Чтение 3–й страницы книги ~Храмовник~

кого я успел увидать, да запомнить - еврейские лица были у одного, может --
двух. Остальные же... Испитые лица уличной мрази. Люмпенов, как их называли
мои домашние учителя.

И еще -- я запомнил их выражения лиц. Они смотрели на нашу мебель, как
голодные сироты -- на господскую елку. Кто-то из них сразу же потянул
бархатную гардину, она захрустела, оторвалась и чекист... Бросил ее куда-то
назад с криком:

- "Примите кто-нибудь. И давайте мешки. А то -- не хватит!"

В следующий миг дядя Арнольд подхватил меня на руки и с силой бросил
прямо в окно с криком:

- "Беги, Клаус! Они всех перебьют!" -- грохнул выстрел.

В следующий миг я с головой провалился в высокий сугроб, выбрался из
него и побежал, что есть сил, а за мною все хлопали и хлопали выстрелы.

Когда я упал в снег, совсем обессиленный, я понял, что из меня течет
кровь. Я немного порезался, вылетая через застекленное окно, и теперь у меня
чуток кровило со лба и щеки. Я не знал, что мне делать и... Я вернулся
назад. Кружным путем. Под утро.

Я вернулся, чтоб услыхать, как кричат мама и Аннхен. И фрау Краузе. И
ее дочь Паула. И фроляйн Мильх...

А я лежал в снегу и все это слушал и -- ничего не мог сделать. Я даже
не умел стрелять -- потому что мне в ту ночь было лишь десять.

Потом... Чекисты уехали, а я бегал вокруг горящего дома и -- не мог
ничего. Единственное что меня утешало: маму и Аннхен убили под утро. Об этом
говорили сами чекисты, когда садились на свои груженые сани. А еще они
сравнивали маму и Аннхен, как - женщин.

Когда все догорело, я пробрался на бывшую кухню. Я нашел их. Они лежали
там -- рядышком, сильно обгорелые -- лицом вниз. Видно их -- то ли облили
чем-нибудь, то ли -- посыпали порохом, потому что... Остались лишь обгорелые
кости с ошметками мяса и я только лишь по размерам, да остаткам одежды
различил тело мамы и Аннхен.

В обгорелых черепах с остатками волос на них были дырки. В районе
затылка. А кости рук так и остались сведенными за спиной и огонь так и не
дожрал остатки веревок, коими они были скручены.

И я сидел над телами и возносил Хвалу Господу, что все кончилось именно
так: пуля в затылок -- легкая смерть.

Знаете... Я не мог долго быть рядом с ними. Я, как сын офицера и Рыцаря
-- знал, как убивать, и -- как умирать, ежели что, но... Эти два обгорелые
трупа не были моими мамой и Аннхен. Мама и Аннхен вознеслись прямо на небо,
а это... Тлен и чей-то пепел.

Я забросал трупы снегом -- жирным, почернелым с запахом горелого сала и
копоти, извинился пред телами слуг, что не могу их прикрыть и пошел искать
дядю Арнольда.

Я не нашел его среди прочих и решил, что он -- верно, был убит сразу в
прихожей, а там -- все здорово выгорело.

Меньше всего пострадал бывший кабинет моего отца. Я забрался в него,
собрал все теплые вещи, что смог надеть на себя и вышел из дому, чтоб
никогда в него не вернуться.

Чекисты забрали почти что все, кроме того, что им невозможно было -- ни
носить, ни продать. Поэтому я шел по карельскому лесу в парадной шинели
офицера Императорской Гвардии и полы ее волочились за мной.

Шинель быстро отсырела, намокла и стала как камень тянуть меня за
собой. Тогда я решил бросить ее, и уже снимая, случайно сунул руку в карман
-- там я вдруг нащупал крохотный золотой медальон с гравировкой и маминым
лицом на эмали. Я -- Верующий и во всем вижу Волю Божию. Я понял, что
Господь послал мне его -- неспроста. Я отрезал от тяжкой шинели шнур к
аксельбантам, продел его в дужку последней памятки о матушке и надел шнурок
на шею.

Я (даже в десять лет!) знал, что это -- ошибка, коя может стоить мне
жизни. Но я -- Рыцарь и готов был рискнуть.

Я очнулся. Снова раскрылась дверь к проверяющим и былой унтер Потапыч,
щурясь, громко прочел:

- "Крафт! Эй, Граф -- твоя очередь!"

Я вошел в длинную, похожую на извилистый коридор учительскую
"Образцовой колонии для беспризорников" и сразу понял -- они выследили меня.

Комната была заполнена людьми в штатском, по одному виду коих можно
было сказать, - ЧеКа. Столько лет, столько дней я скрывался от них... И вот
теперь - все. Они меня взяли.

Во главе стола сидел длинный худощавый человек в выцветшей гимнастерке
с козлиным лицом и бородкой. Он читал какие-то бумажки, сложенные перед ним.
Не глядя на меня, он указал рукой на ряд стульев и я хотел сесть на
ближайший. Кто-то вовремя прошептал:

- "Атенсьон!" -- и я увидал, что у стула ножка надломлена. Я поменял
его и другой человек со смехом добавил что-то еще. На чьем-то птичьем.
Слишком поздно я осознал, что у этого стула непрочная спинка и чуть не упал.

