лишенную героизма толпу. Я начинаю задолго до себя, поскольку никто не смеет
описывать свою жизнь, если он не обладает достаточным терпением, чтобы,
перед тем как наметить вехи собственного бытия, не упомянуть, на худой
конец, хоть половину своих дедов и бабок. Позвольте же мне всем вам, мои
друзья и мои еженедельные посетители, принужденным вести запутанную жизнь за
стенами моего специализированного лечебного учреждения, всем вам, даже и не
подозревающим о моих запасах писчей бумаги, представить бабку Оскара с
материнской стороны.
на краю картофельного поля. До обеда можно было наблюдать, как бабка умело
сгребает вялую ботву в аккуратные бурты, к обеду она съела подслащенный
сиропом кусок хлеба с жиром, затем последний раз промотыжила поле и,
наконец, осела в своих юбках между двух почти доверху наполненных корзин.
Рядом с подметками ее сапог, что стояли торчком, устремясь носками друг к
другу, тлел костерок из ботвы, порой астматически оживая и старательно
рассылая дым понизу над едва заметным уклоном земной коры. Год на дворе был
девяносто девятый, а сидела бабка в самом сердце Кашубской земли, неподалеку
от Биссау, до еще того ближе к кирпичному заводу перед Рамкау, за Фиреком,
где шоссе между Диршау и Картхаусом вело на Брентау; сидела спиной к черному
лесу Гольд-круг и обугленной на конце ореховой хворостиной заталкивала
картофелины под горячую золу.
будем надеяться, вполне отчетливо сказал: "Она сидела в своих юбках", да и
главу назвал "Просторная юбка", значит, мне известно, чем я обязан этой
части одежды. Бабка моя носила не одну юбку, а целых четыре, одну поверх
другой. Причем она яе то чтобы носила одну верхнюю и три нижних юбки, яет,
она носила четыре так называемых верхних, каждая юбка несла на себе
следующую, сама же бабка носила юбки по определенной системе, согласно
которой их последовательность изо дня в день менялась. То, что вчера
помещалось на самом верху, сегодня занимало место непосредственно под этим
верхом, вторая юбка оказывалась третьей, то, что вчера было третьей юбкой,
сегодня прилегало непосредственно к телу, а юбка, вчера самая близкая к
телу, сегодня выставляла на свет свой узор, вернее, отсутствие такового: все
юбки моей бабушки Анны Бронски предпочитали один и тот же картофельный цвет,
не иначе этот цвет был ей к лицу. Помимо такого отношения к цвету юбки моей
бабушки отличал непомерный расход ткани. Они с размахом круглились, они
топорщились, когда задувал ветер, сникали, когда ветер отступал, трепетали,
когда он уносился прочь, и все четыре летели перед моей бабкой, когда ветер
дул ей в спину. А усевшись, она группировала все четыре вокруг себя. Помимо
четырех постоянно раздутых, обвисших, падающих складками либо пустых,
стоящих колом возле ее кровати, бабка имела еще и пятую юбку. Эта пятая
решительно ничем не отличалась от прочих четырех картофельного цвета. К тому
же пятой юбкой не всегда была одна и та же пятая юбка. Подобно своим
собратьям -- ибо юбки наделены мужским характером, -- она тоже подвергалась
замене, входила в число четырех надеванных и, подобно всем остальным, когда
наставал ее черед, то есть каждую пятую пятницу, шла прямиком в корыто, по
субботам висела на веревке за кухонным окном, а потом ложилась на гладильную
доску. Когда моя бабка после такой приборочно-пирогово-стирально- гладильной
субботы, после дойки и кормления коровы целиком погружалась в лохань,
сообщала что-то мыльному раствору, потом давала воде снова опасть, чтобы в
цветастой простыне сесть на край постели, перед ней на полу пластались
четыре надеванные юбки и одна свежевыстиранная. Бабка подпирала указательным
пальцем правой руки нижнее веко правого глаза, ничьих советов не слушала,
