Чтение 3–й страницы книги ~А зори здесь тихие~

взял, а мне приказал подругу эту, так сказать, к делу определить. В хороший
коллектив.

-- Давайте, -- сказала Рита.

Наутро увидела и залюбовалась: высокая, рыжая, белокожая. А глаза
детские: зеленые, круглые, как блюдца.

-- Боец Евгения Комелькова в ваше распоряжение...

Тот день банным был, и, когда наступило их время, девушки в предбаннике
на новенькую, как на чудо, глядели:

-- Женька, ты русалка!

-- Женька, у тебя кожа прозрачная!

-- Женька, с тебя скульптуру лепить!

-- Женька, ты же без лифчиков ходить можешь!

-- Ой, Женька, тебя в музей нужно! Под стекло на черном бархате...

-- Несчастная баба! -- вздохнула Кирьянова. -- Такую фигуру в
обмундирование паковать -- это ж сдохнуть легче.

-- Красивая, -- осторожно поправила Рита. -- Красивые редко счастливыми
бывают.

-- На себя намекаешь? -- усмехнулась Кирьянова. И Рита опять замолчала:
нет, не выходила у нее дружба с помкомвзвода Кирьяновой. Никак не выходила.

А с Женькой вышла. Как-то сама собой, без подготовки, без прощупывания:
взяла Рита и рассказала ей свою жизнь. Укорить хотела отчасти, а отчасти --
пример показать и похвастаться. А Женька в ответ не стала ни жалеть, ни
сочувствовать. Сказала коротко:

-- Значит, и у тебя личный счет имеется. Сказано было так, что Рита --
хоть и знала про полковника досконально -- спросила:

-- И у тебя тоже?

-- А я одна теперь. Маму, сестру, братишку -- всех из пулемета уложили.

-- Обстрел был?

-- Расстрел. Семьи комсостава захватили и -- под пулемет. А меня
эстонка спрятала в доме напротив, и я видела все. Все! Сестренка последней
упала -- специально добивали...

-- Послушай, Женька, а как же полковник? -- шепотом спросила Рита. --
Как же ты могла, Женька...

-- А вот могла! -- Женька с вызовом тряхнула рыжей шевелюрой. -- Сейчас
воспитывать начнешь или после отбоя?

Женькина судьба перечеркнула Ритину исключительность, и -- странное
дело! -- Рита словно бы чуть оттаяла, словно бы дрогнула где-то, помягчела.
Даже смеялась иногда, даже пела с девчонками, но самой собой была только с
Женькой наедине.

Рыжая Комелькова, несмотря на все трагедии, была чрезвычайно
общительной и озорной. То на потеху всему отделению лейтенанта какого-нибудь
до онемения доведет, то на перерыве под девичье "ля-ля" цыганочку спляшет по
всем правилам, то вдруг роман рассказывать начнет -- заслушаешься.

-- На сцену бы тебя, Женька! -- вздыхала Кирьянова. -- Такая баба
пропадает!

Так и кончилось Ритино старательно охраняемое одиночество: Женька все
перетряхнула. В отделении у них замухрышка одна была, Галка Четвертак.
Худющая, востроносая, косички из пакли и грудь плоская, как у мальчишки.
Женька ее в бане отскребла, прическу соорудила, гимнастерку подогнала --
расцвела Галка. И глазки вдруг засверкали, и улыбка появилась, и грудки, как
грибы, выросли. И поскольку Галка эта от Женьки больше и на шаг не отходила,
стали они теперь втроем: Рита, Женька и Галка.

Известие о переводе с передовой на объект зенитчицы встретили в штыки.
Только Рита промолчала: сбегала в штаб, поглядела карту, сказала:

-- Пошлите мое отделение.

Девушки удивились, Женька подняла бунт, но на следующее утро вдруг
переменилась: стала за разъезд агитировать. Почему, отчего -- никто не
понимал, но примолкли: значит, надо, Женьке верили. Разговоры сразу утихли,
начали собираться. А как прибыли на разъезд, Рита, Женька и Галка стали
вдруг пить чай без сахара.

Через три ночи Рита исчезла из расположения. Скользнула из пожарного
сарая, тенью пересекла сонный разъезд и растаяла в мокром от росы ольшанике.
По заглохшей лесной дороге выбралась на шоссе и остановила первый грузовик.

-- Далеко собралась, красавица? -- спросил усатый старшина: ночью в тыл
ходили машины за припасами, и сопровождали их люди, далекие от строевой и
уставов,

-- До города подбросите?

Из кузова уже тянулись руки. Не ожидая разрешения, Рита встала на
колесо и вмиг оказалась наверху. Усадили на брезент, набросили ватник.

-- Подремли, деваха, часок,,. А утром была на месте. -- Лида, Рая -- в
наряд!

Никто не видал, а Кирьянова узнала: доложили. Ничего не сказала,
усмехнулась про себя: "Завела кого-то, гордячка. Пусть ее, может, оттает..."

И Васкову -- ни слова. Впрочем, Васкова никто из девушек не боялся, а
Рита -- меньше всех. Ну, бродит по разъезду пенек замшелый: в запасе
двадцать слов, да и те из уставов. Кто же его всерьез-то принимать будет?

