Оверт, который большую часть своей недолгой жизни провел за границей,
приходил сейчас к заключению - впрочем, уже не в первый раз, - что в то
время как там в каждой стране он почти всегда мог отличить художника или
писателя от остальных людей по его внешнему облику, по типу лица, посадке
головы, осанке и даже по тому, как он одевался, в Англии такое
отождествление было до чрезвычайности трудно из-за большего внешнего
единообразия и привычки скрывать свою профессию, вместо того чтобы о ней
возвещать, из-за распространенности типа джентльмена - джентльмена, не
связанного ни с каким определенным кругом мыслей. Не раз по возвращении на
родину, встречая в каком-нибудь доме различных людей, он говорил себе:
"Вот я вижу их всех и даже разговариваю с ними, но для того чтобы
выведать, что каждый из них делает, право же, надо быть сыщиком". В
отношении же некоторых лиц, чьи творения он никак не мог заставить себя
полюбить, он добавлял: "Не удивительно, что они скрывают, кто они -
писания их до того плохи!" Он заметил, что здесь чаще, чем во Франции и в
Германии, тот или иной художник выглядел как джентльмен (иначе говоря, как
английский джентльмен), в то время как, за немногими исключениями,
джентльмена никогда нельзя было принять за художника. Сент-Джордж не являл
собою исключения из этого правила; обстоятельство это явным образом
насторожило его, прежде чем знаменитый писатель повернулся к нему спиной,
чтобы отправиться гулять с мисс Фэнкорт. Сзади он, разумеется, выглядел
лучше любого писателя иностранного и был просто безукоризнен в своей
высокой черной шляпе и превосходно сидевшем на нем пиджаке. И, однако,
именно эта одежда его (он не обратил бы на нее такого внимания в будний
день) почему-то смутила Пола Оверта, который в эту минуту позабыл, что
несравненный мастер английского романа одет нисколько не лучше его самого.
На какое-то мгновение перед ним мелькнули правильные черты загорелого
лица, темно-русые усы и пара глаз, в которых - он был в этом уверен -
никогда не загоралась безрассудная страсть, и он обещал себе, что
воспользуется первым же удобным случаем, чтобы поближе к нему
приглядеться. А пока что он пришел к убеждению, что Сент-Джордж похож на
удачливого биржевого маклера - на человека, который каждое утро ездит из
своего предместья в восточную часть города в великолепной двуколке. Все
это как бы завершало то впечатление, которое произвела на него жена
писателя. На мгновение Пол Оверт перевел свой взгляд на нее и заметил, что
глаза ее устремлены вослед мужу, удалявшемуся вместе с мисс Фэнкорт. Оверт
позволил себе ненадолго задуматься над тем, не ревнует ли она, когда мужа
ее вот так уводит другая женщина. Но вскоре он заметил, что миссис
Сент-Джордж даже и не взглянула в сторону девушки, до которой ей, видимо,
не было никакого дела; глаза ее устремлялись только на мужа, и в них было
неколебимое спокойствие. Она хотела, чтобы он вел себя именно так, - она
любила видеть мужа в этом его принятом в свете обличье. Оверту безудержно
захотелось узнать больше о книге, которую она заставила его уничтожить.
2
Пола Оверта за руку и вскричал:
голову и он не говорил о ней раньше. Другой рукой он обнял молодую девушку
и сказал:
читает все, все на свете! - добавил он, обращаясь к молодому человеку.
Девушка улыбнулась ему, а потом рассмеялась в ответ на слова отца. Генерал
удалился, и тогда дочь его сказала:
первой минуты, когда он заговорил со мною. Потом он сразу же обещал
оказать мне такую честь - познакомить меня с вами.
думает в жизни еще о чем-нибудь, кроме меня, вы увидите, что жестоко
ошибаетесь. Он знакомит меня со всеми. Он считает, что я ненасытна.
думайте, что я читаю все на свете. Читаю я очень мало. Но вас я
действительно читала.
