оставляющее сомнений. Оно - так я мысленно называю это - будет выглядеть
совершенно естественно.
катастрофе?
Они обменялись долгим взглядом, который как бы соединил их.
страже.
безобидный маньяк.
- может быть, есть реальные основания?
Марчер. - Так это или не так, скажете мне вы. Если согласитесь быть вместе
со мной на страже, вы увидите сами.
порога, словно скрепляя печатью свой договор. - Я буду на страже вместе с
вами, - сказала Мэй Бартрем.
2
сразу установились довольно короткие отношения, которые еще больше
упрочились, когда, через год без малого после разговора в Везеренде, у них
появилась возможность встречаться чаще. Возможность эту им дала смерть
двоюродной бабки Мэй Бартрем, той самой, под чьим крылом она, лишившись
матери, нашла столь надежное прибежище; престарелая леди была всего лишь
овдовевшей матерью нового владельца, унаследовавшего поместье, но благодаря
редкостной сановитости и редкостно-крутому нраву сохранила положение главы
этого знатного семейства. Низвести упомянутую леди с престола удалось только
смерти, которая, среди прочих перемен, изменила обстоятельства и Мэй
Бартрем, чья подневольность и раненая, но присмиревшая гордость не
ускользнули от чуткой наблюдательности Марчера. Давно уже ничто так не
умиротворяло его душу, как мысль, что мисс Бартрем может теперь обзавестись
в Лондоне своим гнездом и раны ее постепенно затянутся. На небольшие
средства, которые покойная оставила ей по головоломно-сложному завещанию,
она позволила себе роскошь купить домик, что потребовало, разумеется,
времени и, когда дело подошло, наконец, к благополучному завершению, тотчас
сообщила об этом Марчеру. Он и раньше виделся с ней - мисс Бартрем наезжала
в Лондон, сопровождая ныне покойную леди, а Марчер еще раз приехал в гости к
тем друзьям, которые так удачно превратили Везеренд в одну из приманок
своего радушия. Они снова повели его в знаменитое поместье, там он без помех
беседовал с Мэй Бартрем, а в Лондоне ему порою удавалось подбить ее хотя бы
ненадолго оставить почтенную родственницу в одиночестве. В таких случаях они
отправлялись в Национальную галерею или Кенсингтонский музей, и там,
окруженные живыми образами Италии, много говорили об этой стране, но, в
отличие от первой встречи в Везеренде, уже не пытались возвратить вкус и
запах своей юности, своего неведения. Тогда возвращение вспять сослужило им
службу, немало дало обоим и, как считал Марчер, теперь их лодка уже не
мешкает в верховьях дружбы, а энергично плывет по ее течению.
джентльмен так же не сомневался, как и в том, что возникла она благодаря
кладу знания, сбереженному Мэй Бартрем. Он своими руками выкопал это
маленькое сокровище, открыл его дневным лучам, вернее сказать - сумеречному
свету их сдержанной, сокровенной близости, добыл драгоценность, которую сам
же запрятал, а потом так необъяснимо долго не вспоминал о тайнике.
Наткнувшись на него и радуясь поразительной удаче, Марчер ни о чем другом
уже не думал; несомненно, мысли его куда чаще обращались бы к столь
странному провалу памяти, когда бы не были поглощены предвкушением
успокоительной поддержки в будущем - поддержки, из-за этого провала особенно
нежданной. Марчеру никогда и в голову не приходило, что кому-то случится
"узнать", - главным образом, потому, что он никому не намеревался
довериться. Откровенность была под запретом, она лишь позабавила бы
равнодушный свет. Но уж если неисповедимая воля судьбы заставила его в
юности, как бы наперекор самому себе, поделиться своей тайной, он
рассчитывал извлечь теперь из этого величайшую пользу и отраду. Случилось
узнать той, на кого можно было надеяться, и Марчер, при всегдашней своей
недоверчивости, даже и вообразить не мог, до какой степени это
обстоятельство смягчит жестокость тайны. Да, Мэй Бартрем - надежная
конфидентка, потому что... ну, просто потому, что надежная. Она знала, и все
было яснее ясного: окажись она ненадежной, это уже давно вышло бы наружу.
