Чтение 3–й страницы книги ~Времятрясение~

означает "гордость". Но оно означает и "семейство львов".

А дело было вот в чем. Одну атомную бомбу сбросили на Хиросиму, потом
еще одну -- на Нагасаки, а "Прайд Джой" должен был сбросить третью бомбу --
на Иокогаму, на пару миллионов "маленьких желтых ублюдков". Маленьких желтых
ублюдков называли тогда "маленькими желтыми ублюдками". Война, сами
понимаете. А вот как Траут описывает третью атомную бомбу: "малиновая дура
размером с паровой котел средних размеров бойлерной".

Она была слишком большая и не проходила в бомболюк. Ее подвесили к
фюзеляжу. Когда "Прайд Джой" бежал но полосе, чтобы подняться в небесную
синь, бомбу и бетонную дорожку разделял всего один фут.

x x x

Когда самолет приблизился к цели, пилот заорал в интерком, что его
мать, сиделку в роддоме, будут качать, когда они выполнят задание.
Бомбардировщик "Энола Гей" и женщина, в честь которой он был назван, стали
знаменитыми, как кинозвезды, после того, как самолет сбросил свой груз на
Хиросиму. В Иокогаме было вдвое больше жителей, чем в Хиросиме и Нагасаки
вместе взятых.

Чем больше пилот об этом думал, тем сильнее ему казалось, что его
любимая мама -- папа уже давно умер - никогда не сможет сказать репортерам,
будто она счастлива потому, что самолет, которым управлял ее сын, поставил
мировой рекорд по массовым убийствам за рекордно короткий срок - сразу.

Рассказ Траута напомнил мне, что как-то раз моя двоюродная бабка Эмма
Воннегут -- к тому времени уже старуха -- сказала, что она ненавидит
китайцев. Ее покойный зять Керфьют Стюарт, хозяин "Книжной лавки Стюарта" в
Луисвилле, штат Кентукки, пристыдил ее. Он сказал, что безнравственно
ненавидеть столько людей сразу.

Но вернемся к нашим баранам.

Члены экипажа "Прайда Джой" сказали пилоту, что испытывают те же
чувства, что и он. Они были совершенно одни в небе. Им не требовалось
сопровождение - у японцев не осталось самолетов. По сути, война завершилась
(оставалось лишь подписать пару бумажек). Можно сказать, что она была
закончена еще до того, как "Энола Гей" превратила Хиросиму в крематорий.

Процитируем Килгора Траута: "Это была уже не война - даже бомбардировка
Нагасаки уже не была войной. Это было выступление под названием "Спасибо
янки за отлично выполненную работу!". Это был шоу-бизнес образца 1945 года".

В рассказе "Ничего смешного" Траут писал, что пилот и его экипаж во
время своих предыдущих вылетов чувствовали себя богами -- еще тогда, когда
сбрасывали на людей всего лишь зажигательные бомбы и взрывчатку. "Но они
чувствовали себя богами с маленькой буквы, - написал он. -- Они ощущали себя
маленькими божками, которые мстили и разрушали. А теперь, одни-одинешеньки в
огромном небе, они ощутили себя Большим Начальником, самим Господом Богом. А
у него имелся выбор, которого раньше у них не было. Большой Начальник мог не
только казнить, он мог еще и миловать".

Траут и сам участвовал во Второй мировой войне, но не летчиком и не на
Тихом океане. Он был корректировщиком огня в полевой артиллерии в Европе,
этаким лейтенантиком с биноклем и рацией. Он находился или на самой линии
фронта, или даже дальше. Он сообщал располагавшимся сзади батареям о том,
где их шрапнель, или белый фосфор, или чем они там еще стреляют, может
принести максимальную пользу.

Сам он, естественно, никого не миловал и, по его собственным словам,
никогда не чувствовал, что должен кого-то миловать. Я спросил его на пикнике
в 2001 году, в доме для престарелых писателей под названием
"Занаду"[5], что же он делал во время войны, которую называл
"второй неудачной попыткой цивилизации покончить с собой".

Он ответил без тени сожаления: "Я делал из немецких солдат сэндвичи
между разверзающейся землей и грохочущим небом, а вокруг выла пурга, только
ветер нес не снег, а бритвенные лезвия".

Пилот "Прайда Джой" развернул самолет и лег на обратный курс. Малиновая
дура все так же висела под фюзеляжем. Пилот вел самолет обратно к Баналулу.
"Он сделал это, -- писал Траут, -- потому что его матери было бы приятно,
если бы он поступил именно так".

Впоследствии на секретном слушании в военном трибунале дела экипажа
"Прайда Джой" в один прекрасный момент у всех присутствующих случился
приступ истерического хохота. Главный судья ударил в гонг и объявил, что в
действиях подсудимых нет "ничего смешного". А хохот вызвал рассказ прокурора
о том, как вели себя люди на базе в тот момент, когда "Прайд Джой" зашел на
посадку с малиновой дурой под брюхом всего в футе от посадочной полосы. Все
попрыгали из окон. Все наложили в штаны.