ему понравилась, и тут сыграли роль не столько последние сказанные ею
слова (хоть ему было, разумеется, и приятно их услышать), сколько то, что,
сидя напротив нее за завтраком, он имел возможность в течение получаса
любоваться ее прелестным лицом. К этому присоединилось и нечто третье. Он
ощутил в ней душевное благородство; восхищенность ее не была, как у многих
других, одной только приятной учтивостью. И ощущение это осталось,
несмотря на то, что за столом она снова очутилась в непосредственной
близости к Генри Сент-Джорджу. Сидя с нею рядом, тот тоже оказался как раз
напротив нашего молодого человека, и он мог убедиться, что, говоря с
генералом, жена знаменитого писателя была права, муж ее действительно
уделял этой девушке много внимания. Наряду с этим Пол Оверт мог заметить,
что поведение знаменитого писателя нимало не волнует его жену; лицо ее
было спокойно и, как видно, ничем не омрачено. По одну сторону от нее
сидел лорд Мэшем, а по другую - неоценимый мистер Маллинер, издатель новой
перворазрядной злободневной вечерней газеты, которая, как ожидалось,
должна была заполнить собою пробел, особенно заметный в кругах, начинавших
понимать, что консерватизм следует сделать привлекательным, и не
соглашавшихся с представителями другого направления в политике, которые
утверждали, что он уже достаточно привлекателен и без этого. По истечении
часа, проведенного в ее обществе, Пол Оверт нашел, что она еще интереснее,
чем показалось ему вначале, и если бы ее невежественные замечания по
поводу того, что писал ее муж, не звучали еще у него в ушах, то она,
пожалуй, и понравилась бы ему - если только можно употребить это слово в
отношении к женщине, с которой он, в сущности, ни о чем еще не говорил, да
с которой ему, может быть, и не доведется никогда говорить, коль скоро она
того не захочет. Генри Сент-Джорджу хорошенькие женщины, разумеется, были
нужны, а в данное время самой нужной была мисс Фэнкорт. Оверт дал себе
слово как следует к нему приглядеться, и вот сейчас для этого наступило
самое удобное время, и молодой человек почувствовал, что последствия,
которые это повлекло за собою, весьма для него значительны. Он внимательно
рассмотрел его лицо, и оно понравилось ему больше - уже тем, что за первые
три минуты оно ничего не рассказало ему о жизни этого человека. История
этой жизни выходила в свет постепенно, маленькими выпусками (Оверту можно
было простить, что рождавшиеся в его голове сравнения носили несколько
профессиональный характер), написана она была довольно запутанным стилем,
и ее нелегко было читать с листа. Приходилось иметь дело с тонкими
оттенками смысла и неуловимой исторической перспективой, которая
становилась все глубже, по мере того как вы приближались. Пол Оверт
обратил особое внимание на два обстоятельства. Первым было то, что лицо
знаменитого романиста нравилось ему гораздо больше, когда оно не выражало
никаких чувств, чем тогда, когда на нем играла улыбка; улыбка эта была ему
неприятна (если только вообще что-то исходившее от этого человека могло
быть неприятным), в то время как в спокойном лице его было обаяние,
возраставшее по мере того, как успокоение становилось все более полным.
Стоило только лицу этому оживиться, как в Оверте поднимался безотчетный
протест, все равно как если бы он уединился где-то в сумеречные часы и
наслаждался покоем, а ему вдруг принесли бы в комнату лампу. Второе
сводилось к тому, что хоть раньше ему всегда бывало неприятно смотреть,
как человек уже немолодой увивается вокруг хорошенькой девушки, на этот
раз то, что он видел, не являло собою в его глазах никакой несообразности,
а это свидетельствовало о том, что либо Сент-Джордж - человек тактичный и
деликатный, либо что ему нельзя дать его лет, либо, наконец, что мисс
Фэнкорт ведет себя так, как будто _для нее_ эта разница ничего не значит.
конца, разглядывая картины, фарфор, любуясь тем, как она уходила вдаль,
подобно окружавшим ее аллеям парка, как и они, залитая светом летнего дня.
Стоявшие по стенам диваны и глубокие кресла говорили о безмятежном покое.
И в довершение всего место это располагало того, кто туда входил, к
неторопливой долгой беседе. Мисс Фэнкорт уселась вместе с Полом Овертом на
диван с узорчатою обивкой и множеством пухлых старинных подушек самых
различных размеров и сразу сказала:
она имеет в виду, написал-то он их ведь три или даже четыре. Это
показалось ему не стоящей внимания мелочью, и он как будто даже и не
особенно оживился, узнав о том удовольствии, которое ей доставил и о
котором говорило ее сиявшее радостью и красотою лицо. Чувство, к которому
она обращалась в нем или, во всяком случае, которое она в нем вызывала,
было чем-то большим и едва ли имело отношение к пробудившемуся в нем
тщеславию. Это было какое-то ответное восхищение - жизнью, которую она в
себе воплощала; казалось, что девическая чистота ее и душевное богатство
убеждают, что подлинный успех состоит в том, чтобы быть, как она: цвести,
являть совершенство, вместо того чтобы гнуть спину за перепачканным
чернилами письменным столом и доводить себя до головной боли, напрягая
воображение. В то время как она смотрела на него своими серыми глазами
(они были широко расставлены, и огненные волосы ее, такие пышные, что они