дурна, вы должны меня навестить. - И, бросив на ходу название отеля, она
покинула фойе вместе со своим англичанином. Уотервил с интересом поглядел
ему вслед; он слышал о нем в Лондоне, видел его портрет в "Ярмарке
тщеславия" (*5).
и наши друзья вышли на балкон.
Литлмор, в то время как они глядели вниз, в исполненный жизни мрак.
услышать, почему миссис Хедуэй нельзя назвать добропорядочной.
полагаю, живы. Когда я ее знал, она была миссис Бек... Нэнси Бек.
тонкий профиль прекрасной римской императрицы. Да, тут многое нуждалось в
объяснении.
вернулись в кресла, добавив, правда, что не может пока пролить свет на ее
теперешнее положение. Она была для него воспоминанием о днях, проведенных
на Западе; в последний раз он видел ее лет шесть назад. Он знал ее очень
хорошо, встречался с ней в разных местах; полем ее деятельности были,
главным образом, юго-западные штаты. В чем заключалась эта деятельность -
трудно сказать, одно было ясно: она ограничивалась светскими рамками.
Говорили, что у нее есть муж, некий Филаделфус Бек, издатель газеты
демократов "Страж Дакоты", но Литлмор ни разу его не видел - супруги жили
врозь, и в Сан-Диего считали, что брачные узы мистера и миссис Бек почти
окончательно распались. Как он вспоминает теперь, до него впоследствии
дошли толки, что она получила развод. Получить развод не составляло для
нее никакого труда: никто из судей не мог перед ней устоять. Она и прежде
раза два разводилась с человеком, имени которого он не помнит, и, по
слухам, даже эти разводы были не первыми. Она не знала в разводах никакого
удержу. Когда Литлмор впервые встретил ее в Калифорнии, она звалась миссис
Грэнвил, и ему дали понять, что имя это не благоприобретенное, а
унаследованное от родителей и вновь взятое после расторжения очередного
злосчастного союза. В жизни Нэнси это был не первый такой эпизод - все ее
союзы оказывались злосчастными, и она переменила с полдесятка имен. Она
была прелестная женщина, особенно для Нью-Мексико, но злоупотребляла
разводами... Это подтачивало всякое доверие; она разводилась чаще, чем
выходила замуж.
прошла через развод) был самой важной персоной в городе, владел банком
(при содействии шестизарядного револьвера) и не давал Нэнси оставаться без
крова в ее безмужние дни. Нэнси начала рано, сейчас ей, должно быть, лет
тридцать семь. Вот все, что он имел в виду, когда назвал ее
недобропорядочной. Хронология ее браков довольно запутана; во всяком
случае, ее сестра однажды сказала Литлмору, что была такая зима, когда
даже она не знала, кто муж Нэнси. Увлекалась Нэнси чаще всего издателями -
она питала глубокое уважение к журналистике. Все они, видимо, были
ужасными негодяями, - ведь ее привлекательные качества ни у кого не
вызывали сомнения. Было прекрасно известно, что как бы она ни поступала,
она поступала так из самозащиты. Словом, кое-какие поступки за ней
числились. В том-то и суть. Она была очень хороша собой, неглупа,
приятного нрава, одна из лучших собеседниц в тех краях. Типичный продукт
Дальнего Запада, цветок, возросший на побережье Тихого океана:
невежественная, невоспитанная, сумасбродная, но исполненная отваги и
мужества, с живым от природы умом и хорошим, хотя и неровным вкусом. Она
не раз говорила ему, что подвернись ей только случай... Теперь,
по-видимому, этот случай подвернулся. Одно время Литлмор без нее просто
пропал бы. У него было ранчо неподалеку от Сан-Диего, и он ездил в городок
повидаться с ней. Иногда оставался там на неделю, и тогда они виделись
каждый день. Стояла нестерпимая жара; обычно они сидели на задней веранде.
Она всегда была столь же привлекательна и почти столь же хорошо одета, как
сегодня. Что до внешнего вида, ее в любую минуту можно было перенести из
пыльного старого городишки в Нью-Мексико на берега Сены.
зацепка.
Могло бы быть, но почему-то не было. Хедуэй, по-видимому, был преемником
Бека; хотя, кто знает, в промежутке между ними, возможно, были и другие.