Кто-то чуть засмеялся, кто-то что-то шепнул. В длинной темной комнате
будто бы ожили десятки теней. В этот миг козлоликий чекист, тряся своей
редкой бородкой , прочел:

- "Крафт Николай Янович -- немец, атеист, родился в Ташкенте в 1911
году в семье инженера-путейца. Отец -- комиссар Путей Сообщения
Туркестанской Республики. Казнен вместе со всею семьей в дни басмаческого
выступления... Круглый сирота.

Поступил в колонию три недели назад из тифозного карантина после
выздоровления от сыпняка. Свободно говорит по-немецки, по-русски -- с
сильным акцентом. Пользуется непререкаемым авторитетом среди прочих
воспитанников. Кличка, - производная от фамилии -- Граф. Все верно?"

Я чуть кивнул. Козлоликий показал мне старую затертую фотографию с
человеком в форме путейца, обнимающего такую же светловолосую женщину и трех
детей. Я кивнул еще раз. "Да, это мы -- Крафты". Так мне сказал тот,
умиравший от тифа парнишечка.

Сам не знаю, - почему я его подобрал. Он бредил по-нашему, по-немецки,
а никто не мог разобрать и все думали его бросить.

Я случайно пристал к той компании. Меня с улицы взяли воры, кои и
научили всяким премудростям. Как вскрыть замок, как взломать дверь, иль -
залезть в форточку. Лет пять так и жил, а когда всех повязали, "сорвался" с
пересылки.

На той пересылке я "погонялово" получил, а по малолетству меня не
шибко-то охраняли. Вот и "спрыгнул".

Пристал к мелкоте, а потом -- дернула меня нелегкая ходить за
умирающим! (Видно, и укусила меня в эти дни вошь.) Когда парень помер, будто
сам Господь подсказал мне, и взял я из тряпья и лохмотьев старую фотографию
и справку -- "Свидетельство о Рождении", выданное комиссариатом
Туркестанской Республики.

Когда очнулся, все кругом меня звали -- Крафт и всячески нянчились. Я и
думать не мог, что папаша этого Крафта прославился комиссаром и мальчонку
все эти годы искало ЧеКа!

- "А это... Откуда он у тебя?"

Козлоликий чекист держал за почернелый шнурок крохотный золотой
медальон с инкрустациями. Медальон был открыт и из него на меня глядел лик
моей мамы. И я знал...

- "Нашел".

- "Точно нашел? Не украл?"

- "Я -- не вор. Нашел".

Чекист задумчиво посмотрел на меня, а потом еще раз на мамино
изображение на драгоценной эмали. Тихо пробормотал:

- "Странная штука Наследственность. Ты нисколько не похож на своих же
родителей, а на эту женщину... Как родной сын.

Дорогая вещица. Что ж не продал-то?"

- "Понравилась. Дорогая, - вот и понравилась".

Чекист, не выпуская из рук крутящийся на шнурке медальон, достал
какую-то папку, и протягивая ее мне, вдруг спросил:

- "Посмотри-ка на эти вот фотографии. Не узнаешь ли там кого? Посмотри
повнимательней".

Я сразу же узнал их. Они сидели с красными бантами, да в солдатских
папахах. Я запомнил их лица -- тех, кто приезжал в тот вечер к нам в дом.
Узнал ли я их? Как я мог -- забыть хоть единого?!

Я просмотрел все показанные мне фотографии, навсегда запомнил надписи
на знаменах: "Особый отряд ЧеКа Петрозаводской волости", и... вернул их со
словами:

- "Нет. Ни единого".

Козлоликий человек в выцветшей гимнастерке все это время испытующе
смотрел на меня и отцов медальон покачивался в его нервных пальцах. Услыхав
мой ответ, он небрежно сказал:

- "Раз так... Этот медальон я забираю. Это -- вещественное
доказательство к одному старому делу. Ты... не против?"

- "Это -- не мой. Я нашел его..." -- у меня похолодели руки и ноги, а
горло сдавило, когда я отвечал эти слова. Но в мозгу звучал мамин голос: "Не
обращай внимания, Аннхен. У дочери настоящего Рыцаря нет ни нервов, ни --
трясущихся рук! Ты сбилась. Раз-и, два-и..."

Я сам удивился, заметив, что когда мне подали фотографию Крафтов, руки
мои были совершенно покойны. И я мог покойно глядеть в лицо козлоликого.

Тот, не глядя, кинул куда-то в сторону медальон, он стукнулся в
какой-то там ящик и... Я очень хотел посмотреть -- куда он упал, но -- не
мог сделать этого. Я аккуратно сложил старую фотографию Крафтов,
"Свидетельство о рождении" и хотел уже встать.

Следившие за мною чекисты сразу все зашушукались, двое из них
попеременно склонялись к козлоликому и что-то шептали ему на ухо. У них был
такой вид, будто они наконец-то поймали ужаснейшего преступника и сердце мое
-- опять ушло в пятки.

Чекист с козлиной бородкой знаком приказал мне сидеть, достал откуда-то