этого делать. Она могла быть утомительна и несносна, но никто из нас никогда
не сказал ей ни одного резкого слова и не отказал ей ни в одном требовании.
Никто из нас не понимал, почему мы это делали. По отношению к ней мы все
вели себя так, точно мы имели дело с каким-то отрицательным божеством,
которое не следует раздражать ни в коем случае и тогда, может быть, оно
растворится и исчезнет.
глазах, например, была холодность, которая была ей несвойственна, так что
они выражали то, чего в ней не было, и это могло ввести в заблуждение всех,
кто не знал ее так хорошо, как мы. В ее поведении была нелепость, которая
тоже была чужда и подлинному ее характеру, и ее уму. Ее бурные чувства и
увлечения были, в конце концов, поверхностными и не задевали ее души. Все,
что она делала, и то, как она жила, казалось неправдоподобным и поэтому
раздражающим. Но до сих пор никому не удавалось это изменить.
встретить, ты, наверное, не удивишься.
слишком много места. Здесь у тебя как-то уютнее.
имеешь против, я хотел бы принять ванну.
он обещал прийти на днях.
в пижаме. Ты помнишь, впрочем, я всегда находила, что спать голым, как ты
это делаешь, неприлично. Я отдала в стирку все твои простыни. Они лежали в
чистом белье, но были какие-то серые. Осталось только две простыни для меня.
сразу изменила ее лицо и за которую ей можно было простить все. - Но,
повторяю, я тебя не ждала. Я спрашивала Мервиля, когда ты вернешься, он мне
сказал: ты знаешь, с ним никогда ничего не известно. Я так хорошо здесь
отдыхала одна. Но я не могу на тебя сердиться, я всегда питала к тебе
непонятную слабость.
в сущности, лишен дома. Только за несколько дней до ее отъезда я заметил
некоторые признаки того изменения, которое должно было наступить в ближайшем
будущем. Она стала подолгу отсутствовать и возвращалась с оживленными
глазами. И когда она спросила меня, понимаю ли я и понимал ли я вообще
когда-нибудь, что такое настоящее чувство, я вздохнул с облегчением. Потом
она мне сказала, вернувшись однажды в сумерках:
сегодня ночевать не дома?
квартире был необыкновенный беспорядок. Но Эвелины не было. Она оставила
записку:
произошло. Во всяком случае, я исчезаю - как ты выражаешься - надолго, может
быть, навсегда. И если ты вспомнишь обо мне, подумай о том, что я впервые в
жизни по-настоящему счастлива".
была до появления Эвелины. Я стирал с зеркал следы губной помады, которую
она почему-то пробовала именно таким образом, и следы пудры с моих книг. В
ящике моего письменного стола я нашел чулок, который она там забыла. Мне
пришлось купить новый гребешок, потому что мой, она сломала, расчесывая свои
густые волосы. Умывальник и ванна были опять забиты мокрой ватой, которую
она употребляла в неумеренном количестве и в самых разных обстоятельствах.
Она даже ничем не прикрыла постель, на которой провела ночь, оставив ее
совершенно всклокоченной.
постепенными усилиями восстановить то состояние, в котором я находился до
тех пор, пока не увидел Эвелину. И я думал, что идея отрицательного счастья,
- устранение бедствия, - заключает в себе такое богатство содержания,
которого раньше я не мог себе представить.
Мервилем на берегу Средиземного моря. После напряженной многомесячной
работы, предшествовавшей моему отъезду на юг, мне было необходимо, - так, по
крайней мере, мне казалось, - отсутствие какого бы то ни было усилия. Но
совершенной пустоты все-таки не могло быть. Время от времени в моей памяти
вставали те или иные образы или события, безмолвно возникавшие передо мной в
далеком пространстве, - события, образы, некоторые движения, некоторые
слова, некоторые интонации, имевшие когда-то значение и потерявшие его
теперь. Как это говорил Мервиль? "Исчезновение того лирического мира..." И я
вдруг вспомнил, как он рассказывал мне вечером, на юге, накануне своего
отъезда в Париж, то, что с ним случилось в поезде и чего он, по его словам,
не мог забыть. В тот вечер я слушал его невнимательно и думал о чем-то
другом; к тому же история, которую он рассказывал, была как будто списана из
какого-нибудь фривольного журнала и то, что с ним произошло, было совершенно
не похоже на него. В спальном вагоне он познакомился с миловидной, скромно
одетой дамой. Разговор с ней кончился так, как это обыкновенно происходит в
фарсах, к которым он питал такое непреодолимое отвращение, которое я всецело
разделял.
