блестящий предмет упал на мостовую, в снег. Алексей наступил на него. Все
это произошло в несколько секунд.
минуту он увидел, как руки Бориса мелькнули в воздухе; сбитый его ударами,
один, екнув, сел на мостовую, другой отскочил в сторону, заревел диким
голосом:
притянул к себе, сильно стиснув его; и когда Борис, сейчас же бросившись
следом на этот крик, стад лихорадочно ощупывать в поисках оружия карманы
этого парня, Алексей выговорил зло:
по сугробам.
маленьких "виллиса" бесшумно вкатили в переулок. Человек, хрипя, рванулся
в руках Бориса, головой ударил его в плечо, закричал:
от них первый "виллис" круто затормозил, окатив холодной волной снега.
дверцы машины. - Что тут? А ну!..
шинели и в бурках; из второй машины, звякнув шпорами, спрыгнули на
мостовую два офицера. И Алексей тут же узнал в этом грузном человеке в
бурках командира первого дивизиона майора Градусова, его крупное, мясистое
лицо было перекошено гневом.
офицеров.
опрокинуть его своей налитой, широкой фигурой, выговорил:
спокойней:
страдающим голосом, вырываясь из рук Бориса:
- Вы курсантам угрожали оружием? Кто на вас напал? Они? В артиллерийском
училище нет курсантов, которые нападали бы на штатских! А ну! Предъявите
документы! Отпустить его!
ссутулясь, втянув голову в плечи, выдавил:
Алексей. - Они первыми напали на нас, приняли за кого-то...
Градусова.
военное время полагается за нападение на военного человека? А? Чего
молчите? Товарищи офицеры, задержать. Проверить у коменданта. Ну а вы? Как
смели? - Градусов гневными глазами полоснул по лицу Алексея. - Как смели
ввязаться в драку? Передайте о взыскании капитану Мельниченко - месяц
неувольнения! Обоим! Вконец распустились!..
черной шинели, с портупеей. - Орлы-то знакомы? В нашем дивизионе я что-то
их не видывал ни разу.
машине, из которой выглядывал шофер, влез на сиденье, щелкнула дверца.
"Виллис" тронулся. Вторая машина стояла, работая мотором. Незнакомые
офицеры, видимо командиры батарей из соседнего дивизиона, подсадив
съежившегося человека в "виллис", негромко поговорили между собой о
чем-то; один из них, тот, в черной шинели, обернулся, скомандовал:
освобожденного белеющего снега на мостовой - рокот моторов замолк за
углом. Алексей и Борис подавленно молчали.
Алеша? Не можешь объяснить - майор был трезв?
награждали, а здесь - наряды. Этих же слизняков расстрелять мало! Да
откуда, откуда майор появился?
была остренькая, как шило, автоматическая ручка, вероятно служившая
кастетом, и, брезгливо выругавшись, швырнул ручку в сугроб.
лампочка, тусклая и слабая, будто устала светить за длинную новогоднюю
ночь. Дневальный - совсем юный дед-мороз с винтовкой, в колоколообразном
тулупе - высунул нос из воротника, оглядел обоих с нескрываемой завистью:
луны. В офицерском клубе еще светились все окна; возле подъезда цепочкой
вытянулись машины. Хлопали двери, на миг выпуская звуки духового оркестра,
доносились голоса. Офицеры выходили из подъезда, разъезжались по домам.
Наступало утро.
подумала - все спят; но довольно скоро дверь открыла тетя Глаша,
всплеснула руками.
замахала им по ее плечам. - Не одобряю я этого, чтобы так по гостям
засиживаться. Личико вытянулось, а глаза спят...
передней, начала расстегивать пуговицы на пальто. - Ужас как устала...
расстегну, небось руки совсем онемели.
можно превратиться в сосульку, но, слава богу, меня спасли фронтовые
перчатки.
меховые перчатки, лежавшие на полочке. - Очень похожи. Вася дома?
в Чехословакии убили... Вот и не спится ему. На Новый год не пошел, а
дежурный офицер два раза звонил.
остановилась возле голландки, протянула руки к нагретому кафелю, после
этого сказала:
состоянии мировой скорби? Ты не был в клубе?
лежал на диване, положив ноги на стул, и курил. На краю уже убранного
стола - недопитая рюмка, тарелка с нарезанной колбасой и сыром.
папиросу в пепельницу на попу. - Садись, выпьем, сестренка? Выпьем за
озябших на трескучем морозе синиц!
чокнулся с ее рюмкой, выпил и опять лег, не закусывая, только на миг глаза
закрыл.
один абажур только и не пил, кажись.
Николаевич провел пальцами по горлу, по груди, точно мешало там что-то,
снова потянулся к папиросам. - Меня, тетя Глаша, всегда интересовало:
сколько в вас неиссякаемой доброты? И поверьте, трудно жить на свете с
одной добротой: очень много забот.
головой. - И чего казнишь себя? И чего мучаешься? Что проку-то! Разве
вернешь?
здоровым: прошлое сидело в нем, как в дереве сучок; казалось, выбей его -
и ничем эту дыру не заделаешь. Одна из причин его настроения была,
наверно, и в том, что за два месяца к нему не пришло с фронта ни одного
письма: где-то там, за Карпатами, то ли забыли его, то ли некогда стало
писать, но была и другая причина. По вечерам, возвращаясь из училища,
Василий Николаевич часто запирался в своей комнате и долго ходил там из
угла в угол, но порой и ночью из-за стены доносились его равномерные шаги,
чиркали спички - и тетя Глаша не спала, слушая эти звуки в тишине дома.
Утром же, когда она входила в его опустевшую, застуженную комнату,
подметала, вытряхивала из пепельницы окурки, везде - на столе, на