Она не принадлежала к высшему обществу, была знаменитостью только в
местном масштабе ("элегантная, блистающая талантами миссис Бек", - так
называли ее в тамошних газетах... другие издатели, не ее мужья), но в этой
огромной стране "местность" - понятие весьма широкое. Она совсем не знала
восточных штатов и, насколько ему известно, никогда не бывала в Нью-Йорке.
Однако за эти шесть лет многое могло случиться; без сомнения, она "пошла в
гору". Запад снабжает нас всем (Литлмор рассуждал как абориген Нью-Йорка),
почему бы ему не начать, наконец, снабжать нас блестящими женщинами. Она
всегда смотрела на Нью-Йорк свысока; даже в те дни она только и говорила,
что о Париже, хотя у нее не было никаких надежд туда попасть. Так вот она
и жила в Нью-Мексико. Она была честолюбива, провидела свое будущее и
никогда не сомневалась, что уготована для лучшей судьбы. Еще в Сан-Диего
она нарисовала в воображении своего сэра Артура; время от времени в ее
орбиту попадал какой-нибудь странствующий англичанин. Они не были все
подряд баронетами и членами парламента, но все же выгодно разнились от
издателей. Любопытно, что она намерена делать со своим нынешним
приобретением? Нет сомнения, баронет может быть с нею счастлив... если он
вообще способен быть счастлив, а это не так-то легко сказать. Вид у нее
роскошный - вероятно, Хедуэй оставил ей изрядный куш, чего нельзя было
вменить в заслугу ни одному из его предшественников. Она не берет денег...
он уверен, что денег она не берет.
юмористическом тоне, однако ж и не без легкой грусти, неотделимой от
воспоминаний о прошлом, вдруг громко рассмеялся.
возвращаясь к их разговору в фойе. - Забавно наблюдать, как она пытается
воспарить над самой собой; в Нью-Мексико она понятия не имела ни о каком
ваянии.
Уотервил, движимый безотчетным желанием быть снисходительным к миссис
Хедуэй.
переменилась.
взглянули на миссис Хедуэй. Она сидела, откинувшись на спинку кресла,
медленно обмахиваясь веером, и, не таясь, смотрела в их сторону, словно
все это время ждала, когда же Литлмор войдет в зал. Сэр Артур Димейн сидел
хмурый, уткнув круглый розовый подбородок в крахмальные воротнички; оба
как будто молчали.
словно его приятель был всеведущ.
как поднимается занавес.
"Мерис", и мы можем заполнить этот промежуток, добавив еще несколько слов
к той истории, которую услышали из его уст. Пребывание Джорджа Литлмора на
Дальнем Западе было вызвано довольно обычным обстоятельством - он
отправился туда попытать счастья и вновь наполнить карманы, опорожненные
юношеским мотовством. Вначале попытки эти не имели успеха: с каждым годом
все труднее было сколотить состояние даже такому человеку, как Литлмор,
хотя он, вероятно, отчасти унаследовал от своего почтенного батюшки,
незадолго до того почившего вечным сном, те дарования, посвященные в
основном ввозу чая, благодаря которым Литлмор-старший сумел прилично
обеспечить своего сына. Литлмор-младший пустил по ветру наследство и не
спешил проявить свои таланты, состоявшие пока главным образом в
неограниченной способности курить и объезжать лошадей, что вряд ли могло
привести его к овладению какой-либо, пусть даже свободной, профессией.
Отец послал сына в Гарвард, чтобы там возделали его природные склонности,
но они расцвели таким пышным цветом, что потребовалось не столько
культивировать их, сколько время от времени заглушать, из-за чего
Литлмор-сын был вынужден несколько раз сменять университет на одну из
живописных деревень коннектикутской долины. Это временное удаление из-под
ученого крова под сень дубрав, возможно, спасло его в том смысле, что
отторгло от вредоносной почвы и подсекло под корень его сумасбродства. К
тридцати годам Литлмор не овладел ни одной из наук, если не считать
великой науки равнодушия. Пробудился он от равнодушия благодаря
счастливому случаю. Чтобы помочь приятелю, еще настоятельнее нуждавшемуся
в наличности, нежели он, Литлмор приобрел у него за скромную сумму
(выигранную в покер) пай в серебряных копях, где - по искреннему и
неожиданному признанию того, кто сбыл ему акции, - не было серебра.
Литлмор поехал взглянуть на копи и убедился в истинности этого
утверждения, однако ж, оно было опровергнуто несколько лет спустя в
результате внезапного интереса к копям, вспыхнувшего в одном из