сейчас шел по траншее, а Тоня стояла, и он ничего не сказал ей, только
оглядел насмешливо, пыхнул папироской и прошел мимо. Это он правильно
сделал, что ничего не сказал.
Вообще в жизни девчата любили Багачева, он не мог обижаться. Любили за
его легкий характер, за то, что был он не жаден ни на чувства, ни на деньги,
И еще потому любили, быть может, что ни одной из них не удалось привязать
Богачева всерьез. Он относился к ним снисходительно. И они никогда не винили
его ни в чем. Между собой ссорились, а на него не обижались.
А вот с Тоней как-то все не так получалось. Она звала его "Петя
Богачев", "товарищ лейтенант". До слез cмеялась, когда он начинал
рассказывать про фрицев: "Ох, бедная будет та, кто за тебя замуж пойдет".
Богатев однажды к слову спросил:
- А ты, значит, бедной быть не желаешь?
- Не хочу, Петя, еще как не желаю!
На следующий день - они тогда стояли на Донце, и пехота долго не могла
взять "языка" - Богачев, никому но сказав ни слова, спихнул в реку бревно,
придерживаясь за него рукой, поплыл под водой по течению вниз. На вторые
сутки вернулся босой, мокрый по шею, притащил на себе чуть придушенного
немца. Три дня после этого пил с разведчиками, из землянки неслись песни, и
даже от дыма из трубы пахло спиртом. Проходя мимо, Тоня видела: поставив
хромовый сапог на край нар, одной рукой картинно опершись о колено, Богачев
другой дирижировал. А через неделю, ночью, вместе с рассудительным Горошко
притащил Богачев от немцев пулемет и патефон с пластинками. И еще несколько
раз по ночам лазал он к немцам, рисковал, добывал сведения, приносил оружие
и документы немецких солдат, без шума убитых им. Тоню как будто не замечал
совсем.
Но однажды за выпивкой арттехник дивизиона по дружбе стал шептать ему в
ухо:
- Ей майора нужно. А ты звездочками нe вышел. Или подполковника сразу,-
но произнес это раздельно: "под полковника" - и захохотал, намекая на
известный анекдот.- Ты меня слушай, я в этих делах черта съел...
Богачев слушал, крепким ногтем большого пальца ковырял доску стола.
Глаз не подымал. Вдруг левой рукой взял арттехника за подбородок, не
размахиваясь, коротко ударил в лицо. Того отливали водой.
За "языка" получил Богачев орден, а с Тоней осталось все по-прежнему.
Прошло время, и опять он развлекал ее веселыми историями, она смеялась до
слез, и даже повeрилось Тоне, что теперь они стали настоящими друзьями.
Потом друзей стало трое - батарею принял новый комбат капитан Беличенко.
Богачев первый по Тониным глазам, совсем не таким, какими она смотрела на
него, понял, кто из троих лишний. Но Беличенко он остался другом.
Кроме него, всех людей Богачев делил на две категории: разведчики и все
остальные. В бою взвод его был лучшим. Но на формировке, когда отводили в
тыл, больше всего ЧП было в его взводе. Вдруг являлся бледный, жалкий
ординарец командира стрелкового полка, проходившего ночью через деревню, где
стояла батарея, жаловался, что украли коня. Замечательный конь был,
ординарец сам лично пас, за ногу привязав к своей ноге, клянется, что не
спал. И вот ночью какой-то разведчик подполз, ножом отрезал веревку от ноги,
вскочил на коня и ускакал. И хотя неизвестно было, чей это разведчик, майор
Ребров вызывал Богачева. При нем повторялся рассказ. Богачев слушал холодно,
интересуясь только подробностями. Во взводе был страстный лошадник Альшеев.
Дай ему волю, он бы со всего света лучших коней перетащил на батарею. Сам
Богачев, токарь по профессии, конями не интересовался. Но находчивость в
разведчиках ценил.
И пока стояли в тылу, Богачева вызывали к начальству не один раз. Потом
отправляли их часть на фронт, и все грехи списывали с него разом...
...Богачев кончил бриться, налил полную горсть цветочного одеколона и,
отфыркиваясь, стал тереть враз покрасневшее лицо, шею с острым кадыком.
Потом поставил носок сапога на край земляных нар, плюя на щетку, начал
начищать его до ясного блеска. А начистив и полюбовавшись, скинул сапоги и
лег спать.
Свет печных углей на потолке землянки становился все сумрачней. Печь
гасла. Никто не подкладывал.
Лежа на спине, Беличенко смотрел, как темнеют бревна наката, курил и
думал. На руке его ровно дышала Тоня, он через гимнастерку чувствовал тепло
ее дыхания. Тоня заснула сразу же, а он не мог заснуть. За те дни, пока он
добирался к фронту на полках вагонов, тело его настолько привыкло к
покачиванию и движению, что едвa Беличенко стал задремывать, земляные нары
стронулись, все поплыло, закачалось. Он тут же проснулся, как от толчка, и
вот теперь, лежа на спине, курил.
Через каждые десять минут доносился глухо слышный под землей выстрел
дежурной немецкой батареи. Долго подвывал снаряд, и еще до взрыва Беличенко
ладонью заслонял Тонино лицо: с наката всякий раз сыпалось. Стараясь не
разбудить ее, он осторожно высвободил руку, встал. При мерклом свете углей
Тоня глянула на него влажными от сна, лучистыми глазами:
- Ты куда?
