Чтение 3–й страницы книги ~Заводной апельсин~

щедрые! Они все время здесь были, ни на минуту не отлучались. Уж мы-то
видели бы, если что не так.

-- Мы просто спросили, -- примирительно отозвался молоденький мент. --
Работа у нас такая, что ж поделаешь. -- Однако, уходя, он окинул нас
довольно мрачным и подозрительным взглядом. Мы проводили их громким,
исполненным на губах, салютом: пыр-дыр-дыр-дыр! Но лично сам я находил
события той ночи, да и предыдущих тоже, слегка разочаровывающими. Толком
даже и подраться не с кем. Все просто, как поцелуй в jamu. Впрочем, вечер
был весь еще впереди.

2

Выходя из пивной "Дюк-оф-Нью-Йорк", мы сквозь ее широкую витрину
zasekli старого hronika, в смысле пьяницу, распевавшего поганые песни своих
поганых предков, а в промежутках икавшего и рыгавшего так, будто у него в
прогнивших вонючих кишках целый поганый оркестр. Если есть vestsh, которую я
не выношу, так это именно такое поведение. Ну не могу я смотреть, когда
muzhik грязный, качается, рыгает пьяным своим выхлопом, сколько бы ему лет
ни было, однако в особенности когда он такая старая obrazina, как этот. Он
стоял, будто влипнув в стену, в жутком. и изгвазданном виде -- штаны мятые,
на них griazz, kal и Бог знает что еще. Пришлось за него взяться, пару раз
хорошенько vrezatt, но все равно он продолжал горланить. Песня была такая:

Будем вместе мы, моя милая, Хоть ушла ты далеко. Но когда Тем сделал
ему несколько раз toltshok кулаком по поганым его zubbjam, пьяница петь
перестал и заголосил; "Давайте, кончайте меня, трусливые выродки, все равно
я не хочу жить, не хочу я жить в таком подлом сволочном мире! " Я велел Тему
слегка tormoznuttsia, потому что иногда мне интересно бывало послушать, что
эти старые hanygi имеют сказать насчет жизни и устройства мира. Я сказал:
"О! А отчего это мир, по-твоему, такой уж подлый? "

Он выкрикнул: "Это подлый мир, потому что в нем позволяется юнцам вроде
вас на стариков нападать, и никакого уже ни закона не осталось, ни порядка".
Он орал во всю-мочь, в такт словам размахивал rukerami, однако kishki его
продолжали изрыгать все те же блыр-длыр, словно у него внутри что-то
крутится или будто сидит в нем какой-то настырный и грубый muzhik, который
нарочно его zaglushajet, и starikashke приходится воевать с ним кулаками,
продолжая орать: "В этом мире для старого человека нет места, а вас я не
боюсь вовсе, потому что я так пьян, что бейте сколько хотите--. все равно я
боли не почувствую, а убьете, так только рад буду сдохнуть! " Мы похмыкали,
похихикали, по ничего ему не отвечали, в он продолжал: "Что это за мир
такой, я вас спрашиваю! Человек на Луне, человек вокруг Земли крутится, как
эти жуки всякие вокруг лампы, и при этом никакого уважения нет ни к закону,
ни к власти. Давайте, делайте, что задумали, хулиганы проклятые, выродки
подлые! " И после этого он выдал нам тот же исполненный на губах салют:
пыр-дыр-дыр-дыр! -- точно такой же, каким мы проводили молоденьких ментов, и
тут же снова запел;

Я за родину кровь проливал И с победой вернулся домой -- так что
пришлось его slegontsa zagasitt, что мы и сделали, веселясь и хохоча, но он
все равно продолжал горланить. Тогда мы ему так vrezali, что он повалился
навзничь, выхлестнув целое ведро пивной блевотины. Это было так отвратно,
что мы, каждый по разу, пнули его сапогом, и уже не песни и не блевотина, а
кровь хлынула из его поганой cтарой pasti. Потом мы отправились своей
дорогой.

