Чтение 3–й страницы книги ~Азазель~

спины); другие же свидетели, наоборот, толковали про гром среди ясного неба.

Последней в папке лежала мятая записка на голубой бумаге с монограммой.
Эраст Петрович так и впился глазами в неровные (верно, от душевного
волнения) строчки.

"Господа, живущие после меня!

Раз вы читаете это мое письмецо, значит, я вас уже покинул и познал
тайну смерти, которая сокрыта от вас за семью печатями. Я свободен, а вам
еще жить и мучиться страхами. Однако держу пари, что там, где я сейчас и
откуда, как выразился принц Датский, ни один еще доселе путник не вернулся,
нет ровным счетом ничего. Кто со мной не согласен -- милости прошу
проверить. Впрочем, мне до всех вас нет ни малейшего дела, а записку эту я
пишу для того, чтобы вам не взбрело в голову, будто я наложил на себя руки
из-за какой-нибудь слезливой ерунды. Тошно мне в вашем мире, и, право, этой
причины вполне довольно. А что я не законченная скотина, тому свидетельство
кожаный бювар.

Петр Кокорин"

Непохоже, что от душевного волнения -- вот первое, что подумалось
Эрасту Петровичу.

-- Про бювар это в каком смысле? -- спросил он.

Помощник пристава пожал плечами:

-- Никакого бювара при нем не было. Да чего вы хотите, не в себе
человек. Может, собирался что-то такое сделать, да передумал или забыл. По
всему видать, взбалмошный был господин. Читали, как он барабан-то крутил?
Кстати, в барабане из шести гнезд всего в одном пуля была. Я, например, того
мнения, что он и не собирался вовсе стреляться, а хотел себе нервы
пощекотать -- так сказать, для большей остроты жизненных ощущений. Чтоб
потом слаще елось и пикантней кутилось.

-- Всего одна пуля из шести? Надо же, как не повезло, -- огорчился за
покойника Эраст Петрович, которому все не давал покоя кожаный бювар.

-- Где он живет? То есть, жил...

-- Квартира из восьми комнат в новом доме на Остоженке, и прешикарная,
-- охотно стал делиться впечатлениями Иван Прокофьевич. -- От отца
унаследовал собственный дом в Замоскворечье, целую усадьбу со службами,
однако жить там не пожелал, переехал подальше от купечества.

-- И что, там кожаного бювара тоже не нашлось?

Помощник пристава удивился:

-- Что ж мы, обыск, по-вашему, устроить должны были? Я вам говорю, там
такая квартира, что боязно агентов по комнатам пускать -- как бы их бес не
попутал. Да и к чему? Егор Никифорыч, следователь из окружной прокуратуры,
дал камердинеру покойника четверть часа вещички собрать -- да под присмотром
городового, чтоб не дай Бог не упер чего хозяйского, -- и велел мне дверь
опечатать. До объявления наследников.

-- А кто наследники? -- полюбопытствовал Эраст Петрович.

-- Тут закавыка. Камердинер говорит, что ни братьев, ни сестер у
Кокорина нет. Есть какие-то троюродные, да он их и на порог не пускал. И
кому такие деньжищи достанутся? -- завистливо вздохнул Иван Прокофьевич. --
Ведь это ж представить страшно... А, не наша печаль. Адвокат либо
душеприказчики не сегодня-завтра объявятся. Еще и суток не прошло. И тело-то
пока у нас в леднике лежит. Может, завтра Егор Никифорыч дело закроет, тогда
и завертится.

-- И все же это странно, -- наморщив лоб, заметил юный письмоводитель.
-- Если уж человек в предсмертном письме специально про какой-то бювар
указал, неспроста это. И про "законченную скотину" что-то непонятно. А ну
как в том бюваре что-нибудь важное? Вы как хотите, а я бы непременно в
квартире поискал. Сдается мне, что вся записка из-за этого бювара написана.
Тут какая-то тайна, право слово.

Эраст Петрович покраснел, боясь, что про тайну у него слишком
по-мальчишески выскочило, но помощник пристава ничего странного в его
соображении не усмотрел.

-- И то, следовало хоть в кабинете бумаги просмотреть, -- признал он.
-- Егор Никифорыч вечно спешат. Семья у него сам-восьмой, так он все норовит
с осмотра или дознания побыстрей домой улизнуть. Старый человек, год до
пенсии, чего вы хотите... А вот что, господин Фандорин. Не угодно ли
съездить самим? Вместе и посмотрим. А печать я потом новую навешу, дело
небольшое. Егор Никифорыч не обессудит. Какое там -- поблагодарит, что не
тормошили лишний раз. Скажу ему, что из Сыскного управления запрос был, а?

