Чтение 3–й страницы книги ~Тэсс из рода д`Эрбевиллей~

обрела утраченное душевное равновесие и, похлопывая свою соседку ивовым
прутом, болтала, как всегда.

В эту пору жизни Тэсс Дарбейфилд была лишь сосудом эмоций, не
окрашенных опытом. Хоть она и училась в сельской школе, но не совсем
отделалась от местного произношения, - а для диалекта этой области
характерным являлось злоупотребление звуком "э", правда, не уступающим по
выразительности ни одному другому в человеческой речи. Пухлые алые губы, с
которых столь часто срывался этот звук, еще не были твердо очерчены, и
когда девушка, умолкая, сжимала их, нижняя губа чуть-чуть приподымала
верхнюю.

В лице ее все еще таилось что-то детское. И сегодня, несмотря на ее
яркую женственность, щеки ее иной раз наводили на мысль о двенадцатилетней
девочке, сияющие глаза - о девятилетней, а изгиб рта - о пятилетней
крошке.

Однако мало кто это замечал, и почти никто над этим не задумывался.
Изредка какой-нибудь прохожий долго смотрел ей вслед, очарованный ее
свежестью, жалея, что больше ее не увидит, но почти для всех она была
красивой деревенской девушкой - и только.

Больше не видно и не слышно было Дарбейфилда в триумфальной его
колеснице, управляемой конюхом женского пола, и когда процессия достигла
луга, начались танцы. Так как мужчин в этой компании не было, то сначала
девушки танцевали друг с другом, но к концу трудового дня мужское
население деревни вместе с зеваками со всей округи и любопытными прохожими
собралось у изгороди и, казалось, не прочь было принять участие в танцах.

Среди зрителей находились трое молодых людей, принадлежавших к иному
общественному кругу; за спиной у них висели маленькие сумки, в руках они,
держали крепкие палки. Сходство их и небольшая разница в возрасте
показывали, что они братья; так оно и было на самом деле. Старший носил
костюм помощника приходского священника - белый галстук, закрытый жилет,
шляпу с узкими полями; второй был студентом; во внешности младшего не было
ничего характерного, - в его глазах и в костюме чувствовалось что-то
вольное, не стесненное рамками, подсказывающее, что вряд ли он уже нашел
свою профессиональную колею; оставалось лишь предположить, что он только
лишь нащупывает свой путь в жизни.

Эти три брата сообщили случайному знакомому, что они проводят каникулы,
совершая прогулку по долине Блекмур, и путь их лежит из города Шестона, с
северо-востока на юго-запад.

Они остановились у калитки, которая вела на луг, и осведомились, по
какому случаю эта пляска и почему девушки одеты в белые платья. Два
старших брата явно не намерены были мешкать здесь, но третьего, казалось,
забавляла эта стайка девушек, танцующих без кавалеров, и он не спешил
продолжать путь. Сняв дорожную сумку, он положил ее вместе с палкой у
изгороди и открыл калитку.

- Что ты задумал, Энджел? - спросил старший.

- Я не прочь пойти и поплясать с ними. А почему бы нам всем не остаться
здесь на минутку, - нас это надолго не задержит.

- Вздор! - отозвался первый. - Танцевать на людях с толпой деревенских
дикарок! А что, если нас увидят? Идем, а не то стемнеет раньше, чем мы
доберемся до Стоуркэстла, а ближе нам негде переночевать; да кроме того,
перед сном мы должны прочесть еще главу из "Отпора агностицизму", раз уж я
потрудился взять эту книгу.

- Хорошо, я догоню вас с Катбертом через пять минут. Не
останавливайтесь; даю слово, что я вас догоню, Феликс.

Двое старших неохотно расстались с братом и пошли дальше, захватив его
дорожную сумку, чтобы тому легче было их догнать, а младший прошел на луг.

- Какая жалость, мои милые! - галантно обратился он во время перерыва в
танцах к двум или трем девушкам, стоявшим поблизости. - Где же ваши
кавалеры?

- Они еще не кончили работать, - ответила самая бойкая. - Скоро они
явятся. А пока не хотите ли быть нашим кавалером, сэр?

- Разумеется. Но вас много, а я один.

- Все лучше, чем ничего. Очень уж скучно танцевать девушке с девушкой.
Никто тебя не обнимет, не прижмет. Ну-ка, выбирайте!

- Шш... не приставай! - сказала другая, более застенчивая.

Получив приглашение, молодой человек окинул всех взглядом и попытался
сделать выбор; но так как этих девушек он видел впервые, то решить было
нелегко. Он пригласил чуть ли не первую, какая ему попалась на глаза, -
это была не та, которая с ним говорила, хоть именно она на это и
рассчитывала, и не Тэсс Дарбейфилд. В битве жизни родословное древо,
предки, покоящиеся в склепах, славное прошлое и наследственные черты
д'Эрбервиллей не помогали пока Тэсс и даже не делали ее более
привлекательной в глазах кавалеров по сравнению с простыми крестьянками.
Немного стоит нормандская кровь, если нет викторианского богатства.

