслимо. Он был Рошанном Бьяджио. Слово "Ро-шанн" на языке Кроута означало "Порядок". Он был избранным, а это значило, что он обязан своему господину всем. Особенно правдой.

- Есть ребенок, - быстро проговорил он. - Девочка. Она от Вэнтрана. Бьяджио ахнул.

- Ребенок? У Шакала дочь?

- Если верить тому трийцу - то да. Она живет с ним в цитадели. Но, кажется, её редко видят. Возможно, Вэнтран действительно по-прежнему вас боится. Кажется, этот триец понял, что я там делаю. Я понял это по его глазам, когда захватил его в плен.

Бьяджио засмеялся и захлопал в ладоши:

- Превосходно! Ребенок! Лучшего и желать было нельзя! Захватить ее... Вот это была бы боль, правда, Симон? Это было бы великолепно!

Именно такого предложения Симон и ожидал.

- Только если до неё можно было бы добраться, господин. Но мне кажется, что это маловероятно. Если она в крепости, то её наверняка бдительно охраняют. Лучше нам просто убить Вэнтрана. Если он отправится на охоту или...

- Нет! - резко ответил Бьяджио. - Это не боль, Симон. Это не потеря. Когда Вэнтран предал Аркуса, он приговорил его к смерти. И он отнял Аркуса у меня. Я любил Аркуса. Я уже никогда не буду прежним. И Нар тоже. - Граф с отвращением отвел взгляд. - Ты меня разочаровал.

- Простите меня, - тихо попросил Симон, поспешно вкладывая руку в руку Бьяджио. - Я знаю, как вы скорбите, господин. Смерть императора по-прежнему причиняет боль нам всем. Я просто хотел предложить такую месть, которая кажется мне осуществимой. Захватить его дочь или жену...

- Будет единственной достойной местью, - закончил вместо него граф. - Он должен страдать так же, как страдал я. Я отниму у него все самое дорогое, как он отнял у меня Аркуса. - Бьяджио больно сжал пальцы Симона. - Молю тебя, друг мой: пойми меня! Я здесь один, если не считать тебя. Остальные меня не знают. Они следуют за мной из одного только честолюбия. Но мне нужна твоя преданность, Симон.

- Она всегда ваша, господин, - ответил Симон. - Вы знаете, что я вам верен. Рошанны всегда будут с вами.

И это была правда. Хотя Симон не был уверен в собственной верности, множество других членов тайного общества Бьяджио были рассеяны по всей расколовшейся империи. Бьяджио создал их из праха ферм Кроута, использовал их для того, чтобы свергнуть собственного отца, а потом - чтобы служить императору. Что бы ни стало с Бьяджио и его планами на трон, Рошанны всегда будут принадлежать ему. Он был их основателем, их богом, их маяком. Бьяджио был жизнью Рошаннов, и его агенты его обожали.

- Не надо думать о смерти Аркуса, господин, - попробовал утешить его Симон. - Думайте о другом. Вы нужны нам. Вы нужны Нару. Только вы способны воссоздать империю.

Бьяджио тихо засмеялся.

- Никто не способен так править с Железного трона, как это делал Аркус. Но я попробую, если получится.

- Скоро? - спросил Симон.

- Время - это роскошь, которая есть у нас и которой нет у наших врагов, мой друг. Нас защищает флот Никабара, в нашем распоряжении все богатство этого острова. Эрриту и его друзьям до нас не добраться. И у нас есть снадобье! - Лицо Бьяджио стало насмешливым. - Интересно, как Эр-рит себя чувствует в последнее время. Его мучения должны уже стать нестерпимыми. Бовейдин считает, что в конце концов абстиненция его убьет.

- Прекрасно, - сказал Симон, вытирая пот со лба. - И наше изгнание закончится.

- Но это будет не таким сладким концом, как тот,.. который я для него придумал, - парировал Бьяджио. - Поверь мне, мой друг. Узурпаторов ждут сюрпризы. Пусть они мучаются без снадобья и гадают, что мы им готовим. Эррит говорит, что страдание полезно для души.

