встретился. Такие бывают только в южных странах, но на юге светит солнце,
а здесь, к северу от пятьдесят третьего градуса северной широты, тряпье и
лохмотья выглядят несколько иначе, чем к югу от тридцатого, здесь нищету
поливает дождь, а грязь не покажется живописной даже самому неисправимому
эстету, здесь нищета забилась в трущобы вокруг святого Патрика, в закоулки
и дома - точно такая, какой описал ее Свифт в 1743 году.
несуществующих рук. По лицу пробегала эпилептическая дрожь, и все-таки это
худое смуглое лицо было прекрасно красотой, которую предстоит запечатлеть
в другой, не в моей записной книжке. Я должен был вставить зажженную
сигарету прямо ему в рот, деньги положить прямо в карман. Мне показалось,
что я подал милостыню покойнику. Темнота нависла над Дублином: все оттенки
серого, какие только есть между белым и черным, отыскали себе в небе по
облачку; небо было усеяно перьями бесчисленной серости - ни клочка, ни
полоски ирландской зелени. Медленно, дергаясь, побрел нищий под этим небом
из парка святого Патрика в свои трущобы.
нарочно забросали грязью, выскребли для этого из труб, выудили из каналов,
впрочем, здесь мало что делается нарочно, да и само собой мало что
делается. Здесь делается выпивка, любовь, молитва и брань, здесь пламенно
любят бога и, должно быть, так же пламенно его ненавидят.
откладывали эту грязь - гнетущий осадок времени. В окне лавки старьевщика
навалена невообразимая пестрая рухлядь, а чуть поодаль я наткнулся на одну
из целей моего путешествия - это был трактир, разделенный на стойла с
кожаными занавесками. Здесь пьяница запирается сам, как запирают лошадь,
чтобы остаться наедине со своим виски и своим горем, с верой и неверием;
он спускается на дно своего времени, в кессонную камеру пассивности и
сидит там, пока не кончатся деньги, пока не придется снова вынырнуть на
поверхность времени и через силу поработать веслом - совершая движения
беспомощные и бессмысленные, ибо каждая лодка неуклонно приближается к
темным водам Стикса. Не диво, что для женщин, этих тружениц нашей планеты,
нет места в таких кабаках; мужчина здесь остается наедине со своим виски,
далекий от всех дел, за которые ему пришлось взяться, дел, имя которым -
семья, профессия, честь, общество. Виски горько и благотворно, а
где-нибудь на четыре тысячи километров к западу и где-нибудь к востоку, за
двумя морями, есть люди, верящие в деятельность и прогресс. Да, есть такие
люди, так горько виски и так благотворно. Хозяин с бычьим затылком
просовывает в стойло очередной стакан. Глаза у хозяина трезвые, голубые у
него глаза, и он верит в то, во что не верят люди, его обогащающие.
Деревянные переборки, обшивка, стены пропитаны шутками и проклятиями,
надеждами и молитвами. Сколько их там?
опускается на темное дно времени, мимо рыб и затонувших кораблей, но и
здесь, внизу, нет больше покоя с тех пор, как водолазы усовершенствовали
свои приборы. А потому - вынырнуть, набрать в легкие побольше воздуха и
снова заняться делами, имя которым - честь, профессия, семья, общество,
покуда водолазы не пробуравили кессон! "Сколько?" Монеты, много монет
брошено в жесткие голубые глаза хозяина.
по-прежнему не было видно ни одного из бесчисленных оттенков ирландской
зелени, когда я направился к другой церкви. Прошло очень мало времени: у
входа в церковь стоял тот самый нищий, и какой-то школьник вынимал у него
изо рта сигарету, которую сунул я. Мальчик тщательно затушил ее, чтоб не
пропало ни крошки табака, и бережно спрятал окурок в карман нищего, потом
он снял с него шапку: кто же осмелится, даже если у него нет обеих рук,
войти в божий храм, не сняв шапки? Для него придержали дверь, пустые
рукава мазнули по дверному косяку, мокрые, грязные рукава, будто нищий
вывалял их в сточной канаве, - но там, в церкви, никому нет дела до грязи.
этой церкви, оказалось полно людей и аляповатых украшений, и была она не
то чтобы грязная, а запущенная - так выглядят комнаты в многодетных
семьях. Некоторые люди - среди них, я слышал, есть один немец, который
таким путем распространяет в Ирландии достижения немецкой культуры, -
зарабатывают немалые деньги на производстве гипсовых фигур, но гнев на
фабрикантов халтуры слабеет при виде тех, кто преклоняет колена перед их
продукцией: чем пестрей, тем лучше, чем аляповатей, тем лучше; хорошо бы,
чтоб совсем "как живой!" (осторожней, богомолец: живой - это совсем не
"как живой!").
молится перед статуей Магдалины; на ее лице - зеленоватая бледность, ее
мысли и молитвы заносятся в неведомую мне книгу. Школьники с клюшками для
керлинга под мышкой вымаливают себе избавление от голгофы; в темных углах
горят лампады перед сердцем Христовым, перед Little Flower [имеется в виду
святая Тереза из Лизье], перед святым Антонием, перед святым Франциском:
здесь из религии вычерпывают все до самого дна. Нищий сидит на последней
скамье и подставляет свое эпилептически подрагивающее лицо под струю
благовоний.