Имя девушки, затмившей остальных, не сохранилось для потомства, но ей
завидовали все, потому что в тот вечер она первая имела счастье танцевать
с кавалером. Впрочем, столь заразителен бывает пример, что деревенские
парни, не спешившие на луг, пока никто с ними не соперничал, ринулись
теперь туда; мужчин в парах становилось все больше и больше, и вскоре даже
последняя дурнушка в клубе уже не отплясывала за кавалера.

Пробили церковные часы, и студент внезапно заявил, что ему придется
уйти... он совсем забыл... он должен догнать своих спутников... Когда он
уже отошел от танцующих, взгляд его упал на Тэсс Дарбейфилд - а уж если
говорить правду, в ее больших глазах таился легкий упрек: почему не ее он
выбрал? Тогда и он пожалел, что не заметил ее, чему виной была ее
застенчивость; и с этой мыслью он ушел с луга.

Чтобы наверстать потерянное время, он пустился бегом по тропинке на
запад, быстро миновал ложбину и поднялся на холм. Братьев он еще не
догнал, но приостановился, чтобы перевести дыхание, и оглянулся. На
зеленом лугу кружились белые фигуры девушек, так же как кружились они,
когда он был среди них. Казалось, он уже совсем забыт.

Все - за исключением, быть может, одной. Эта белая фигурка стояла в
стороне, у изгороди. В ней он узнал хорошенькую девушку, с которой не
танцевал. Хоть это был пустяк, но инстинктивно он почувствовал, что она
обижена его небрежностью. Он пожалел, что не пригласил ее, пожалел, что не
узнал ее имени. Она была так скромна, так мила, такой нежной казалась в
своем легком белом платье... он почувствовал, что поступил глупо.

Однако помочь этому было нельзя; повернувшись, он заставил себя идти
скорым шагом и отогнал мысль о ней.

3

Однако Тэсс Дарбейфилд не так легко забыла этот эпизод. Не сразу
решилась она снова принять участие в танцах; хотя кавалеров могло быть у
нее много, но - увы! - они не были так любезны, как этот незнакомый
молодой человек. И лишь когда на склоне холма лучи солнца поглотили
удаляющуюся фигуру незнакомого юноши, стряхнула она с себя мимолетную
печаль и ответила согласием приглашавшему ее кавалеру.

Она оставалась со своими товарками до сумерек и танцевала с большим
удовольствием; хотя движения в такт музыке были ей приятны сами по себе -
сердце ее еще никем не было затронуто; видя "сладкие муки, горькие
радости, нежные страдания и приятное отчаяние" тех девушек, чьи сердца не
устояли перед долгой осадой, она и не догадывалась, на какое чувство
окажется способна сама. Ссоры парней из-за ее руки во время джиги были для
нее только развлечением, и когда молодые люди начинали чересчур
горячиться, она их журила.

Быть может, осталась бы она на лугу и дольше, если бы вдруг не
вспомнила с тревогой о странном поведении отца; мучимая беспокойством, она
покинула танцующих и пошла в конец деревни, где стоял родительский дом.

Не дойдя до коттеджа нескольких десятков шагов, она снова услышала
ритмические звуки, но уже не те, от которых ушла, - звуки знакомые,
давно-давно знакомые! Из дома доносилось равномерное постукивание,
вызванное энергичным раскачиванием колыбели, стоявшей на каменном полу; и
под такой аккомпанемент женский голос задорной скороговоркой пел песенку
про пеструю корову:

Я видел, как она легла-а-а вон в той зеленой ро-о-о-ще:

Идем со мной, любовь моя, и ты ее отыщешь.

Затем и постукивание колыбели и песня на секунду стихали и раздавались
воркующие восклицания:

- Бог да благословит твои бриллиантовые глазки! И нежные щечки! И
вишневый ротик! И миленькие ножки! И каждый кусочек тельца!

После этого моленья стук и пенье возобновлялись, и "Пестрая корова"
начиналась сначала. Так обстояло дело, когда Тэсс открыла дверь, вошла и
остановилась у порога, обозревая представившуюся ее глазам картину.

Несмотря на пение, от этой комнаты повеяло на девушку невыразимой
тоской. После веселого праздничного дня - белых платьев, букетов, ивовых
жезлов, пляски на зеленом лугу, вспышки нежного чувства к незнакомцу -
этот желтый тусклый свет одной-единственной свечи, озарявший тоскливую
картину... Какой резкий переход! Однако она почувствовала не только
болезненное разочарование, но и леденящий укор совести оттого, что не
вернулась раньше, чтобы помочь матери в домашних делах, а веселилась на
лугу.

Ее мать стояла, окруженная детьми, как оставила ее Тэсс, - стояла,
склонившись над лоханью, занятая стиркой, которую, как всегда, отложила с
понедельника до конца недели. Из этой лохани извлечено было накануне -
Тэсс почувствовала мучительные угрызения совести - то самое белое платье,
которое она так небрежно запачкала зеленью у подола, гуляя по росистой