Эрасту Петровичу показалось, что тощему помощнику пристава просто охота
получше рассмотреть "прешикарную" квартиру, да и с "навешиванием" новой
печати, кажется, тоже получалось как-то не очень, но уж больно велик был
соблазн. Тут и в самом деле пахло тайной.

x x x

Убранство квартиры покойного Петра Кокорина (парадный этаж богатого
доходного дома возле Пречистенских ворот) на Фандорина большого впечатления
не произвело -- во времена папенькиного скороспелого богатства живал и он в
хоромах не хуже. Посему в мраморной прихожей с трехаршинным венецианским
зеркалом и золоченой лепниной на потолке коллежский регистратор не
задержался, а прямехонько прошел в гостиную -- широкую, в шесть окон, в
наимоднейшем русском стиле: с расписными сундуками, с дубовой резьбой по
стенам и нарядной изразцовой печью.

-- Бонтонно проживать изволили, я же говорил, -- почему-то шепотом
выдохнул в затылок провожатый.

Эраст Петрович был сейчас удивительно похож на годовалого сеттера,
впервые выпущенного в лес и ошалевшего от остро-манящего запаха близкой
дичи. Повертев головой вправо-влево, он безошибочно определил:

-- Вон та дверь -- кабинет?

-- Точно так-с.

-- Идемте же!

Кожаный бювар долго искать не пришлось -- он лежал посреди массивного
письменного стола, между малахитовым чернильным прибором и перламутровой
раковиной-пепельницей. Но прежде чем нетерпеливые руки Фандорина коснулись
коричневой скрипучей кожи, взгляд его упал на фотопортрет в серебряной
рамке, стоявший здесь же, на столе, на самом видном месте. Лицо на портрете
было настолько примечательным, что Эраст Петрович и о бюваре забыл:
вполоборота смотрела на него пышноволосая Клеопатра с огромными
матово-черными глазами, гордым изгибом высокой шеи и чуть прорисованной
жесточинкой в своенравной линии рта. Более же всего заворожило коллежского
регистратора выражение спокойной и уверенной властности, такое неожиданное
на девичьем лице (почему-то захотелось Фандорину, чтоб это непременно была
не дама, а девица).

-- Хороша-с, -- присвистнул оказавшийся рядом Иван Прокофьевич. -- Кто
же это такая? Позвольте-ка...

И он без малейшего трепета, кощунственной рукой извлек волшебный лик из
рамки и перевернул карточку обратной стороной. Там косым, размашистым
почерком было написано:

Петру К.

"И Петр вышед вон и плакася горько". Полюбив, не отрекайтесь!
А.Б.

-- Это она его с Петром-апостолом равняет, а себя, стало быть, с
Иисусом? Однако амбиции! -- фыркнул помощник пристава. -- Уж не из-за этой
ли особы и руки на себя студент наш наложил, а? Ага, вот и бюварчик, не зря
ехали.

Раскрыв кожаную обложку, Иван Прокофьевич извлек один-единственный
листок, написанный на уже знакомой Эрасту Петровичу голубой бумаге, однако
на сей раз с нотариальной печатью и несколькими подписями внизу.

-- Отлично, -- удовлетворенно кивнул полицейский. -- Отыскалась и
духовная. Нуте-с, любопытно.

Документ он пробежал глазами в минуту, но Эрасту Петровичу эта минута с
вечность показалась, а заглядывать через плечо он полагал ниже своего
достоинства.

-- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Хорош подарочек троюродным! --
воскликнул Иван Прокофьевич с непонятным злорадством. -- Ай да Кокорин, всем
нос утер. Это по-нашему, по-русски! Только уж непатриотично как-то. Вот и
про "скотину" разъясняется.

Потеряв от нетерпения всякое представление о приличиях и чинопочитании,
Эраст Петрович выхватил у старшего по званию листок и прочел следующее:

Духовная

Я, нижеподписавшийся Петр Александрович Кокорин, будучи в полном уме и
совершенной памяти, при нижеследующих свидетелях объявляю мое завещание по
поводу принадлежащего мне имущества.

Все мое реализуемое имущество, полный перечень коего имеется у моего
поверенного Семена Ефимовича Берензона, я завещаю г-же баронессе Маргарете
Эстер, подданной Британии, для использования всех сих средств по полному ее
усмотрению на нужды образования и воспитания сирот. Уверен, что г-жа Эстер
распорядится этими средствами толковее и честнее, чем наши генералы от
благотворительности.

Это мое завещание является последним и окончательным, оно имеет
законную силу и отменяет мое предыдущее завещание.

Душеприказчиками я назначаю адвоката Семена Ефимовича Берензона и
студента Московского университета Николая Степановича Ахтырцева.

Настоящая духовная составлена в двух экземплярах, один из коих остается
у меня, а второй передается на хранение в адвокатскую контору г-на
Берензона.