спасения. Поэтому также и ныне вы видите меня встревоженным и напряженно,
как ученик, ожидающим ваших образцовых ответов.
отвечать не могут, дабы множественностью речей не затемнить понимания. Если
будет угодно, я отвечу первым, потому что мы первые пришли к поклонению
(cultus) Богу и восприняли первое учение о Законе. Этот же брат, который
называет себя христианином, если заметит, что у меня не хватает сил или что
я не могу дать [полного] удовлетворения, добавит к моему несовершенному
[слову] то, чего в нем будет недоставать, и, действуя с помощью этих двух
заветов как бы с помощью двух рогов, он сможет, будучи им вооружен, сильнее
сопротивляться противнику и сражаться с ним.
тебя, чтобы ты не хвалился, если тебе покажется, что, благодаря истине
философских доводов, ты удерживаешь верх над моей простотой, будто по этой
причине ты победил наших [единоверцев]; слабость одного человечишки нельзя
обращать на бесчестье целого народа; и нельзя опровергать веру на основании
промаха одного человека и клеветать на нас за ложно истолкованное [в ней]
из-за того, что я не способен хорошенько ее представить.
нет никакой необходимости в каком-либо предуведомлении, потому что - не
сомневайтесь - я озабочен поисками истины, а не демонстрацией гордыни; и я
[также хочу] не браниться, как софист, но, как философ, исследовать
основания, и, что превыше всего, вымолить спасение души.
чтобы ты искал Его в столь [великой] заботе о спасении твоей души, руководит
нами в этом [словесном] поединке, благодаря которому ты смог бы благополучно
обрести Его. Теперь мне нужно ответить на вопросы, которые ты сам поставил.
Ясно, что все люди, пока они - малые дети и не достигли еще возраста
различения, следуют вере или обычаю тех людей, с кем они вращаются, и
главным образом тех, кого больше всего почитают. После же того как они
становятся взрослее и могут управляться своей собственной волей, они должны
полагаться не чужому, но собственному суду, и [им] следует не столь
разделять [чье-то] мнение, сколь испытывать истину. Я изложил это потому,
что, возможно, нас вначале привели к этой вере чувство телесного начала и
обычай, который мы узнали прежде всего. Но теперь уже скорее разум
удерживает нас, нежели мнение.
достаточно.
Богом, то мы, повинуясь ему, не должны [его] оспаривать, мало того: не
должны [требовать] вознаграждения за повиновение, и те, кто его осуждает,
весьма заблуждаются, даже если мы не можем доказать, что он был дан Богом, и
вы это не в силах опровергнуть. Возьмем, кстати, пример, извлеченный из
обыденной человеческой жизни. Дай мне, прошу, совет. Предположим, что я -
раб некоего господина и очень боюсь его обидеть; и у меня много
соневольников, испытывающих тот же страх. Они передают мне, что господин наш
отдал в мое отсутствие всем своим слугам некое повеление, которое я не
игнорирую, да и другие ему повинуются, приглашая к повиновению и меня; что
ты посоветуешь мне сделать, если бы я засомневался в этом приказании, при
коем я не присутствовал? Не думаю, чтобы ты или кто-либо другой посоветовал
мне, чтобы я, пренебрегши решением всех рабов, отделился, единственно следуя
собственному чувству, от того, что они делают сообща. поскольку все
утверждают, что господин отдал распоряжение, а особенно потому, что [это)
распоряжение, кажется таково, что его нельзя опровергнуть никаким доводом.
Разве у меня есть надобность сомневаться из [какого-то] опасения,
относительно которого я могу чувствовать себя в [полной] безопасности? Если
господин повелел [сделать] то, что подтверждается свидетельством многих
[людей] и что больше всего имеет основания, то ничто не извинит меня в моем
неповиновении. Но если я служу, обманутый советом либо ободрением и примером
соневольников, хотя не было нужды трудиться, то скорее это нужно вменить в
вину им, а не мне, который поступал так из благоговения перед господином.
совета, который просил, и никто не думал высказываться против этого, но
соотнеси предложенное уподобление с тем, к чему мы стремимся.
народ соблюдал, повинуясь [Ему], тот Завет, который он полагает богоданным,
и все [поколения] равно наставляли потомков в [необходимости] соблюдения его
как словом, так и примером, и почти целый мир согласен в том, что этот закон
дан нам Богом. Отсюда [следует, что) хотя мы не можем силою подчинить [ему]
некоторых неверующих, то никто, однако, не может опровергнуть нашу веру
никаким разумным доводом. Конечно, благочестиво и [находится] в полном
согласии с разумом, соответствуя как божественной благости, так и
человеческому спасению, то, что Бог столь заботится о людях, соблаговоляя
наставлять их писанием закона и подавлять, хотя бы страхом наказания, нашу
порочность (malitia). В самом деле, если ради такой пользы светскими
князьями были установлены законы, то кто же из высочайших и
благословеннейших князей возразил бы против признания такой заботы? Каким
образом кто-либо без [установления] закона мог бы управлять подданным
народом, если бы каждый, предоставленный своей избранной воле, следовал ей?
