папиросы и мысленно продолжая спор. Теперь, когда противник его молчал и
только слушал, возражения казались неопровержимыми, и Аладьев мало-помалу
замечтался. Грядущая жизнь в виде смутного, но светлого видения стала
вырисовываться перед его глазами. И как-то странно русский мужик, огромный
непонятный народ, которому столько великих людей, полных простой и крепкой
веры в правду, дали имя народа-Богоносца, опять овладел его мыслью. Ему
представилось необозримое марево полей, лесов и деревень, серых, убогих и
печальных, на просторе которых в тишине и тайне вечного труда великий
народ-страстотерпец терпеливо растит свою кроткую правду, - правду будущей
справедливой жизни человеческой. Это было смутно и громадно и подымало, и
терзало душу Аладьева. Ему хотелось написать что-то колоссальное: одним
взмахом, грудами образов, полных силы и правды и спаянных одною великой
мыслью, выразить то, что так мучило и радовало его. Голова загорелась, на
глазах выступали слезы, и казалось, что это так возможно, так близко и
достижимо. Но трепетное сознание своего бессилия обескрыливало душу.
глазами на портрет Толстого, зорко и пронзительно смотревший со стены.
забрал свои папиросы, лампу, потянулся всей спиной и сел за письменный стол,
покрытый газетной бумагой.
вся комната была в тени. Только ярко освещались большая длинноносая голова и
крепкие мужицкие руки, усердно и старательно водившие пером.
крестьяне: просто, без слов, не делая из этого подвига, не ожидая восторгов
и гимнов, сосредоточенно и спокойно, как будто зная что-то, чего другие не
знают.
Было слышно только, как перо скрипело по бумаге да изредка трещал стул,
когда Аладьев нервно двигался в каких-то ему одному известных потугах
напряженной мысли.
представить себе, что ее глухой мрак только кажется таким, а где-то там, за
крышами домов, на широких улицах горят и блестят тысячи живых огней,
движется торопливая болтающая толпа, открыты рестораны, сверкают на вечерах
голые плечи, в театрах гремят красивые голоса; говорят, влюбляются, борются
за жизнь, и живут, и умирают люди.
широко открытые глаза его с непоколебимым выражением смотрели во тьму.
II
тянулась узкая полоска серого неба, прорезанного закопченными трубами.
Комната эта носила несколько странный характер: от совершенно голых стен в
ней казалось чересчур светло и холодно, на полу не виднелось ни малейшей
соринки, на столе не было ни одной вещи, и если бы не сам Шевырев,
совершенно нелепо сидевший не у окна, не около стола, а у запертой двери в
соседнюю комнату, нельзя было бы подумать, что здесь кто-нибудь живет.
Шевырев сидел спиной к двери на единственном стуле, который сам перетащил
туда. Глаза его смотрели холодно и безучастно, точно он машинально изучал
свою кровать, похожую на больничную койку, но по едва заметному движению в
сторону каждого звука видно было, что он чутко прислушивается ко всему
происходящему в квартире.
продолжал сторожить все дальние звуки, слабо и робко говорившие о той
серенькой жизни, которая копошится вокруг.
швейка, наивная и немножко глухая. Он догадался об этом по свежему голоску,
по тихому журчанию машинки, по тому материнскому тону, каким за что-то
выговаривала ей старуха хозяйка, и по тому, как застенчиво и
трогательно-беспомощно голосок то и дело переспрашивал: что?..
голосов, похожий на писк целого гнезда голодных мышат; слышался высокий
озлобленный крик, очевидно, больной и замученной женщины, а рано утром
звучал еще и робкий мужской тенорок.
перешептывались, ворошили груды тряпья, копошась, точно черви в падали. Был
нуден их боязливый, прерывистый шепоток, который по временам обрывался,
точно старички вдруг услышали что-то тревожное и притаились.
мутными невидящими глазами. Когда Шевырев отдал ей деньги, она долго
смотрела на них и ощупывала сухими пальцами.
потом, как она показывала деньги портнихе, а та отвечала серебристо и
звонко, очевидно, как все глухие, не думая, что ее слышно:
быстрее и быстрее перебирая пальцами. Внимательно и серьезно он зачем-то
впитывал в себя все эти бесцветные звуки, без слов говорившие о том, какой
убогой и жалкой может быть человеческая жизнь.
III
перекрещенное железным переплетом, смотрел в машинный зал.
окна, должно быть, давали внутрь массу света, но со двора, где так светло и
высоко возносилось свободное небо, казалось, что внутри царит вечный
полумрак. Видно было, как таинственно ползли вверх и вниз какие-то цепи, как
стремительно, но, казалось, беззвучно неслись маховые колеса и бежали
бесконечные ремни. Все двигалось, копошилось и ворочалось, но людей почти не
было заметно. Только иногда, среди черных, холодно отсвечивающих чудовищ,
показывалось бледное человеческое лицо с глазами как у мертвеца и сейчас же
уходило обратно в мутный мрак, наполненный гулом и движением. Этот страшный
гул, казалось, все нарастал и нарастал, но все оставался одним и тем же -
тяжким и однообразным. А пыльные стекла окон сливали все в бесцветный тон,
плоский и серый, как на полотне какого-то огромного синематографа.
рычагов, колес и поршней, маленькое коленчатое чудовище из стали и железа,
уродливо кривляясь и посвистывая в тон общему гулу, быстро стружило холодную
медную чушку, и тоненькие золотые стружки торопливо извивались из-под его
острых металлических зубок. Над ним качалась согнутая человеческая спина и
двигались большие грязные руки. Это качание было мерно и монотонно и до
странности сливалось в одно с движениями маленького коленчатого чудовища.
станок, как тот, за который когда-то встал он, полный несбывшихся надежд и у
которого изо дня в день, с утра и до вечера, простоял пять долгих лет: стоял
и здоровый, и больной, и грустный, и веселый, и влюбленный, и замученный
думой о тех, к кому рвалась душа.
бы их странному выражению: они не были холодны и ясны, как всегда; в них
теплела какая-то нежная грусть и остро выглядывала непримиримая железная
ненависть.
или Шевырев что-то беззвучно шепчет про себя.
твердыми шагами пошел прочь.
таким бледным и запыленным лицом, что живые человеческие глаза на нем
казались странными.
злорадно и улыбнулся, показав из-под тонких синеватых губ широкие, белые,
как у негра, голодные зубы.
"Знаю..." - и, отворив дверь, вошел в контору.
На светлом фоне виднелись только темные силуэты и тускло блестел синеватый
блик на чьей-то гладкой лысине, похожей на череп. Безличные и безглазые
силуэты повернулись в сторону Шевырева и опять успокоились в терпеливом
привычном ожидании. Шевырев стал у двери и застыл, как на часах.
другу, безглазые черепа у окон, да три конторщика, согнувшись на высоких
конторках, шелестели бумагой и так бойко трещали на счетах, точно показывали
свое искусство. Потом, наконец, хлопнула внутренняя дверь и толстый
короткошеий человек быстро вошел в контору.
он.
вставшие при входе мастера безличные силуэты двинулись со всех сторон и
сразу столпились кругом него. Стали видны их поношенные пиджаки, рваные
шапки, грязные сапоги, серые лица с голодными глазами и повисшие жилистые
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Конан-Дойль Артур
Корнев Павел
Емилина Ника