Только это мы подошли к районной электроподстанции, как появился
Биллибой со своими пятью koreshami. Дело тут вот в чем: в те дни, бллин,
парни ходили больше четверками и пятерками, вроде как автомобильными
командами, поскольку четверо -- это как раз экипаж для машины, а шестеро --
уже вообще верхний предел. Временами несколько таких небольших шаек
объединялись в одну большую, чтобы получилось что-то вроде армии для ночного
сражения, но чаще всего бывало удобней болтаться по городу мелкими
группками. Биллибой меня дико раздражал. До тошноты, я просто видеть не мог
его толстый ухмыляющийся morder, к тому же от него еще и vonialo словно
пережаренным жиром, пусть даже он, как в тот раз, был разодет в лучшие
shmotki. Мы zasekli их, они нас, и принялись мы друг за другом по-тихому
nabliudatf. Тут-то уж дело намечалось стоящее, будь спок: nozb, tsepp,
britva, а не какие-нибудь там кулачки с каблучками. Биллибой с koreshami
tormoznuliss, бросив на полпути задуманное -- что-то они там такое
собирались делать с плачущей devotshkoi, которой было лет десять, не больше;
она у них уже в kritsh пустилась, но платье все еще было на ней, причем
Биллибой держал ее за один ruker, а его первый друг Лео -- за другой. Они,
видимо, занимались как раз матерной частью, а к материальной собирались
перейти чуть позже. Увидели на подходе нас и тут же melkuju kisu отпустили:
иди-иди, hnykalka, таких, как ты, на пятак ведро, и она бросилась прочь,
посверкивая в темноте белизной тощих коленок и продолжая повизгивать:
"Ой-ей-ей! Ой-ей-ей! " А я--с такой еще улыбкой, широкой, дружеской -- и
говорю:

-- Кого я вижу! Надо же! Неужто жирный и вонючий, неужто мерзкий наш и
подлый Биллибой, koziol и svolotsh! Как поживаешь, ты, kal в горшке, пузырь
с касторкой? А ну, иди сюда, оторву тебе beitsy, если они у тебя еще есть,
ты евнух drotshenyi! -- И с этого началось.

Нас было четверо против шестерых, хотя это я уже говорил, но зато у нас
был balbessina Тем, который, при всей своей тупости, один стоил троих по
злости и владению всеми подлыми хитростями драки. У Тема вокруг пояса была
дважды обернута увесистая tsepp, он размотал ее и принялся shurovatt ею у
недругов перед глазами. У Пита с Джорджиком были замечательные острые nozhi,
я же, в свою очередь, не расставался со своей любимой старой очень-очень
опасной britvoi, с которой управлялся в ту пору артистически. И пошла у нас
zaruba в потемках -- старушка луна с людьми на ней только-только еще
вставала над горизонтом, а звезды посверкивали, будто nozhi, которым тоже
хочется vstriatt в наш dratsing. Одному из друзей Билли-боя я ухитрился
бритвой вспороть спереди всю одежду, аккуратненький такой razrez сделал,
даже не коснувшись под shmotkami тела. В драке этот приятель Биллибоя не
сразу обнаружил, что бегает весь нараспашку, как лопнувший стручок, сверкая
голым животом и болтая beitsami, а когда заметил, вышел из себя настолько,
что Тем с легкостью до него добрался -- ш-ш-ш-асть его tseppju по glazzjam,
и покатился, болезный, кубарем, вопя и завывая. Успех явно сопутствовал нам,
и вскоре мы уже взяли главного помощника Биллибоя в каблучки: ослепленный
ударом цепи Тема, он ползал и выл, как животное, но получив наконец хороший
toltshok по tykve, замолк.