Или: каким образом он праведно обуздает порок, наказывая злодеев, если
прежде не установит закон, запрещающий творить зло? На этом основании, как я
полагаю, разве не ясно, что Божественный закон был изначально среди людей,
так что мир получил от Бога основание и авторитет его, потому что
установлением определенных законов Он хотел укротить порок? В противном
случае легко может показаться, что Бог не заботился о человеческих делах и
само состояние мира скорее подвержено случаю, нежели управляется
Провидением. Но если допустить, что закон был дан Богом, то не с этим ли
[законом] нужно быть в согласии больше, чем с нашим, который лишь невольно
стал обладателем авторитета за счет древности и общего мнения людей?
Закон, [хотя] это, однако, подтверждается многочисленными свидетельствами и
разумом, но при проведении предложенного уподобления, ты, однако, решаешься
советовать мне, как я сам себе [советую], повиноваться, если - главным
образом - [мое] собственное сознание побуждает меня к этому. В качестве
истины, я исповедую вместе с тобой общую веру в единого Бога. Возможно, я
почитаю Его так же, как и ты, а сверх того исполняюсь этим, исходя из
деяний, которых ты не совершаешь. Чем мне вредят эти деяния, пусть они и не
приносят пользу? Даже если они и не были заветами, но не были и запретами?
Кто может осудить меня, если я тружусь больше ради Господа, не сдерживаемый
никаким заветом? Кто осудит такую веру, которая, как о том было сказано, в
совершенстве передает Божественную благодать и больше всего возбуждает нашу
любовь к Тому, Кто столь заботился о нашем спасении, что удостоил нас
наставить писанием Закона? Или же что-либо возрази против этого Закона, или
прекрати спрашивать нас, почему мы следуем ему! Нужно допустить, что это
жесточайший Бог, который бы не оценил упорства этого нашего усердия, столь
долготерпеливого, не ожидающего [никакой] награды.
когда-либо претерпел ради Бога столько, сколько мы непрерывно претерпеваем
ради Него; и не может быть никакой ржавчины греха, которой нельзя было бы
простить при истреблении источника такой напасти. Рассеянные среди множества
отдельных народов, без земного короля или князя, разве не страдаем мы от
стольких гонений, что почти каждый день нашей несчастной жизни оплачиваем
нестерпимым искуплением? О нас, конечно, все думают, будто мы достойны
такого презрения и ненависти, так что всякий может нанести нам любое
нечестие, думая, что это - наибольшая справедливость и высшая жертва,
приносимая Богу. Они не представляют, в самом деле, что бедствие такого
пленения приключилось с нами не из-за высшей ненависти Бога, и вменяют в
заслугу - как праведное мщение - любую жестокость, которую направляют против
нас как язычники, так и христиане. Язычники притом помнят о былых
утеснениях, благодаря которым мы вначале владели их землей, а впоследствии
разбили их и истощили многолетними преследованиями: все, что они уготовили
нам, они почитают за должное возмездие. Христианам же кажется, что у них
есть более веская причина для преследования нас, так как они полагают, будто
мы убили их Бога.
покровительство нам нужно надеяться! Мы вверяем нашу жизнь худшим врагам
нашим; и нас принуждают к вере неверных. Даже сон, который более всего
сохраняет и восстанавливает слабую природу, приносит нам такое волнение, что
и спящим нельзя думать ни о чем, кроме как о [подступившей] к нашему горлу
боязни. Нигде для нас нет спасительного пути, кроме [пути] на Небо, даже
само место обитания для нас опасно. Вынужденные и в будущем искать
какие-либо ближние пристанища, мы берем внаем помещение, на защищенность
которого мало надеемся, не по умеренной цене. Сами князья, которые
начальствуют над нами и за покровительство которых мы дорого платим, желают
нашей смерти тем больше, чем с большим произволом сумеют захватить то, чем
мы владеем.
заговор против нас одних, удивительно уже само то, что [нам] позволено жить.
Ведь нам не разрешается владеть ни полями, ни виноградниками, ни любой
другой землей, так как нет ничего, что могло бы защитить их для нас от
скрытых и явных нападений. Потому нам и остается заниматься главным образом
источником прибыли, чтобы, взимая проценты с чужестранцев, тем самым
поддерживать свою нищую жизнь, что больше всего делает нас ненавистными для
тех, кто считает себя этим тяжко обиженным.
которых мы непрестанно трудимся, то довольно и того, что само наше положение
говорит всем [о нем] красноречивее языковых возможностей. [Поскольку]
предписания Закона, сколько бы трудностей с их [исполнением] ни было
Роллинс Джеймс
Орлов Алекс
Андреев Николай
Шилова Юлия
Белогорский Евгений
Распопов Дмитрий