Оба рассмеялись, представив себе, как пухленький епископ сохнет без дарующего жизнь снадобья. Когда Бьяджио со своими сторонниками бежал на Кроут, в Наре не осталось никого, кто мог бы синтезировать снадобье. Пусть Эррит захватил трон - но у Бьяджио есть Бовейдин, а маленький ученый никогда не выдавал состав своего снадобья. И что ещё важнее, у графа был адмирал Никабар. Командующий Черным флотом дал им возможность бегства. Его дредноуты покинули Нар и епископа Эррита, и даже в эту минуту плавучие боевые машины адмирала темными силуэтами качались у горизонта, патрулируя воды вокруг острова Бьяджио. Кроут стал их новым домом, и граф был более чем гостеприимен. Они все жили здесь по-королевски, пили вина и ели яства Бьяджио, а его слуги ухаживали за ними. Тоскуя по дому, они даже назвали крошечный остров "Малым Наром".

- Я долго отсутствовал, господин, - сказал Симон. - Какие ещё известия были из Черного города? Эррит сидит на троне?

- Не один. Я так и думал. Он заставил Форто работать за него. Генерал притворяется императором, хотя и не решается так себя называть.

Симон обеспокоенно поднял брови:

- Значит, нет надежды, что его армия присоединится к нам?

- На это никогда не было надежды. Форто слишком честолюбив, чтобы упустить трон. И у нас всегда были плохие отношения, даже когда Аркус был жив. Форто знал, что его единственным шансом на власть был союз с Эрритом. - Бьяджио презрительно улыбнулся. - Наш проклятый епископ - человек умный. Сейчас у нас суша против моря.

- Тогда нам необходима полная уверенность в верности Никабара, господин. Мы обречены, если потеряем его флот. Бьяджио возмутился:

- Симон, ты меня изумляешь! Дакар - человек хитрый, но он никогда не был предателем. Он мой друг, как и ты. Я не хочу даже слышать подобных подозрений.

- Мой долг - заботиться о вас, господин, - объяснил Симон. - Я буду следить за ним не потому, что я сомневаюсь в ваших словах, а потому что вы мне дороги. Чтобы противостоять легионам Форто, нам необходим флот адмирала.

- Ах, Симон, - рассмеялся граф, - да ты - настоящая клуша! Неужели ты думаешь, что в твое отсутствие я сидел сложа руки? Кое-что уже приведено в движение. - Он сделал пальцем круг. - У меня планы не на одного только Вэнтрана! Эррит и Форто скоро узнают, каково связываться с графом Бьяджио.

Лицо Бьяджио расплылось в ухмылке, и Симон внезапно почувствовал себя ужасно глупо. Ну, конечно, его господин действовал! Как он мог в этом усомниться? Это была умственная работа, мудрая и хитрая, и её трудно было увидеть и оценить. Вот почему они поклялись ему в верности, вот почему сам Симон стал Рошанном. Бьяджио гениален. Иначе, чем ученый Бовейдин или безумец Саврос. Бьяджио родился с талантом к интригам. Сам Аркус понял это и сделал графа своим ближайшим советником. В дни прежней империи Рошаннов Бьяджио его "Порядка" страшились даже больше, чем солдат Форто. Он был невидимой армией, легионом призраков.

Симон откинулся на спинку скамьи и расслабил мышцы в потоке горячего воздуха. Было так приятно выйти из темницы. А ещё приятнее - сойти с корабля. Он провел почти все плавание в каюте, стараясь не дать желудку вырваться из горла. И все время ему грезился триец, закованный в трюме, и он не мог понять, зачем он принял участие в этом деле. В последнее время ему недостаточно стало напоминать себе, что он - Рошанн. Почему-то у него начала появляться совесть.

- Мне можно вас кое о чем спросить, господин? - решился он наконец.

- Конечно.

- На обратном пути мы не видели ни одного лисского корабля. Я все думал, куда они девались. Вы не знаете? Бьяджио быстро глянул на Симона.

- По-моему, ты уже и сам знаешь ответ на этот вопрос, мой друг.

- Значит, они начали свои нападения?

- Никабар сказал мне, что они уже довольно давно нападают на нарские торговые корабли. Пока тебя не было, они совершили набег на Дорию.

Симон был потрясен.

- Так близко от Черного города? И что Никабар предпринял?

- Ничего, - ледяным тоном ответил Бьяджио. - И ты это знаешь, Симон. Не смотри на меня с таким негодованием. Ты должен мне доверять. Это часть моего плана.

- Нар не сможет от них защититься, господин. Без флота - не сможет.