- Спи. Я сейчас. Спи!
Беличенко открыл дверь. Над высотой на парашюте медленно плыла
осветительная ракета. Спрыгнувший в траншею часовой следил за ней,
запрокинув голову. Наконец ракета погасла, только искры еще падали с черного
неба, и сейчас же у немцев застучал пулемет. Очень близко, как это всегда
кажется ночью.
Беличенко глубоко вдохнул ноздрями морозный воздух. Ветер дул непонятно
откуда. Он то исчезал, то вдруг падал сверху, и тогда дым, подымавшийся над
землянкой разведчиков, садился на трубу. И трудно было сообразить, с какой
стороны доносятся звуки.
Часовой тревожно глянул на комбата:
- Слышите?
За немецкой передовой, молчавшей потаенно, возник рокот танковых
моторов и далекое завывание грузовиков. При новом порыве ветра Беличенко
явственно услышал эти звуки у нас в тылу. Ему даже почудилось осторожно
приближающееся лязганье гусениц. Он подождал, пока ветер подует с немецкой
стороны. И опять услышал танки.
- Наверное, пластинку заводят. Грамзапись,- сказал он часовому.- А
вообще, черт его знает, могут быть и танки.
И, прислушиваясь к ночи, подумал: "Может, еще ничего и не будет?.."
Он хотел верить в это, но и сам он, и часовой - оба чувствовали, что
позади немецких окопов происходит что-то.
Беличенко еще постоял, послушал, потом пошел к разведчикам. Кроме Вани
Горошко и недавно сменившегося часового, здесь уже все спали. Горошко,
навалясь грудью на стол, дописывал при коптилке третье по счету письмо.
Перед ним стоял немецкий бритвенный прибор, слипшийся на сторону мокрый
помазок торчал из алюминиевого стаканчика. Это недавно брился Богачев.
Сейчас он cпал, босые ступни его длинных ног с завязками кальсон у
щиколоток торчали в проходе между нарами, у двери стояли хромовые сапоги со
смятыми портянками, сунутыми в голенища.
В землянке густо пахло босыми ногами, сапожной мазью и цветочным
одеколоном. А у двери ужинал среди ночи озябший часовой, сменившийся с
поста. Держа котелок в коленях и горбясь над ним, он громко глотал, скреб
алюминиевой ложкой по дну. Он покосился на комбата и продолжал есть.
- А ну, разбуди Ратнера! - приказал Беличенко ординарцу. Горошко, стоя,
засовывал в туго набитый карман гимнастерки письма, сложенные треугольником.
Недописанное осталось на столе.
"Здравствуйте, Клава! - прочел Беличенко.- Письмо Ваше, пущенное
третьего числа, я получил. Клава! В настоящее время я нахожусь в Действующей
армии, или, верное сказать, в рядах Вооруженных Сил. Клава!.."
Беличенко веселыми глазами посмотрел на ординарца.
Среди одинаково укрытых шинелями тел Горошко тормошил чье-то плечо:
- Сержант! Сержант!
А сам оглядывался: его смущало, что комбат читает письмо. Но Беличенко
с интересом продолжал читать, перескочив через несколько строк:
"А во-вторых, так как годы мои еще полностью не ушли, то интересует
меня, чтоб найти в жизни хорошего друга..."
Эту фразу комбат уже встречал в Горошкиных письмах: в свои девятнадцать
лет Ваня отличался постоянством. Он переписывался сразу со множеством
девушек, причем познакомился с ними по почте и ни одной ни разу в глаза не
видел.
Заканчивалось письмо, как и все Горошкины письма, бодро:
"Все мы, здесь сидящие разведчики, шлем Вам свой гвардейский
артпривет!"
Беличенко усмехнулся.
- Это какой же гвардейский артпривет? - спросил он нарочно громко.
Ваня разумно промолчал, будто не слышал. Он стыдился признаться
девушкам в письмах, что полк их не гвардейский - просто обыкновенный полк.
"Сидящих разведчиков" Беличенко тоже не обнаружил. Разве что сменившийся
часовой, но и тот, наевшись, уже свертывал цигарку на сон грядущий.
Вдруг тело, которое тормошил Горошко, поднялось под шинелью на
четвереньки и первым делом начало искать рукавицы в соломе. Командир
отделения разведчиков Ратнер сел на краю нар, сонно дыша и зевая, глянул на
Беличенко мутными глазами. Натянув шинель, он вышел вслед за комбатом.
Зимний вьюжный ветер свистел в голой посадке, с бруствера мело снежком.
Ратнер, теплый после сна, зябко запахнулся, зевнул и стал закуривать.
Зажигалка осветила его наклоненное сосредоточенное лицо со втянутыми щеками.
- Вот что,- сказал Беличенко,- на пост сегодня новичков не ставь. И
чтоб разведчики глядели лучше. Особенно к утру.
Ратнер быстро глянул на комбата. Сон с него как рукой сняло.
- Так думаю, что к утру немцы зашевелятся,- сказал Беличенко. И,
вспомнив письма, которые Ваня запихивал в карман, подумал, что очень может
быть, завтра их уже не придется отправить.
Они постояли еще, слушая тишину и зимний, бесприютный свист ветра. Но
теперь уже тишина казалась Ратнеру тревожной.
Посняков Андрей
Русанов Владислав
Перумов Ник
Распопов Дмитрий
Орловский Гай Юлий