Видимо, именно своеобразие обстоятельств было причиной того, что Марчер
видел в Мэй Бартрем не более чем конфидентку, считая источником ее тепла к
нему интерес - всего-навсего интерес - к столь сложной судьбе, и объяснял
милосердием, способностью сочувствовать, вдумчивостью отказ смотреть на него
как на чудака из чудаков. Поэтому, дорожа ею именно за столь бережное
понимание и сознавая это, он твердо решил не забывать что, в общем, и у нее
есть своя жизнь, что и она может столкнуться с неожиданностями, с которыми
друг обязан считаться. Тут надо сказать, что в Марчере произошла в связи с
этим открытием разительная перемена, некий мгновенный переворот всего образа
мыслей.
бескорыстным человеком на свете: ни на кого не перекладывал обременительной
ноши - вечной тревоги ожидания, не роптал, помалкивал, не заикался о ней и о
ее влиянии на свою жизнь, не просил себе скидок, зато охотно их делал, когда
об этом просили его. Никого не приводил в замешательство жутковатой мыслью,
что приходится иметь дело с маньяком, хотя иной раз, слушая сетования людей
на неустроенность, испытывал соблазн заговорить. Будь они так же не
устроены, как он, с самого начала выбитый из строя, им было бы понятно, что
это означает. Но они не поймут, и ему только и остается, что учтиво слушать.
Вот почему так безупречны - и так невыразительны - были его манеры, а
главное - вот почему Марчер полагал, что в алчном мире являет собой пример
человека вполне пристойно неэгоистического, хотя и с оттенком высокомерия.
Таким образом, мы хотим подчеркнуть, что он достаточно высоко ценил в себе
это свойство и, понимая, как велика опасность утратить его сейчас, дал себе
обещание быть начеку. Однако он оставлял за собой право на малую толику
эгоизма, поскольку такая приятная возможность предоставлялась ему впервые.
Под "малой толикой" Марчер разумел - в тех пределах, в которых так или иначе
это допустит мисс Бартрем. Он не позволит себе никакой назойливости, возьмет
за твердое правило быть внимательным, очень-очень внимательным. Установит,
как некий закон, что ее дела, нужды, особенности - Марчер зашел так далеко,
что расщедрился на столь емкое слово, - входят непременным условием в их
дружеское общение. Из чего следует, что само дружеское общение он уже
принимал как данность. Об этом можно не думать. Оно попросту существует,
рожденное тем первым поразительным вопросом, который Мэй Бартрем задала ему
в озаренном осенним светом Везеренде. Отношениям, чья основа заложена столь
прочно, естественно было принять форму брака. Но в том-то и загвоздка, что
именно она, эта основа, исключала даже мысль о браке. Не может он предложить
женщине разделить с ним его уверенность, недоброе предчувствие, говоря
короче - одержимость; отсюда - все особенности его поведения. В извивах и
петлях грядущих месяцев и лет что-то, притаившись, подстерегает его, как
припавший к земле зверь в чаще. И не в том суть, что предназначено
припавшему к земле зверю - стать убийцей Марчера или его жертвой. Главное -
непреложность прыжка этой твари, из чего с такой же непреложностью следует:
порядочный мужчина обходится без спутницы, если ему предстоит охота на
тигра. Таким уподоблением Марчер подводил итог раздумьям о своей жизни.
вместе, они ни о чем таком не говорили; тем самым Марчер великодушно давал
понять, что не ждет и не хочет непрерывных разговоров о своей персоне. Но
подобная особенность внутреннего склада все равно что горб на спине:
рассуждай о нем или не рассуждай, факт, которым окрашена каждая минута
каждого дня, все равно остается фактом. Ясно, что горбун способен рассуждать
только как горбун, хотя бы потому, что он и есть горбун. От этого никуда не
уйти, и Мэй Бартрем настороженно наблюдала за Марчером, а так как наблюдать,
да еще настороженно, в общем, легче в молчании, их совместное бдение не
отличалось многословием. Вместе с тем ему не хотелось выглядеть чопорным -
по его разумению, как раз чопорностью он и грешил в обществе всех прочих. А
с единственным человеком, которому дано было знать, он желал быть простым и
естественным, упоминать интересующий их обоих предмет, а не подчеркнуто
умалчивать о нем - умалчивать, а не подчеркнуто упоминать, и в любом случае
касаться его между прочим, даже шутливый тон предпочитая педантству и
ходульности. Этим, несомненно, и объясняется веселое замечание Марчера в
письме к Мэй Бартрем о том, что великое событие, которое, по его
Посняков Андрей
Громыко Ольга
Самойлова Елена
Курылев Олег
Афанасьев Роман
Херберт Фрэнк