даже своего брата Винцента и то нет, а потому быстро принимала решение. Стоя
босиком, она пальцами ноги отталкивала в сторону ту юбку, которая больше
других утратила блеск набивной картофельной краски, а освободившееся таким
образом место занимала свежевыстиранная. Во славу Иисуса, о котором у бабки
были вполне четкие представления, воскресным утром для похода в церковь в
Рамкау бабка обновляла измененную последовательность юбок. А где же бабка
носила стираную юбку? Она была женщина не только опрятная, она была женщина
тщеславная, а потому и выставляла лучшую юбку на показ, да еще по солнышку,
да при хорошей погоде! Но у костерка, где пеклась картошка, бабка моя сидела
после обеда в понедельник. Воскресная юбка в понедельник стала ей на один
слой ближе, а та, что в воскресенье согревалась теплом ее кожи, в
понедельник с самым понедельничным видом тускло облекала ее бедра. Бабка
насвистывала, не имея в виду какую-нибудь песню, и одновременно выгребала из
золы ореховой хворостиной первую испекшуюся картофелину. Картофелину бабка
положила подальше, возле тлеющей ботвы, чтобы ветер мог овеять и остудить
ее. Затем острый сук наколол подгорелый, с лопнувшей корочкой клубень и
поднес его ко рту, и рот 2222теперь перестал свистеть, а вместо того начал
сдувать золу и землю с зажатой между пересохшими, треснувшими губами кожуры,
при этом бабушка прикрыла глаза. Потом же, решив, что сдула сколько надо,
она открыла сперва один, потом другой глаз, куснула хотя и редкими, но в
остальном безупречными резцами, снова раздвинула зубы, держа половинку
слишком горячей картофелины, мучнистой и курящейся паром, в распахнутом рту
и глядя округленными глазами поверх раздутых, выдыхающих дым и окружающий
воздух ноздрей, на поле до близкого горизонта с рассекающими его
телеграфными столбами и на верхнюю треть трубы кирпичного завода. Между
телеграфных столбов что-то двигалось. Бабушка закрыла рот, поджала губы,
прищурила глаза и пожевала картофелину. Что-то двигалось между телеграфных
столбов. Что-то там прыгало. Трое мужчин скакали между телеграфных столбов,
трое летели к трубе, потом обежали ее спереди, а один, с виду короткий и
широкий, повернул, разбежался по новой и перемахнул через штабеля кирпичей,
а двое других, тощие и длинные, не без труда, но тоже перемахнули через
jhpohwh и опять припустили между столбов, а широкий и короткий петлял, как
заяц, и явно спешил больше, чем тощие и длинные, чем те прыгуны, а тем двум
пришлось снова броситься к трубе, потому что короткий уже перемахнул через
нее, когда те на расстоянии в два прыжка от него еще только разбегались и
вдруг исчезли, махнув рукой, так это все выглядело со стороны, да и короткий
на середине прыжка рухнул с трубы за горизонт. Там они все и остались,
сделали перерыв, или, может быть, переоделись, или начали ровнять свежие
кирпичи, получая за это жалованье. Когда же моя бабка, решив воспользоваться
перерывом, хотела наколоть вторую картофелину, она промахнулась. Потому как
тот, что вроде был широкий и короткий, перелез в том же обличье через
горизонт, будто через обычный забор, будто оставив обоих преследователей по
ту сторону забора, между кирпичей, либо на шоссе на Брентау, но все равно он
очень спешил, хотел обогнать телеграфные столбы, совершал длинные,
замедленные прыжки через поле, так что от его ног во все стороны разлетались
комья грязи, а сам он выпрыгивал прочь из этой грязи, и как размашисто он
прыгал, так же упорно лез он и по глине. Иногда он, казалось, прилипает
ногами, потом зависает в воздухе ровно настолько, чтобы хватило времени ему,
короткому и широкому, утереть лоб, прежде чем снова упереться опорной ногой