совсем другое.
жизни он не знал ничего похожего на это, не потому, что эта женщина
оказалась замечательнее других, а оттого, что он испытал ощущение
трагического восторга, которого не знал до этого.
казалось бы, подлее и вульгарнее такого дорожного приключения? Но клянусь
тебе, что это было совсем не то. Я ничего не знаю об этой женщине. Но по
первому ее слову я бы отдал ей все, что у меня есть.
сошла в Ницце, он поехал дальше. Она дала ему свой ниццкий адрес и свою
фамилию и сказала, что он может прийти к ней, когда хочет. В тот же день,
вечером, он явился туда. Он помнил адрес наизусть: такая-то улица, гостиница
"Феникс". Но никакой гостиницы там не оказалось, и никто не знал той
фамилии, которую ему дала его спутница - мадам Сильвестр. Он провел трое
суток в Ницце, ища ее повсюду, но нигде не мог ее найти.
когда ты видишь человека первый раз и через несколько минут тебе начинает
казаться, что ты знал его всю жизнь. В ту ночь я понял, что никогда не знал
счастья до этой женщины и что именно ее я ждал все эти годы. Судьба дала мне
самое ценное, что мне было суждено на этом свете, - и я его потерял.
что у нее был непередаваемый взгляд, что она говорила по-французски без
южного акцента.
меня знаешь, ты знаешь, что я меньше всего похож на любителя таких вагонных
приключений. Даю тебе слово, что это в такой же степени не характерно для
нее.
вспомнил об этом разговоре с Мервилем. Я знал, что он всегда был склонен к
преувеличениям, не в том смысле, что он говорил неправду, а в том, что
события, случавшиеся с ним, казались ему полными значения, которого они чаще
всего были лишены. Может быть, то, что произошло в поезде и чего он не мог
забыть, было для его соседки чем-то обычным, случавшимся с ней далеко не
первый раз. Но в конце концов это было не так важно. Существенно было то,
как именно это представлял себе Мервиль, который действительно никогда не
был искателем таких сомнительных историй. Я подумал о том, куда могло
завести этого человека его постоянное ослепление или, вернее, та
воображаемая действительность, которой он жил и которая тотчас же возникала,
как только происходило какое-нибудь событие, заслоняя его, меняя его облик,
как сумеречный свет меняет иногда очертания. Порой я невольно начинал ему
завидовать - потому что я давно потерял доступ в тот иллюзорный мир, в
котором он жил и которого не могла разрушить никакая очевидность. Вместе с
тем я привык к мучительным усилиям воображения, которых требовала моя
литературная работа. Но я столько раз заставлял себя переживать чувства моих
героев, что под конец у меня не хватало сил для самого главного-преображения
моей собственной жизни. И та пустота, в которой я находился теперь, была, в
сущности, непосредственным результатом именно этого порядка вещей.
x x x
однажды явился Андрей, один из наших товарищей, с очень неожиданной просьбой
- сопровождать его в Периге. У него был такой расстроенный вид, он находился
в таком смятении, что мне стало его жаль. Он был инженер, очень милый
человек, отличавшийся необыкновенной чувствительностью, которая, как я
всегда думал, объяснялась тем, что его нервная система никуда не годилась.
Он боялся всего - темноты, больших пространств, грозы, вида крови. То, что
Максимов Альберт
Ильин Андрей
Сертаков Виталий
Круз Андрей
Андреев Николай
Беляев Александр