Из нас четверых вид, как обычно, хуже всех был у Тема: лицо в крови,
шмотки грязным комом, зато остальные были в полном порядке. Осталось мне
только добраться до вонючки Биллибоя, вокруг которого я плясал со своей
britvoi в руке, как какой-нибудь корабельный парикмахер в очень бурную
погоду, -- вот-вот popishu его по грязной его поганой hare. У Биллибоя был
nozh -- длинный такой выдвижной клинок, но он tshutok отставал с ним от
событий и особого вреда никому причинить не мог. Да, бллин, истинное было
для меня наслаждение выплясывать этот вальсок--левая, два-три, правая,
два-три -- и чиркать его по левой щечке, по правой щечке, чтобы как две
кровавые занавески вдруг разом задергивались при свете звезд по обеим
сторонам его пакостной жирной физиономии. Вот уже льется кровь, бежит,
бежит, но Биллибой явно ни figa не чувствует, по-прежнему топчется со своим
дурацким nozhom, как разжиревший voniutshi медведь, а достать меня не может.

Тут послышались сирены -- на подходе были менты с пушками наготове,
выставленными во все окна полицейской машины. Та hnykalka, должно быть, уже
projabedala -- будка для вызова мусоров была неподалеку, сразу за районной
электроподстанцией.

-- Ладно, не бойсь, -- крикнул я напоследок, -- koziol вонючий. Я тебе
еще beitsy поотрезаю.

С тем они и побежали прочь -- все, кроме главного их molotily по имени
Лео, который посапывал, лежа на земле, -- медленно, отдуваясь, побежали они
к северу, в сторону реки, а мы пошли в. противоположном направлении. Как раз
за следующим поворотом обнаружился переулок, пустой и темный и с обоих
концов открытый для отхода, и там мы передохнули, сперва быстро-быстро
хватая воздух, потом все спокойнее и наконец стали дышать нормально. Было
это подобно отдыху между подножиями двух ужасающих огромных гор, чьи роли
отводились двум многоквартирным корпусам, во всех окнах которых плясали
быстрые голубоватые сполохи. Все смотрели telik. В тот день происходило то,
что у них называлось всемирным вещанием -- одну и ту же программу передавали
по всему миру, кому угодно, а угодно главным образом бывало людишкам средних
лет и среднего достатка. Выступал обычно либо какой-нибудь дурацкий
знаменитый клоун, либо певец-негр, и всю эту volynku ловили в космосе
специальные телевизионные спутники и отбрасывали обратно на Землю. Подождали
мы, попыхтели, слышим -- менты с сиренами катят на восток, -- ну, все,
значит, пронесло, как говорится. Один balbesina Тем не радовался, все глядел
вверх на звезды, на планеты, на Луну эту самую, причем с таким открытым
rotom, будто он ребенок и никогда ничего подобного прежде не видывал;
глядел-глядел да и выдал:

-- Интересно, есть там на них что-нибудь? Вообще, что там наверху может
быть? Я сильно Ткнул ему в бок, сказав: -- Ну ты, глупый ubludok! Не твоего
ума дело. Скорей всего там такая же zhiznn, как здесь: одни режут, а другие
подставляют брюхо под nozh. А сейчас, пока еще не вечер, пойдем-ка, бллин,
дальше.

Ребята посмеялись, но balbesina Тем поглядел на меня серьезно, а потом
снова уставился на звезды и на Луну. И мы пошли по переулку дальше, под
голубоватыми сполохами этого самого всемирного вещания с обеих сторон.
Теперь нам требовалось заполучить машину, и мы, выйдя из переулка, свернули
влево, где раскинулась площадь Пристли-плейс, как мы определили по сразу же
бросившейся в глаза большой бронзовой статуе какого-то старого поэта с
обезьяной верхней губой и всунутой в немощный дряхлый rot трубой. Шагая к
северу, мы вышли к старому замызганному Фильмодрому -- облупившейся
развалюхе, пришедшей в полный упадок, потому что туда ходили разве что
malltshiki вроде меня и моих дружков, да и то лишь для того, чтобы сделать