в то свежевспаханное поле, которое всеми своими бороздами вместе с пятью
моргенами под картофель сбегало в овраг. И он добрался до оврага, короткий и
широкий, но едва исчез в нем, как оба других, тощие и длинные, которые,
вероятно, успели тем временем заглянуть на кирпичный завод, тоже перевалили
через линию горизонта и начали оба, тощие и длинные, но не сказать чтобы
худые, вязнуть в глине, из-за чего бабка моя опять не смогла наколоть
картофелину, потому что не каждый день можно увидеть, как трое взрослых
людей, хоть и разного роста, скачут между телеграфных столбов, чуть не
обламывают трубу на кирпичном заводе, я потом друг за дружкой, сперва
короткий и широкий, догом тощие и длинные, но все трое с одинаковым тоудом,
упорно, таща все больше глины на подметках, скачут во всем параде по полю,
вспаханному два дня назад Винцентом, и исчезают в овраге. Итак, все трое
исчезли, и моя бабка могла наконец перевести дух и наколоть почти остывшую
картофелину. Она небрежно сдула с кожуры землю и золу, целиком засунула
картофелину в рот, подумала, если, конечно, вообще о чем- нибудь думала: они
не иначе как с кирпичного, -- и начала двигать челюстями, когда один
выскочил из овражка, над черными усами дико сверкнули глаза, сделал два
прыжка -- до костра, возник сразу и перед, и сзади, и рядом с костром,
выругался, задрожал от страха, не знал, куда бежать, назад нельзя, потому
что сзади надвигались из овражка тощие и длинные, и рухнул на колени, и
глаза его чуть не выскочили из орбит, и пот выступил на лбу. Задыхаясь, с
дрожащими усами, он позволил себе подползти поближе, доползти до самых ее
подметок, почти вплотную подполз он к бабке, поглядел на нее, словно
маленький и широкий зверь, так что бабка вздохнула, перестала жевать,
опустила подметки на землю, не думала больше ни о заводе, ни о кирпичах, ни
об обжигальщиках, ни о за-гладчиках, а просто-напросто подняла юбку, нет,
подняла сразу все четыре, подняла достаточно высоко, чтобы тот, который был
вовсе не с кирпичного, короткий, но широкий, мог юркнуть ond них, под все
четыре, и он скрылся вместе со своими усами, и не походил больше на зверя, и
был не из Рамкау и не из Фирека, а был заодно со своим страхом под юбками, и
больше не падал ва колени, и стал не коротким и не широким, и, однако же,
занял свое место, забыл про дрожь, и про пыхтение, и про руку на колене, и
стало тихо, как в первый день, а может, как в день последний, слабый ветерок
лепетал а тлеющей ботве, телеграфные столбы беззвучно рассчитывались на
первый-второй, трубы кирпичного завода вернулись в исходное положение, она
же, моя бабка, благоразумно разгладила первую юбку поверх второй, почти не
чувствовала его под четвертой юбкой и вместе со своей третьей юбкой никак не
могла взять в толк, что там совершается нового и удивительного для ее кожи.
И поскольку это было удивительно, хотя поверху все лежало вполне
благопристойно, а во-вторых и в-третьих, нельзя было взять в толк, она
выгребла из золы две-три картофелины, достала из корзины, что под правым
локтем, четыре сырых, по очереди сунула каждую сырую бульбу в горячую золу,
присыпала сверху еще больше золы, поворошила, отчего костер вновь начал
чадить, -- а что ей еще оставалось делать? Но едва юбки моей бабушки
успокоились, едва густой чад тлеющей ботвы, сбитый с толку сильным падением
на колени, переменой места и помешиванием, снова желтизной заволок поле и,
сообразуясь с направлением ветра, пополз на юго- запад, как из оврага
выплюнуло обоих тощих и длинных, которые гнались за коротким и широким,
Акунин Борис
Бажанов Олег
Самойлова Елена
Роллинс Джеймс
Корнев Павел
Роллинс Джеймс