Но форма есть форма, а в армии особенно. И форма эта требовала, чтобы о
ночных путешествиях Риты не знал никто, кроме Женьки да Галки Четвертак.

Откочевывали в городишко сахар, галеты, пшенный концентрат, а когда и
банки с тушенкой. Шальная от удач Рита бегала туда по две-три ночи в неделю:
почернела, осунулась. Женька укоризненно шипела в ухо:

-- Зарвалась ты, мать! Налетишь на патруль, либо командир какой
заинтересуется -- и сгоришь.

-- Молчи, Женька, я везучая!

У самой от счастья глаза светятся: разве с такой серьезно поговоришь?
Женька только расстраивалась:

-- Ой, гляди, Ритка!

То, что о ее путешествиях Кирьянова знает, Рита быстро догадалась по
взглядам да усмешечкам. Обожгли ее эти усмешечки, словно она и впрямь своего
старшего лейтенанта предавала. Потемнела, хотела одернуть -- Женька не дала.
Уцепилась, уволокла в сторону:

-- Пусть, Рита, пусть что хочет думает!

Рита опомнилась: правильно. Пусть любую грязь сочиняет, лишь бы
помалкивала, не мешала, Васкову бы не донесла. Занудит, запилит -- света
невзвидишь. Пример был: двух подружек из первого отделения старшина за рекой
поймал. Четыре часа -- с обеда до ужина -- мораль читал: устав наизусть
цитировал, инструкции, наставления. Довел девчонок до третьих слез: не то
что за реку -- со двора зареклись выходить.

Но Кирьянова пока молчала.

Стояли безветренные белые ночи. Длинные -- от зари до зари -- сумерки
дышали густым настоем зацветающих трав, и зенитчицы до вторых петухов пели
песни у пожарного сарая. Рита таилась теперь только от Васкова, исчезала
через две ночи на третью вскоре после ужина, а возвращалась перед подъемом.

Эти возвращения Рита любила больше всего. Опасность попасться на глаза
патрулю была уже позади, и теперь можно было спокойно шлепать босыми ногами
по холодной до боли росе, забросив связанные ушками сапоги за спину. Шлепать
и думать о свидании, о жалобах матери и о следующей самоволке. И оттого, что
следующее свидание она может планировать сама, не завися или почти не завися
от чужой воли, Рита была счастлива. Но шла война, распоряжаясь по своему
усмотрению человеческими жизнями, и судьбы людей переплетались причудливо и
непонятно. И, обманывая коменданта тихого 171-го разъезда, младший сержант
Маргарита Осянина и знать не знала, что директива имперской службы СД за °
С219/702 с грифом "ТОЛЬКО ДЛЯ КОМАНДОВАНИЯ" уже подписана и принята к
исполнению.

3

А зори здесь были тихими-тихими.

Рита шлепала босиком: сапоги раскачивались за спиной. С болот полз
плотный туман, холодил ноги, оседал на одежде, и Рита с удовольствием
думала, как сядет перед разъездом на знакомый пенек, наденет сухие чулки и
обуется. А сейчас торопилась, потому что долго ловила попутную машину.
Старшина же Васков вставал ни свет ни заря и сразу шел щупать замки на
пакгаузе. А Рита как раз туда должна была выходить: пенек ее был в двух
шагах от бревенчатой стены, за кустами.

До пенька осталось два поворота, потом напрямик, через ольшаник. Рита
миновала первый и -- замерла: на дороге стоял человек.

Он стоял, глядя назад, рослый, в пятнистой плащ-палатке, горбом
выпиравшей на спине. В правой руке он держал продолговатый, туго обтянутый
ремнями сверток; на груди висел автомат.

Рита шагнула в куст; вздрогнув, он обдал ее росой, но она не
почувствовала. Почти не дыша, смотрела сквозь редкую еще листву на чужого,
недвижимо, как во сне, стоящего на ее пути.

Из лесу вышел второй: чуть пониже, с автоматом на груди и с точно таким
же тючком р руке. Они молча пошли прямо на нее, неслышно ступая высокими
шнурованными башмаками по росистой траве.

Рита сунула в рот кулак, до боли стиснула его зубами. Только не
шевельнуться, не закричать, не броситься напролом сквозь кусты! Они прошли
рядом: крайний коснулся плечом ветки, за которой она стояла. Прошли молча,
беззвучно, как тени. И скрылись.

Рита обождала -- никого. Осторожно выскользнула, перебежала дорогу,
нырнула в куст, прислушалась.

Тишина.

Задыхаясь, кинулась напролом: сапоги били по спине. Не таясь,
пронеслась по поселку, забарабанила в сонную, наглухо заложенную дверь:

-- Товарищ комендант!.. Товарищ старшина!..

Наконец открыли. Васков стоял на пороге -- в галифе, тапочках на босу
ногу, в нижней бязевой рубахе с завязками. Хлопал сонными глазами:

-- Что?

-- Немцы в лесу!

-- Так... -- Федот Евграфыч подозрительно сощурился: не иначе,