Все передавайте ей или мне, только, пожалуйста, без всякого замедления, --
сказал Ленин. Несмотря на отсутствие в нем чванства, в его голосе послышался
приказ. -- А что, этот амбар отсюда далеко?
разберешь вещи?
И купи чего-нибудь к чаю, хлеба, ветчины. Сыр и сахар я привезла.
рассыпались крысы. У стен лежали груды кулей с мукой. Впереди, против входа,
стояли стол и за ним два стула, а перед ними несколько рядов некрашеных
скамеек. Ленин вдруг расхохотался веселым заразительным смехом. Кольцов
смотрел на него со сконфуженной улыбкой.
хоть стулья. Что ж делать, ничего другого не оказалось.
Ленин, продолжая хохотать. -- А уж если б, скажем, международный конгресс,
то сняли бы какой-нибудь отельчик вроде "Бристоля" или "Империала" или там
"Континенталя". Это для дрекгеноссов-то, а? -- Так он часто называл тех
иностранных, особенно германских, социал-демократов, которых не любил. -- За
амбар гехеймраты с Каутским им набили бы морду, а, Кольцов? И то сказать,
оговорочка: гехеймраты всех стран платят чистыми деньжатами. Только с нами,
с "саль рюсс", можно не считаться. -- Он, наконец, 14 перестал смеяться и
вытер лоб чистым белым платком. -- Ничего, товарищ Кольцов, со временем
будут считаться и с нами, уж это я вам обещаю!.. А чей же это милый
амбарчик? Мука с крысами, а? Мы крыс вывели бы, да заодно и таких
хозяйчиков. Но вы не конфузьтесь, вы не виноваты, что нет деньжат. А вот
товарища Плеханова предупредите, насчет крыс-то. А то он очень
разгневается... Дайте, посидим, передохнем, -- сказал он. Достал из кармана
прочтенную в поезде аккуратно сложенную газету, накрыл ею скамейку и сел.
рассердились, Владимир Ильич,- сказал Кольцов, тоже садясь.
торжественное слово, верно, что-нибудь воскликнет, а тут вдруг пробежит
крыса и испортит "восклицание", разве хорошо, а? Притом он смертельно боится
крыс. Вообще слишком многого боится. А в-третьих, он генерал, из помещичьих
сынков. Не весьма впрочем, из важных. Вот Потресов тот действительно
генеральский сын и давно забыл об этом, а у Георгия Валентиновича родной
брат где-то исправником, не велика фря!.. Увидите, он явится на открытие
съезда в визитке, или как у них там эта длиннополая штучка называется, --
сказал Ленин и на всякий случай повторил ходивший в партии рассказ о том,
как в свое время Плеханов, отправляясь в Лондоне на свидание с Энгельсом,
купил и надел цилиндр.
ученость Плеханова, затем разочаровался и разошелся с ним. Писали они друг
другу то "дорогой", то "многоуважаемый", то без всякого обращения, очень
сухо и враждебно. Недавно порвали, было, личные отношения, потом их
возобновили. Теперь же должны были действовать заодно, в полном союзе. Все
же при случае не мешало ввернуть словечко и о Плеханове. Перед этим Съездом
лучше было бы ввернуть что-либо о Мартове, но он не нашел ничего
подходящего, хотя бы вроде визитки или цилиндра.
и не раз уже слышал рассказ о цилиндре Плеханова. В партии его уважали, как
полезного 15 человека и старого революционера, -- он был когда-то
народовольцем, близко знал брата Ленина, затем в эмиграции стал
социал-демократом, но выполнял преимущественно черную работу. Партию любил
всей душой, почти как семью: в них, в семье и партии, был смысл его жизни. В
вожди он не метил и нигде не назывался даже "видным" (а это было гораздо
меньше, чем "известный"). Нежно любил Аксельрода, Веру Засулич, Мартова,
Потресова и тщательно скрывал, даже от самого себя, нелюбовь к Плеханову и
особенно к Ленину, которого он с ужасом считал человеком аморальным и
способным решительно на все. Кольцов знал, что Ленин хочет стать партийным
диктатором. Это было недопустимо, и он своего мнения не скрывал; но
политических споров с Лениным в меру возможного избегал и при них
съеживался: так на него действовали безграничная самоуверенность этого
человека, его грубые отзывы о товарищах, его презрительный смешок и больше
всего шедший от его глазок волевой поток. "Ох, дубина!" -- подумал Ленин,
внимательно на него глядя.