"Все, что могло двигаться, пришло в движение. Такого количества
столкновений таких разных машин еще свет не видывал", - написал Килгор
Траут.

Едва судья восстановил порядок, как на дне Тихого океана образовалась
трещина. В нее провалился остров Баналулу, военный трибунал, "Прайд Джой",
неиспользованная атомная бомба и все остальное.

4

Когда талантливый немецкий романист и художник Понтер Грасс услышал,
что я родился в 1922 году, он сказал мне: "В Европе не осталось мужчин
твоего возраста". Во время моей войны и войны Килгора Траута он был
ребенком, как и Эли Визел, Ежи Козински, Милош Форман и прочие. Мне ужасно
повезло, что я родился здесь, а не где-нибудь еще, что я родился белым, что
я родился в семье среднего американца, что я родился в доме, полном книг и
картин, и, наконец, что я родился в большой семье с кучей родственников. Ни
семьи, ни родственников больше нет.

Этим летом я слышал лекцию поэта Роберта Пинского, в которой он
извинялся за то, что его жизнь была намного лучше, чем у многих. Он говорил
таким тоном, будто хотел всем преподать пример. Ну что ж, я тоже, пожалуй,
извинюсь.

Я уже продвинулся в этом направлении. Удобный случай подвернулся в
минувшем мае. В своей речи на выпускном вечере в Батлерском университете я
воздал должное месту, где родился. Вот что я сказал: "Если бы я мог прожить
жизнь снова, я предпочел бы еще раз появиться на свет в родильном доме в
Индианаполисе. Я предпочел бы снова провести свое детство в доме 4365 по
Норт-Иллинойс-стрит, в десяти кварталах отсюда, и опять оказаться
выпускником местной средней школы.

Я снова прошел бы курсы бактериологии и качественного анализа в летней
школе при Батлерском университете.

Здесь было все - все для вас и все для меня -- все самое плохое и самое
хорошее в западной цивилизации. На это нужно было только обратить внимание.
Здесь было все: музыка, финансы, управление, архитектура, право, скульптура,
изобразительное искусство, история, медицина и спорт, все разделы науки, и
книги, книги, книги, учителя и примеры для подражания.

Здесь были люди: такие умные, что в это невозможно поверить, и такие
тупые, что в это невозможно поверить, такие добрые, что в это невозможно
поверить, и такие подлые, что в это тоже невозможно поверить".

Я дал им и совет. "Мой дядя Алекс Воннегут, страховой агент с
гарвардским образованием, живший в доме 5033 по Норт-Пенсильвания-стрит,
научил меня кое-чему важному. Он сказал, что мы должны обязательно научиться
замечать, когда наши дела идут по-настоящему хорошо.

Он говорил о простых вещах, не о каких-то там свершениях: вот ты пьешь
лимонад в тени в жаркий полдень, или учуял запах хлеба из соседней булочной,
или ловишь рыбу и тебе не важно, поймаешь ты что-нибудь или нет, или когда
слышишь, как за соседней дверью кто-то хорошо играет на пианино.

Дядя Алекс убеждал меня, что в такие моменты - их еще называют
откровениями - надо говорить: "Если это не прекрасно, то что же?"

Вот в чем мне еще повезло: первые тридцать пять лет моей жизни писание
рассказов чернилами на бумаге было одной из главных отраслей американской
промышленности. Хотя у меня уже была жена и двое детей, я решил уйти с
должности рекламного агента в фирме "Дженерал электрик" (отказавшись тем
самым от жалованья, страховки и пенсии), потому что это было выгодно. Я мог
заработать гораздо больше, продавая рассказы в "Сатедей ивнинг пост" и
"Колльерс". В этих еженедельниках деваться было некуда от рекламных
объявлений, но в каждом номере печаталось по пять рассказов и вдобавок
продолжение какого-нибудь романа из серии "захватывает -- не оторвешься".

И эти два журнала всего лишь платили мне больше всех. Было так много
журналов, которых хлебом не корми - дай напечатать рассказ, что писатель
чувствовал себя как человек, который пришел в тир с дробовиком: как ни
стреляй, все равно попадешь. Когда я отправлял по почте моему агенту новый
рассказ, я был вполне уверен, что кто-нибудь у меня его купит, хотя бы его
отвергла добрая сотня издательств.

Но вскоре после того, как я перевез семью из Скенектади, штат Нью-Йорк,
в Кейп-Код, штат Массачусетс, появилось телевидение, и рекламодатели забыли
о журналах. Времена, когда можно было зарабатывать на жизнь, обстреливая
рассказами издательства, навсегда ушли в прошлое.

Сначала я работал в промышленном рекламном агенстве, результатом чего
были ежедневные поездки из Кейп-Кода в Бостон, затем стал дилером по продаже
автомобилей "Сааб", а потом -- преподавателем английского языка в частной
школе для безмозглых чад богатых родителей.

У моего сына, доктора Марка Воннегута -- он написал крутейшую книгу про