Мог бы показать вам ту лавку, где я ее купил. А дети... - Он уставился в
стакан, разглядывая там свое прошлое. - Только и помню, как они плакали.
им деньги я не мог. Не удивлюсь, если жена снова вышла замуж. Ее мать,
наверно, обрадовалась бы, старая ведьма. Она меня никогда не любила.
на краешке качалки, точно черный вопросительный знак, прикажут - уйдет,
прикажут - останется. Трехдневная с проседью щетина придавала ему вид
человека опустившегося, слабовольного. Из такого веревки можно вить. Он
сказал:
рубашки" - "антиклерикальные" военизированные отряды, созданные в начале
тридцатых годов губернатором штата Табаско Томасом Гарридо Каннабалем,
закрывшим в штате все церкви и потребовавшим от священников вступления в
брак]
подлил себе бренди из бутылки незнакомца. - Здесь всегда было плохо.
Одиноко. О господи! В Англии сказали бы - романтика. Я думал: поживу здесь
пять лет и уеду. Работы было много. Золотые зубы. А потом стоимость песо
упала. И теперь мне уж не выбраться отсюда. Но когда-нибудь все-таки
выберусь. - Он сказал: - Брошу работу. Уеду домой. Буду жить как подобает
джентльмену. Это... - Он обвел рукой голую, убогую комнату. - Это все вон
из памяти. Теперь уж недолго ждать. Я оптимист, - сказал мистер Тенч.
танцевальные залы есть. Веселый город.
Сколько стоит билет?
сунул свой портфель под качалку, а мистер Тенч опасливо подошел к окну.
есть враги.
комнату белокипенной полосой.
широкополая шляпа, глаза были карие, взгляд - бессмысленный. За ним
фыркали и били копытами по горячей, утрамбованной земле два мула. Мистер
Тенч сказал, что он не доктор, а зубной врач. Оглянувшись, он увидел, что
незнакомец совсем утонул в качалке и взгляд у него такой, точно он
молится, просит о милосердии. Мальчик сказал, что больна его мать, что в
городе есть новый доктор, а у старого лихорадка и он с места не сдвинется.
открытие:
ходят по расписанию. - И спросил мальчика, далеко ли ехать. Мальчик
ответил, что шесть лиг.
найдешь. - И обратился к незнакомцу: - Как быстро слухи расходятся. Теперь
про вас, наверно, все в городе знают.
смиренно ждал, что мистер Тенч подтвердит это.
терпением стоял на палящем солнце, заглядывая в комнату. Он сказал, что
его мать умирает. Карие глаза ничего не выражали. Такова жизнь. Ты
рождаешься, твои родители умирают, ты стареешь, ты умираешь сам.
чему.
не мог ослушаться. Он грустно сказал:
немощная ярость. - Дайте мне мою бутылку. - Он надолго припал к ней, не
сводя глаз с равнодушного мальчика, со спаленной солнцем улицы, со
стервятников, круживших в небе, как черные мухи в глазах.
языке был для него явлением отвлеченным - он тут ни при чем. Он будет
ждать до тех пор, пока доктор не выйдет.
всегда так говорят: вы ничем не поможете. - Выпитое бренди оказывало свое
действие. Он проговорил с глубочайшей горечью: - Я слышу, как это твердят
во всем мире.
недели. Или через три. Вам-то хорошо. Вы можете выбраться отсюда. У вас
здесь не вложено капитала. - Он подумал о своих капиталовложениях:
японская бормашина, зубоврачебное кресло, спиртовка, и щипцы, и маленький
тигель, где плавят золото для зубов. Все вложено в эту страну.
и поблагодарил мистера Тенча за то, что мистер Тенч дал ему возможность
отдохнуть от жары. Он говорил с вымученным достоинством, привычным мистеру
Тенчу, - с достоинством человека, который боится ожидаемой боли, но
мужественно опускается в зубоврачебное кресло. Может, ему неприятна
поездка верхом на муле? Незнакомец сказал со старомодной учтивостью: - Я
буду молиться за вас.
мальчик первым медленно двинулся вперед под ярким солнцем, к болоту, в
глубь страны. Незнакомец оттуда и вышел утром посмотреть на "Генерала
Обрегона". Теперь он возвращался обратно. Выпитое бренди заставляло его
чуть сильнее покачиваться в седле... А вот и конец улицы, и он виднеется
маленький, унылый, понурый.
возвращаясь в дом и запирая за собой дверь (это никогда не мешает).
Одиночество встретило его там, пустота. Но и то и другое было знакомо ему,
как отражение собственного лица в зеркале. Он сел в качалку и стал
покачиваться взад и вперед, поднимая еле ощутимый ветерок в застоявшемся
воздухе. К лужице бренди, пролитого на пол незнакомцем, узкой колонной
двигались через всю комнату муравьи; они покружили по ней, потом в таком
же строгом порядке двинулись к противоположной стене и исчезли. На реке
"Генерал Обрегон" дал два свистка, почему - неизвестно.
обложке женщина в старомодном платье, склонив колени на коврике, с
рыданием обнимала мужские начищенные коричневые ботинки с узкими носками.
Он - с маленькими нафабренными усиками - презрительно взирал на нее сверху
вниз. Книжка называлась "La Eterna Martir" ["Вечная мученица" (исп.)].
Спустя несколько минут мистер Тенч поднял ее, открыл - и удивился. То, что
там было напечатано, как будто не имело никакого отношения к обложке:
текст латинский. Мистер Тенч задумался, потом захлопнул книгу и отнес ее в
свою рабочую комнату. Жечь не стоит, но для верности лучше спрятать - кто
ее знает, о чем она. Он сунул книгу в маленький тигель для плавки золота и
вдруг, открыв рот, замер у верстака: он вспомнил, зачем ходил в порт -
ведь "Генерал Обрегон" должен был доставить ему баллон эфира. С реки снова
донесся свисток, и мистер Тенч с непокрытой головой выбежал на солнцепек.
Он сказал незнакомцу, что пароход простоит до утра, но разве на этот народ
можно положиться, вдруг они решат соблюсти расписание. Так оно и было.
Когда он выбежал на набережную между складом и таможней, "Генерал Обрегон"
шел уже футах в десяти от берега, двигаясь по ленивой реке к морю. Мистер
Тенч крикнул что было силы. Бесполезно. Баллона с эфиром на набережной
нигде не было. Он крикнул еще раз и на этом оставил свои попытки. В конце
концов, разве это важно: в его безысходности еще одно небольшое огорчение
ничего не меняет.
по обоим берегам, несколько радиоантенн на мысу, порт скользили назад.
Если оглянуться, и не скажешь, был ли этот порт когда-нибудь или нет.
Впереди открылась широкая Атлантика; серые цилиндрические валы поднимали
нос парохода, и спутанные по ногам индюшки топтались на палубе. В тесной
рубке стоял капитан с зубочисткой, воткнутой в волосы. Земля медленно,