в сочетании презрительного равнодушия к людям с умением их очаровывать в тех
случаях, когда они были нужны ему или партии. Очень многие товарищи его
обожали, искренно считали добрым, милым, благожелательным человеком. Он был
"Ильич"; Плеханов никогда не был "Валентинычем".
семье, о делах, о планах. Затем перешел к Съезду. Как ни незначителен был
Кольцов, не мешало повлиять и на него. Иногда Ленин часами вдалбливал свои
мысли в голову двадцатилетним малограмотным людям, особенно если они были
рабочие, и делал это с большим успехом.
с грустью. -- Вначале дела пойдут менее важные: Бунд, равноправие языков,
потом программа. Тут споры, конечно, будут, но сговоримся. Главное же, как
вы понимаете, это устав и выборы, в частности выборы редакции "Искры".
поспешно сказал Кольцов. Лицо 16 у Ленина дернулось, но он тотчас сдержался
и даже взял Кольцова за пуговицу. ("Тоже никогда не сделал бы Плеханов").
Хотел было сказать: "вы умный человек", но язык не выговорил. -- Разве можно
работать при такой редакции? Ведь это не редакция, а какая-то семеечка!
Вдобавок, почтеннейший Аксельрод за три года ни на одном ровнехонько
заседании не был. Сей муж занят своим кефиром или кумысом или чорт его
знает, чем он занят. Из него, а паки из Засулич давно песок сыплется....
Мартов и я, всю работу, и идейную, и черную. Вы знаете, что мы теперь с
Мартовым на ножах, но я предлагаю ему конкубинат: он, Плеханов и я. Прелесть
что за журнальчик создадим!
было бы неэтично в отношении трех остальных редакторов. И я с ним
согласен... Вы большой человек, Владимир Ильич, но разрешите сказать вам, вы
человек нетерпимый, -- сказал он мягко.
говорите, товарищ Кольцов! И партия не дом терпимости!
это очень нежелательно. Не скрою от вас, в партии уже говорят о вашем
"кулаке", я, конечно, этого не думаю, но я...
находил необходимым "кулак" и именно свой. Понимал, что Мартов в самом деле
откажется, а Плеханов в работу вмешиваться не будет: будет только давать
теоретические советы.
Вы можете оставить их при 17 себе! -- сказал он с яростью. Встал и быстро
направился к выходу. Кольцов грустно поплелся за ним.
единственном стуле, и что-то писала, морща лоб. Перед ней лежали листки
бумаги. Она зашифровывала письмо. Всегда делала это добросовестно, усердно и
даже, несмотря на привычку, восторженно-благоговейно. Теперь у нее были
угрызения совести: в Женеве не успела зашифровать и отправить письмо,
написанное Лениным позавчера одному кружку на Волге. Не было ни одной
свободной минуты: надо было и накормить мужа, и купить билеты, и уложить
вещи, книги, бумаги, и к кому-то с его порученьями забежать (она не просто
ходила к людям, а всегда забегала). В поезде зашифровывать было очень
неудобно, да и опасно: могли обратить внимание. Теперь оглянулась на мужа с
виноватым видом.
кончу. Но могу и отложить, если тебе очень хочется чаю? Ты что купил?
было зашифровать в Женеве, но если уж не успела, то можно было здесь и
отложить на день, ничего в мире от этого не произошло бы. Впрочем, почти
никогда на жену долго не сердился. Любил ее или, по крайней мере, очень к
ней привык; быть может, только ей одной во всем свете верил вполне, во всем,
без тени сомнения. Она была предана ему именно "беззаветно". Теперь ее
усталое, рано поблекшее лицо, с бесцветными влажными глазами, с гладко
зачесанными жидкими волосами, было особенно некрасиво. Он чуть вздохнул.
Кольцов!
сказал он сердито и осмотрелся в комнате. Она была чистая, рукомойник
сносный, на подвижном шесте висели два полотенца. "У нас в Симбирске все
было бы в таком отельчике загажено и проплевано". Умыться было невозможно:
мыло было в чемодане. "Потом... Ох, устал, ничегошеньки не могу". Он и думал
18 на странном языке, частью волжском, частью каружском, очень особом и чуть
шутовском, с разными уменьшительными, уничижительными, грубо-насмешливыми
словами. Взял с полки иллюстрированные журналы и прилег на кровать, неудобно
свесив с нее ноги в залатанных, но чистых башмаках.
Николаев Андрей
Березин Федор
Круз Андрей
Рыбаков Вячеслав
Никитин Юрий