вокруг головы девы Марии и фосфоресцирующий крест в чаше со святой водой,
розовым светом озаряет он полумрак церкви. Будут ли раздельно занесены в
Книгу те, кто молится здесь, перед этой безвкусицей, и те, кто молится в
Италии перед фресками фра Анджелико?
Магдалины, лицо нищего все еще подергивается, его тело охвачено дрожью, и
от этой дрожи позвякивают монеты у него в кармане. Мальчики с клюшками,
должно быть, знают нищего, умеют читать подрагивание его лица и тихое
бормотание; один из них лезет к нищему в карман, на грязной мальчишеской
ладони оказываются четыре монетки - два пенни, один шестипенсовик и один
трехпенсовик. Одно пенни и трехпенсовик остаются на ладони мальчика,
остальные со звоном падают в церковную кружку. Вот где проходят границы
математики, психологии, экономики - границы всех более или менее точных
наук, - они накладываются одна на другую в эпилептическом подергивании
лица: основа слишком ненадежная, чтобы на нее можно было положиться. Но
все еще живет в моем сердце холод, унесенный с могилы Свифта: чистота,
безлюдье, мраморные статуи, полковые знамена и женщина, которая наводила
чистоту там, где и без того уже достаточно чисто. Прекрасен был собор
святого Патрика, уродлива эта церковь, но в ней молятся, и на скамьях я
нашел то, что находил на многих церковных скамьях Ирландии, - маленькие
эмалированные таблички с призывом молиться. "Помолись за душу Майкла
О'Нила, скончавшегося 17.I.1933 в возрасте 60 лет". "Помолись за душу Мэри
Киген, скончавшейся 9 мая 1945 года в возрасте восемнадцати лет". Какое
благочестивое и ловкое принуждение: мертвые оживают, даты их смерти
связываются в представлении того, кто прочтет табличку, с его собственными
переживаниями в тот день, в тот месяц, в тот год. Гитлер с подергивающимся
лицом ждал прихода к власти, когда здесь умер шестидесятилетний Майкл
О'Нил; когда Германия капитулировала, здесь умерла восемнадцатилетняя Мэри
Киген. "Помолись, - прочел я, - за душу Кевина Кессиди, скончавшегося
20.XII.1930 в возрасте тринадцати лет", - и меня словно ударило
электрическим током, ибо в декабре 1930 года мне самому было тринадцать
лет: в большой темной квартире богатого доходного дома - так их еще
называли в 1908 году, - в южной части Кельна, я сидел с рождественским
табелем в руках: начались каникулы, и сквозь прореху в коричневой шторе я
глядел на заснеженную улицу.
кровью: красны были сугробы, красно небо над городом, даже скрежет трамвая
на кругу - и тот казался мне красным. Но когда я выглядывал в щель между
шторами, я видел все так, как было на самом деле: тронутые коричневым края
снежных холмиков, черный асфальт, у трамвая цвет давно не чищенных зубов,
а когда трамвай разворачивался на кругу, скрежет его представлялся мне
светло-зеленым - ядовитая зелень окропляла голые ветви деревьев.
ровесник; здесь устанавливали катафалк, с хоров неслись звуки "Dies irae,
dies ilia" [строки реквиема], перепуганные одноклассники Кевина заполняли
скамьи: ладан, жар от свечей, серебряные кисти на черном покрове, - а я в
это время спрятал табель и достал из сарая санки, чтобы идти кататься. Я
получил четверку по латыни, а гроб Кевина опустили в могилу.
неотступно шел Кевин Кессиди: я видел его живым, одного со мной возраста,
а себя я увидел на несколько минут тридцатисемилетним Кевином Кессиди - он
был отцом троих детей, жил в трущобах за собором святого Патрика, виски
было горьким, холодным и дорогим, могила Свифта осыпала его ледяными
стрелами, зеленоватая бледность была на лице у его темноволосой жены, и
долги у него были, и маленький домик, каких великое множество в Лондоне и
тысячи в Дублине: скромный, двухэтажный, бедный, мещанский, затхлый,
безотрадный - сказал бы о нем неисправимый эстет (не увлекайся, эстет: в
одном из таких домов родился Джеймс Джойс, в другом - Шон О'Кейси).
виски. Но тень не поднесла стакан к губам, и тогда я сам выпил за Кевина
Кессиди, скончавшегося 20.XII.1930 в возрасте тринадцати лет, выпил вместо
него - и за него.
МЕЙО - ДА ПОМОЖЕТ НАМ БОГ!
ехать скорым, поезд делят пополам. Лучшая часть, с вагоном-рестораном,
идет дальше в Голуэй, часть похуже, та, где остались мы, - в Уэстпорт.
Самойлова Елена
Конан-Дойль Артур
Перумов Ник
Доставалов Александр
Посняков Андрей
Сапковский Анджей